Это и в самом деле звучало серьёзно. На российскую станцию уже приходили немцы, французы, бразильцы, но американская миссия не допускалась ни разу. Всё-таки главный экономический и технологический конкурент.
— Я так понимаю, — спокойно отозвался Толик, — что тройных биоморфов надо скрыть.
— Безусловно! — они уже шли бок о бок по коридору. — Приведи лабораторию в идеальный порядок, выстави обычных биоморфов напоказ, продемонстрируй рутинную работу с ними. Остальных чтобы и в помине не было. Пусть американцы видят, что мы замкнулись на ordinarius. Если информация о triplex просочится, нам с тобой оторвут головы.
Толик всё прекрасно понимал. Слив свежей информации, причём в какой-то мере сенсационной, попахивал изменой Родине. Даже если этот слив случаен.
Лаборатории были похожи не муравейник. Сотрудники носились из одной комнаты в другую, таская блоки управления и прочие приборы, повсюду ездили включённые не по графику уборочные роботы.
— Кто их одобрил-то? — спросил Толик.
— Сверху. Миссия дружбы, пора, мол, идти на тесный контакт. Светит, говорят, даже отмена закрытого режима. Мы сможем гулять по их станции, они — по нашей.
— Нехорошо.
— Ужасно, я бы сказал. Но на данный момент наша задача — встретить их как можно радушнее и показать как можно меньше. Тем более мы ни черта о них не знаем, даром что самая близкая к нашей станция. Из этого вытекает второе задание: разговорить гостей, выяснить максимум об их методах, лабораториях и так далее. Понял?
— Угу.
Если бы сейчас в лабораторию Толика зашёл американец, он бы сразу всё понял. Выставленные напоказ образцы с триплексом, развешанные по стенам экраны с фотографиями. Конечно, этого не было видно через окно, выходящее к американской станции.
— Та-ак, — протянул Виктор Михайлович. — Чтобы завтра утром всё было сам знаешь как.
— Сегодня к вечеру закончу. Мне ещё поспать нужно.
— Не будешь успевать — значит, отмени сон, — строго заметил шеф. — Чай не человек, потерпишь.
Толик кивнул, оценивая объём работы. В принципе, не так и много нужно сделать: американцы же не полезут в его ящики без спросу. Он извлёк образец из-под микроскопа и направился к хранилищу.
Американцы оказались симпатичными, говорливыми и совершенно беспардонными. Они, не спрашивая, заходили в любые двери, тыкали во всё пальцами и задавали вопросы, на которые ни у кого не было готового ответа. По-русски они говорили очень плохо, пришлось вызвать переводчика, андроида со встроенной программой английского языка. Толик удивлялся, как это в качестве то ли послов, то ли шпионов были отправлены не полиглоты. Он учил английский язык самостоятельно, безо всякой программы; не заточенная под иностранные языки память упиралась, но Толик день за днём вдавливал в неё знания, могущие когда-либо пригодиться. Теперь он радовался, что такой день настал.
Ожидая американцев в своей лаборатории, он сидел как на иголках, то и дело вскакивая и начиная ходить кругами. Монитор наблюдения показывал, что гости ещё довольно далеко, но с каждой минутой Толиково сердце билось всё сильнее и сильнее.
Наконец экскурсия, ведомая Виктором Михайловичем, добралась и до его отсека. Сначала американцев по всей территории должен был водить начальник станции Алексей Петрович Благин, но в последний момент поступил приказ отказаться от такого подхода. Американцам, как заметил кто-то, не следует чувствовать показуху. У них должно сложиться впечатление, что вокруг — обычный рабочий процесс, что даже рядовые учёные с трудом отрываются ради них от дел, а уж у начальника станции и вовсе есть буквально пять минут на краткую встречу.
Гостей было двое — Гленн и Джим. Гленн — постарше, лет пятидесяти, серьёзный и разбирающийся во всём на свете — возглавлял на американской станции один из секторов, подобно Виктору Михайловичу. Джим был рядовым специалистом, в качестве парламентёра его выбрали, видимо, по причине молодости и перспективности. Именно за Джимом приходилось приглядывать с особым тщанием.
Экскурсия прошла нормально.
— Вот, — говорил Толик, — полиморфы обыкновенные. Так как они являются единственными формами жизни, сохранившимися на Марсе, мы тщательно их исследуем, пытаясь приспособить под нужды человечества, например в медицинских целях или в качестве топлива. Правда, пока, как вы понимаете, особых успехов не добились. Если бы добились, такая бы шумиха поднялась! — и он натужно улыбался собственной плоской шутке.
Джим, электронщик, очень заинтересовался программным обеспечением для российского микроскопа. Глядя на экран во время демонстрации полиморфа, он усмотрел какие-то незнакомые функции, о которых начал живо расспрашивать Толика. Тот краем глаза посмотрел на Виктора Михайловича. «Можно», — кивнул шеф.
Виктор Михайлович, Гленн и переводчик вышли, потому что беседа о программах могла затянуться надолго. Толик понял, что шефа целиком и полностью устраивал интерес Джима. Ну, догадаются американцы встроить в свой микроскоп, скажем, вспомогательную цветокоррекцию, хуже от этого не будет. Лучше отвлечь малым, чтобы случайно не сдать главное.
— Это мы разработали сами, — с гордостью говорил Толик, показывая хитроумную подпрограмму, способную раскладывать полиморфа на составляющие, точно лягушку на операционном столе. — То есть на Земле таких подпрограмм нет, мы им не пересылали.
— Мы тоже часть разрабатываем самостоятельно, — вторил ему Джим.
Через некоторое время Джим между делом заметил:
— Давненько я на Земле не был.
Толика точно током ударило. На несколько мгновений он онемел, но затем взял себя в руки, понимая, что демонстрировать удивление нельзя.
— И часто вас на Землю отпускают? — спросил он.
— Ну-у, — протянул Гленн, — раз в полгода месячный отпуск, но я последний пропустил из-за работы, дочку только на фотографиях видел…
Второй удар. Теперь Толик замолчал надолго.
— Что-то случилось, Анатолий? — спросил Джим. — Вам плохо? Может, нужно кого-либо позвать?
Тот покачал головой:
— Всё нормально.
У него крутилось множество мыслей. С тем, что американских андроидов отпускают на Землю, он был готов смириться. У них всё иначе. Вон даже французских не отпускают, он лично общался. Но наличие у полуробота детей оказалось для него совсем удивительным.
Затем мысли Толика переключились на то, почему его вообще допустили к приватной беседе с Джимом, раз могли открыться такие подробности. Но этому он достаточно быстро нашёл объяснение: не исключено, что наверху тоже толком не знали особенностей американского станционного быта.
Наконец, подумал Толик, есть один вариант, при котором всё сходится: Джим — человек, и на американской станции работают равно люди и андроиды — или вообще только люди. Вот тогда-то, вспомнив вчерашний разговор с Максимом, Толик и решился.
— Джим, а можно задать вам вопрос, не связанный с работой?
— Конечно, — широко улыбнулся американец.
— Джим, вы человек?
Тот сделал недоуменное выражение лица.
— А кем я ещё могу быть? Так похож на инопланетянина? Или вы думали, что у американцев по шесть щупалец и восемь глаз на спине? — сказал он с улыбкой.
— Нет, нет, всё нормально, — ответил Толик. — Я имел в виду, не андроид ли вы.
Джим пожал плечами.
— Гм… Боюсь, даже если наши технологии позволяли бы делать андроидов такого уровня, их вряд ли посылали бы на Марс. Для них и внизу хватило бы работы.
Толик молчал. Он смотрел на свои руки и думал, зачем андроидам уникальные отпечатки пальцев и линии на ладонях. Раньше он никогда не задумывался об этом.
— Точно всё в порядке? — спросил Джим.
— Всё хорошо, правда.
Но дальнейший разговор о науке совершенно не клеился. Конечно, Джим заметил изменения в состоянии собеседника. Толик стал забывать английские слова, путаться в терминологии и, что самое главное, потерял всякий интерес к дискуссии о микроскопах и электронике. Джим сделал собственные выводы о состоянии Толика.
— Анатолий, какие-то мои слова вас сильно задели? Простите, я не хотел.
— Ничего, ничего, — повторял Толик.
Они распрощались минут через пять, когда в лабораторию снова зашёл Виктор Михайлович, на этот раз один.
— Ну что, всё обсудили?
— Конечно, — через силу улыбнулся Толик.
— Прекрасно. Пойдёмте, Джим.
Переводчик остался с Гленном, но на простейшем бытовом уровне Виктор Михайлович мог без него обойтись.
Напоследок шеф оглянулся и сказал:
— Сам понимаешь, завтра чтобы у меня на столе лежал подробный отчёт о вашей беседе и обо всём, что удалось выяснить.
Толик кивнул. Он думал о том, что разговаривал с самым настоящим человеком. Которому теоретически был закрыт доступ на Марс.
Толик мчался через коридоры станции к медицинскому отсеку. Две минуты назад его вызвали по интеркому и сказали, что с Максимом беда. И Максим готов общаться только с Толиком, никак иначе.
У дверей его встретил доктор Парнов, подтянутый, как и все остальные обитатели станции, в белом халате с маленькими красными серпом и молотом, вышитыми на кармане.
— Что с ним?
— Пытался покончить с собой. Общаться с психологом отказался. Только с вами, больше ни с кем.
Они шли по коридору.
— Попытайтесь его разговорить, Анатолий, — продолжал доктор. — Возможно, он что-либо вам скажет. Это первый подобный инцидент в истории станции, нельзя допустить рецидивов.
— Конечно, конечно, — кивал Толик.
В палате Максим лежал один. Белая кровать, белые стены, большой экран, интерактивная панель управления, доступ в сеть.
Толик присел на стул у кровати.
— Ты как? — спросил он.
Максим улыбнулся и приподнял руку. Запястье было перебинтовано.
— Зачем?
— Там вены, — сказал Максим.
— В смысле? Что — вены?
— Не инвар, не нейзильбер, не что-то такое, — ответил Максим и опустил руку. — Просто вены.