В общем, начался концерт. Клуб в последнюю минуту заполнился, и ещё пока первые музыканты настраивались, люди подходили. Места вдруг раз — и не стало. За наш столик два чёрных сели, ну, приличных таких, немолодых уже. Поздоровались вежливо, шляпы приподняли. Один шляпу снял и на столик положил, а второй так в шляпе и сидел до конца концерта. Я потом подумал, что они как братья-близнецы: одинаковые клетчатые пиджаки, шляпы с ленточками, бабочки. Смешные такие.
Первыми какие-то молодые ребята играли, мне не понравилось совсем. Очень быстро и нечётко. Мне казалось, что они по нотам не попадают. Я вообще не музыкант вовсе, но чувство ритма есть, а эти сбивались. А все им аплодировали, будто так и надо.
Потом играла группа латиносов. Мне всегда казалось, что латиносы не могут играть джаз. А эти — ничего, играли, хорошо играли. Жена даже сказала, что надо потом диск их купить. Там сбоку лоток стоял, можно было диски всех групп купить.
Налей, Сэм. Всё-всё, хватит.
О чём это я? А, латиносы.
Так вот, пока латиносы играли, наши негры в клетчатых пиджаках куда-то ушли. А потом смотрю — они на сцене. Вдвоём: один с гитарой, другой за роялем. И так они складно играли, я аж заслушался. Посмотрел по программке — дуэт импровизаторов, братья Стайн. Так и думал, что братья. В общем, мне даже нравиться стало. Не зря пришёл.
А потом вот и случилось.
Первое отделение завершалось. Одна группа осталась. И я смотрю: они на сцену как-то неуверенно выходят, будто пьяные. Или роботы. Присматриваюсь, а они все в тёмных очках, слепые. И в самом деле, помогают друг другу, и один какой-то зрячий бегает, расставляет их по правильным местам, точно шахматные фигуры. Одеты они так смешно были — фраки, жилетки, цилиндры. Типа как конец девятнадцатого века. Четверо мужчин и девушка. И молодые же все, на самом деле молодые. Только ударник постарше, ему лет пятьдесят, хотя чёрные очки молодят обычно, не поймёшь, сколько на самом деле. А саксофонист — один из двоих — и мальчишка совсем, лет двадцать, не больше.
А девушка играла на басу. Не женский совсем инструмент, мне кажется. И какой-то странный он у неё был. Слишком длинный, и без этих, как их, ну, разделений на ноты, ну… Да, ладов, точно. Слово вылетело, никак не мог сказать.
Но она играла так уверенно, точно машина, точно механизм какой. Ритм рваный, саксофонисты бьются над мелодией, клавишник тоже, ударник напрягается, а она — так легко играет, так ненапряжённо. И я прямо смотрел, и слушал, и всё не мог понять, как же она играет. Нет, все они — как они играют? У меня зрение не орлиное, но нормально вижу, и то ни одной ноты взять не могу. А тут — они же всё на ощупь, наугад.
Плесни полстаканчика, Сэм. Спасибо.
В общем, я просто в прострации сидел, думал, как же это так. И такие молодые, такие красивые.
Им больше всего аплодировали. Стоя хлопали, а они же не видели, что все стоят, наверное, зато слышали этот гром, слышали, да. И Салли тоже вскочила и даже засвистела, закричала, мол, на бис. А я стал пробиваться к столику, где диски продавались, потому что сейчас вот отхлопают, и там толпа будет.
Ну, я купил два диска — их всего два там и было. А про наших соседей в пиджаках и думать забыл. А продавец мне говорит, что, мол, вы можете пойти сейчас и росписи получить на дисках. Ну, я пошёл за кулисы. То есть не за кулисы, а просто за сцену, там охранник стоял, но когда я ему диски показал и объяснил, что за автографом, так он меня сразу и пропустил.
В общем, захожу я туда, а там такой лабиринт, и куча народу, и все толкутся, и бегают, и знакомцы наши в пиджачках тоже тут, и парень из первой самой группы, и я поймал кого-то за руку и спрашиваю: «А где тут найти „Blind Jazz“?» — так группа называлась. А он мне, мол, туда, в конец коридора, и направо потом. Я пошёл.
И действительно, там на одной двери постер с надписью «Blind Jazz». Ну, я стучу, потом приоткрываю дверь, а там полутьма. И вправду, а зачем им свет-то? Им что свет, что тьма, один чёрт. И тишина. Я прикрываю дверь, света совсем мало, он откуда-то из соседней комнаты идёт, из-под двери, а тут тишина, и только голос женский, чуть слышный.
Я присматриваюсь, а в комнате — только девушка-басистка. Сидит за столом и поёт, и руку так поднимает, мне жестикулирует, мол, тихо, не мешай. Она ж не видит, кто это там вошёл, думает, что свой кто-то, наверное.
У них, на самом деле, всё инструменталы были, без слов. А она поёт что-то про лошадей. Я слушаю, и сердце замирает. Знаешь, Сэм, я эту песню хоть сейчас могу повторить. Точно так, как она пела, ну, фальшивить буду только. Там о том, как у неё лошадь была, по кличке Мэг, и она эту лошадь очень любила, а потом Мэг становилась всё старше и старше, а потом она умирала, Мэг, очень болезненно, и пришёл доктор, чтобы усыпить Мэг, и она, девочка, хотела отдать свою жизнь, свою силу, лишь бы Мэг жила. И там припев был однообразный, и такой страшный, и я даже чуть сам не расплакался, так было жалко и девочку, и лошадь, обеих было жалко. Она ж без музыки пела, и так пела, так пела, как я никогда в жизни не слышал, чтобы кто-нибудь пел.
Она закончила, и сразу тихо стало.
И она вдруг спрашивает:
«Вы кто?»
То есть она знала, что это чужой кто-то, но всё равно продолжала петь. А мне уже как-то неудобно было говорить, что я просто за автографом. Это как-то глупо бы вышло. Она ведь, получается, для меня пела, для совсем незнакомого человека. Ну, я и говорю: «Вы очень красиво пели». А голос у меня дрожит, потому что я всё про лошадь забыть не могу. И она чувствует это, что голос дрожит, и говорит: «Спасибо».
А я пячусь назад, чтобы выйти, и открываю дверь, и только я в коридоре оказался, как мне навстречу все остальные — вся группа, все они. Без очков, представляешь, и они все зрячие. Барабанщик клавишника по спине хлопает, мол, классно отыграл, молодец, и тот на него смотрит, смеётся. А молодой саксофонист меня с ног до головы изучил, потом только мимо прошёл.
И знаешь, Сэм, мне так противно вдруг стало. Я-то думал, вот, люди своё несчастье как преодолевают, как борются, не сдаются. Судьба с ними злую шутку сыграла, а они судьбу утёрли, стало быть. А получается наоборот, что они издеваются над инвалидами, на самом-то деле, на сочувствии выезжают. Нет, они отлично играют, ничего не скажешь, просто отлично. Но не только в игре же тут дело. Мне как-то и слушать диски сразу расхотелось.
А самое неприятное, что, получается, девушка-то тоже лгала. Песня эта — она искренняя такая, живая, а на сцене она лгала, получается, когда по своему длиннющему грифу пальцами бегала, будто машина, играла.
Ну, я к жене вернулся, как раз второе отделение начиналось. Я его автоматически слушал, ничего не помню, что там было. Там играла эта группа с длиннющим названием, которая жене нравилась, из-за которой мы и пошли на тот концерт. Не помню, что они играли, совсем не помню. Я всё сидел и думал о поддельных слепых музыкантах, и о девушке, и о лошади по имени Мэг.
А двое в клетчатых пиджаках вернулись за наш столик, и Салли наговорила им комплиментов. Ну, и один из них диск ей просто подарил, с автографом. Вот уж она счастливая была. Просто это как бывает: покупаешь ты диск, а потом музыкант тебе пишет «От автора» или что-нибудь типа того. Словно ты его друг, и это подарок был. А на самом деле он тебя знать не знает, и диск ты на ближайшей распродаже, скорее всего, купил. А тут — и в самом деле подарили, и приятно Салли так было, что я не стал ей ничего рассказывать.
Мы домой пошли, а она щебетала, как ей всё понравилось, и что почаще бы надо на такие мероприятия ходить.
Ну, приехали мы домой, а я сразу к Бобу в комнату.
Сэм, плесни. Спасибо.
Вот, ну, я, значит, к Бобу. Боб постоянно в Интернете сидит. Я-то старый уже для этого, ничего не понимаю, ну, письмо могу написать кому, а уж если найти чего надо — это совсем не умею. В общем, говорю Бобу, поищи-ка мне что-нибудь про эту группу. У Боба металл его играет, семнадцать лет, в конце концов, самый трудный возраст.
Боб — щёлк-щёлк — и говорит, мол, ни сайта, ничего у них нет. Вот состав группы на каком-то музыкальном сайте, вот анонсы концертов, а кто такие, откуда, ничего, ни слова. Ну, ладно, говорю, спасибо, и пошёл спать. А имя девушки я на диске прочитал и запомнил: Джерри Чарч. Джеральдина, наверное, но там было именно Джерри.
Я потом, на следующий день, ещё Боба попросил найти её имя, но он тоже ничего особенного не нашёл: в одном только месте в составе группы, вот и всё. И песню эту он тоже поискал — по тексту, я ж её хорошо запомнил. Но тут совсем ничего, ни одного упоминания нигде.
Вот так.
Это присказка, что ли. А сказки-то и нет.
В общем, почему я всё это тебе рассказываю. Потому что никто больше не поймёт, наверное.
Ну, ты же знаешь, что за мебель я делаю. Отличную мебель. Таких шкафов ещё поискать, какие я делаю. В общем, месяц назад заказ ко мне пришёл. Женщина позвонила, сказала, что ей порекомендовали. Старик Дюк порекомендовал, которому я стол обеденный справил на всю семью. Помнишь, какая у него семья — шестнадцать человек, это ж надо такую ораву прокормить. Ну, да, они работают все, кроме самого мелкого, но поди наготовь на них. В общем, он сказал, что есть в округе мастер такой.
А она не в городе живёт, она милях в двадцати от города, в небольшом таком домике. И вот ей шкаф понадобился, а она с Дюком по каким-то там делам знакома, и спросила его, не знает ли он, кто может под заказ шкаф справить, ну, он на меня и указал, дай ему бог здоровья.
В общем, поехал я к ней.
Там комната огромная, и в одной стене ниша. Ниша такой формы — полумесяц, да ещё срезанный с одного конца, и она хотела туда шкаф открытый с полками под безделушки встроить. Ну, я посмотрел, обмерил всё, цену примерную сказал, она согласилась. Ей на вид лет шестьдесят, живёт одна, не бедствует, наверное, есть какие вклады в банке, или дети помогают, я тогда подумал. Ну, «тогда» — это громко сказано, всего-то месяц назад было.