ого колючего полотна так и норовила съехать с плеч. Катарина то и дело ее поправляла, но стоило шелохнуться, и та снова падала. И дублет, что характерно, не спасал, тем паче что возиться и привязывать к нему рукава Джио отказалась, отчего вид у дублета был, мягко говоря, престранный.
– Совсем, – Катарина решила, что если держать рубаху обеими руками, та точно не съедет. – Почти. Наверное. Не знаю.
Ответом было фырканье.
Джио огляделась и сказала:
– Туда, – махнув при этом в темноту.
Та казалась кромешной, и редкие звезды едва-едва разбавляли ее, и Катарина подумала, что такой разбойной ночью и заблудиться недолго. Но стоило сделать пару шагов, и все изменилось. Из черной черноты проступили еще более черные деревья, от которых на темную траву ложились длинные тени, совсем уж непроницаемые.
– Иди за мной, деточка, – Джио ступала по дорожке, выстланной этими тенями. – Не отставай.
Катарина постарается. Она идет, и страх перед темнотой постепенно отступает.
…В Королевской башне кристаллы на ночь гасили. А вот свечи оставляли. Не всем, само собой, но Катарине оставляли. Их приносил комендант, толстые, гладкие, слепленные из воска. Он сам устанавливал их на старинном канделябре и вздыхал, сожалея то ли о свечах, то ли о самой Катарине. Именно там, в башне, она, никогда-то не боявшаяся темноты, впервые испытала этот леденящий ужас. И он, однажды проникнув в ее сердце, там и остался.
Темнота Королевской башни была полна звуков.
В ней слышался лязг цепей и тяжелые шаги палача, который, казалось, ходил и выбирал новую жертву. Ерунда, конечно, ибо палач был не более свободен в своем выборе, нежели Катарина. Но вот… мерещились стоны приговоренных и жалобы их. Тонкий плач первой казненной королевы, призрак которой, как говорили, остался в Королевской башне, ибо родные, пытаясь отвести от себя высочайший гнев, отреклись от несчастной Анны, и тело ее было похоронено на местном кладбище среди воров, убийц и мятежников.
Тогда Катарина думала, заберет ли отец ее собственное тело. И не находила ответа на этот вопрос.
В саду темнота шептала, что все уже позади, что нет больше ни башни с ее толстыми каменными стенами, которые не прогревались и в самую жару, ни отца, но только сад. Здесь шелестят деревья, приветствуя Катарину, и трава ластится, и малина цветет, и плачет горестно козодой, обещая скорую смерть. Кому?
– Погоди, – рука Джио перегородила тропу. Затем Катарину развернули и подтолкнули к толстому дереву, велев: – Стой здесь.
А где-то неподалеку раздался утробный, выворачивающий душу вой, от которого кровь заледенела в жилах.
– Я…
– Стой, – когда Джио говорила подобным тоном, оставалось лишь кивнуть и смириться.
И Катарина прислонилась к прохладному стволу. Что ж, она постоит. Только недолго.
Там, в башне, Джио вела себя так, будто бы ничего не случилось, будто бы нет ни обвинения в супружеской измене, ни другого, куда более серьезного, – в измене государственной. Ни суда, готового принять королевскую волю, ни отца, что заглядывал частенько, уговаривая сознаться, раскаяться и молить о прощении, ведь тогда Катарину, возможно, помилуют.
Джио исчезла.
Она умела вот так – шагнуть и стать частью темноты, и ни листочка не шелохнулось, будто вовсе ее не было. Мгновение, и что-то тяжко заухало над головой Катарины.
Сова? Мелькнула в ветвях птичья тень и тоже исчезла. А в траве заговорили сверчки.
Надо успокоиться. Это просто ночь. И сад. Несколько запущенный, но все же обыкновенный. Что страшное может произойти в обыкновенном саду? Сова поймает мышь? Или лакей припрячет в дупле украденные ложечки? Катарина вымученно улыбнулась.
Да и Джио никогда не оставила бы ее, если бы Катарине и вправду грозила опасность. А значит, надо просто подождать. Джио вернется…
Катарина присела на изогнутый корень. Вот так… можно слушать сверчков и дышать черемуховым ветром. Можно мечтать, как она изменит это место. Нет, Катарина не станет превращать его в подобие Виндзорского парка. Тот слишком уныл в своей геометрической правильности. Катарина лишь поправит дорожки и цветочницы обновит. Кусты слегка подрежут. А газоны? Нет, пожалуй, ей больше нравятся маргаритки с одуванчиками, чем ровная, правильная зелень.
Сведенные судорогой пальцы разжались.
И дом… надо выписать каталоги. Катарина понятия не имеет, каким должен быть хороший дом, но ведь попробовать можно, так? Обои выбрать. И шпалеры. Шторы. Мебель? Почему и нет? Отец вот сам всегда решал, что нужно изменить. И во дворце Катарине даже собственную ее комнату обставить не позволили, ибо есть правила. Порядок.
Плевать.
А вот здесь она…
– Ты где шляешься? – этот шипящий голос выдернул Катарину из раздумий и заставил плотнее прижаться к коре. – Совсем голову потерял?
– С каких пор тебе стали интересны мои дела?
– С тех самых, когда от этого стало зависеть мое состояние.
Голоса Катарина узнала.
Кевин. И Гевин. Вот странно, братья похожи как две капли воды, а голоса разные. У Кевина нервный, звонкий, что колокол. А вот братец его спокоен, и голос такой же, бархатистый и мягкий.
– Вижу, ты опять нажрался? Кевин…
– Вот только еще и ты не начинай… если хочешь знать, на девчонку не подействовало.
– Этого следовало ожидать, – это было сказано лениво, но без особого удивления. – С таким сопровождением… скажи матушке, что вряд ли у нее получится.
– Сам скажи.
– Ты же знаешь, как она относится к моим советам. А тебя, возможно, послушает. Надеюсь, что послушает.
Хрустнула ветка, но совсем в другой стороне. И братья замолчали. Молчание их длилось и длилось, и в тишине Катарина слышала, как громко колотится ее сердце.
– Завтра будут вопросы, – проворчал Кевин. – Как ты прошел сквозь периметр. Эта… редкая… выставила.
– Что ж… придется мне заночевать не дома. – Кажется, Гевина это обстоятельство нисколько не смутило. – Скажу, что встретил старого приятеля, у него и остался. К слову, почти правда… вам бы уехать.
– С чего бы?
– Здесь неспокойно.
– В этой глуши?
– Именно, что глушь, – это Гевин произнес медленно, явно раздумывая над каждым словом. – Гленстон суетится. Местный градоправитель тоже неспокоен, хотя и делает вид, что все как обычно. Слухи опять же… уговори ее уехать. Я найду другой способ.
– Ты же ее знаешь, – Кевин чихнул.
– Будь здоров.
– Буду… но если матушка решила, что девица нужна, то уже не отступит… я не готов жениться.
– Не женись.
– Тебе легко говорить. Ты сам по себе, а я… я человек. А у людей, чтоб ты знал, есть свои слабости.
– Слабости есть не только у людей, – возразил Гевин.
– Может, и так, но… тебе все равно не понять.
Кевин осекся и замолчал. И брат его тоже молчал. И это молчание длилось, длилось, и Катарина сидела, зажимая себе рот руками, заставляя застыть, не шевелиться. А потом вновь затрещали сверчки и знакомая сова заухала в ветвях, как показалось Катарине, ободряя. И она поняла, что осталась одна.
Куда подевались братья?
Катарина не знала. И знать не желала. Она сползла, свернулась в корнях калачиком, обняла себя, унимая нервическую дрожь. Сколько она так лежала, Катарина не знала. А очнулась от прикосновения.
– Заснула? – Джио сидела на корточках. – Извини. Помощь нужна.
Она протянула руку, и Катарина ее приняла. И поднялась, чувствуя, что все тело ее затекло, задеревенело в неудобной позе.
– Тут недалеко… что-то ты бледненькая, лапонька моя…
– Да тут… кое-что… услышала, – Катарина помотала руками, разгоняя кровь. Подпрыгнула. И поняла, что страх исчез. Нет, он не ушел совсем, не столь она наивна, но сейчас Катарина ощущала скорее гнев. И этот гнев давал силы. Она кратко пересказала разговор, свидетелем которого стала.
И Джио хмыкнула:
– Вот как оно, значит? Интересно… что ж, присмотрюсь я к этому умельцу, что-нибудь да придумаем. А теперь идем.
Идти пришлось недалеко.
Джио свернула с тропы, пробралась сквозь густую щетку орешника, чтобы оказаться на берегу пруда. Здесь он вплотную подходил к остаткам стены, из которых то тут, то там торчали металлические прутья. А за стеной начинался лес, правда, весьма редкий, но все же дикий. Размыв кладку, ручей перебрался на ту сторону, протянулся тонкой нитью в моховом плотном покрывале.
– А мы… нам туда?
– Туда, – Джио подала руку. – И желательно поскорее.
В лесу пахло смолой и иглицей, и еще водой, и кровью… кровью? Катарина остановилась, но Джио требовательно дернула ее за собой.
– Тут осторожно. Про болота я не просто так говорила, – она остановилась у зеленой полянки, которую ручей пересекал, чтобы исчезнуть в яме под вывернутой сосной.
И на этой же полянке лежал человек. Мужчина. Голый.
Катарина закрыла глаза, мысленно поинтересовавшись у себя, чем же провинилась она перед богами, что те теперь шлют ей голых мужчин. Или же это следовало считать намеком судьбы? Впрочем, если так, то намек мог бы быть поживее.
Мужчина определенно был мертв.
Он лежал, раскинув руки, уставившись в небо, и темная полоса на шее его не выглядела такой уж страшной. Длинные пряди волос закрывали лицо его, и хорошо.
Катарина не боялась мертвецов. Просто несколько недолюбливала.
– Кто это?
– Не узнаешь? – Джио присела у ног мертвеца. – Один из лакеев. Новых… и вот что интересно…
Интересно Катарине не было. Вот совсем.
– Оборотни редко идут в услужение. Норов не тот… а у этого, помнится, были весьма неплохие рекомендации.
Катарина заставила себя сделать шаг. Ночь? Приключение? Да лучше бы она по-прежнему бессонницей маялась.
– Вопрос: откуда?
– Откуда? – послушно спросила Катарина.
Оборотень, стало быть, но какой-то… не такой, что ли? Те, кого ей доводилось встречать, служили в королевской гвардии. Они были куда выше. Массивней. И мрачнее. Они смотрели на людей свысока, и Катарина знала, что даже Генриха они не почитают за равного. И он знал.