И стало быть, шанс есть.
Катарина закрыла глаза. Руки ее дрожали от напряжения. Шея ныла, и кажется, по плечу поползла капля крови, но…
Вдохнуть. Сосредоточиться. Воззвать к крови, умоляя помочь. Плеть дернулась, и Катарина, согнувшись пополам, ушла под воду. Темная, тухлая, та заполнила рот и нос, спеша забраться внутрь такого упрямого тела. Плеть растворилась, но лишь потому, что теперь Катарину держала вся вода.
Она стала густой и тяжелой. Неподатливой. И горькой. Горче собственных слез.
Катарина рванулась – и чьи-то когти впились в ее плечи, потянули, извлекая из водного плена, швырнули на пол, а потом что-то тяжелое, неимоверно тяжелое, упало на грудь. Катарина ощутила, как трещат ребра, но рот ее открылся сам собой, выплюнув черную жижу. Кажется, она закашлялась. А потом ее вовсе вырвало, на роскошное платье Джио. Бархатное. Яркое. Цвета утреннего пламени. И Катарина расплакалась от расстройства. А Джио, с легкостью подхватив ее, сказала:
– Вот же… ни на минуту тебя без присмотра не оставишь…
Она отнесла Катарину к кровати и, сдернув простыню, растерла. А потом наклонила и на что-то нажала, отчего тело вновь свело судорогой, и изо рта хлынула очередная порция воды. Но после стало легче. И Катарина, свернувшись в клубок, закутавшись в ту же мокрую и холодную простыню, наблюдала, как мечется по комнате Джио.
– Извини, – выдавила Катарина. И потрогала горло. Голос был сиплым, чужим. – За платье…
– К демонам платье, – Джио остановилась. – Жива?
– Как видишь.
– Не уверена, что вижу, – проворчала она и, подойдя к Катарине, положила руку на ее голову. – Целителя приглашать станем?
– А надо?
– Смотри сама. Только учти, целители вовсе не так молчаливы, как любят о том говорить. А твои… особенности от него не скроешь.
Верно. И узоры он увидит, а потом с кем-нибудь поделится. Люди склонны делиться тем странным, свидетелями чему становятся.
– Мне страшно.
– Понимаю. – Джио стянула простыню и велела: – Вставай. Кое-что у меня есть… внутри как? Не давит? Не жжет?
Горло пекло, а еще каждое движение доставляло боль, особенно слева. И Катарина прижала локоть к груди.
– Ничего, – выдавила она. – Как-нибудь… потерплю.
Мазь была прохладной, но, впитываясь, разогревала тело, и Катарина зашипела от боли.
– Скоро пройдет. – Джио развернула ее и, окинув скептическим взглядом, заметила: – Подкормить тебя стоит, а то кожа да кости. Руки поднять сможешь?
С трудом.
– Ребра не сломаны, но пару дней поноют. Расскажешь, что случилось?
Она достала другую банку, содержимое которой весьма напоминало забытую на солнце овсянку. С одной стороны она засохла, а с другой покрылась плесенью.
И запах был соответствующий.
– Я не поняла. Утром болела голова. Я… просто болела. И сон такой странный был, – Катарина повела плечами и поморщилась. – Но вряд ли оно связано. Просто… я забралась в ванну. И сперва было хорошо. Мигрень и та прошла, а потом… потом я поняла, что меня хотят утопить. Нет.
Она закусила губу, подбирая подходящее слово.
– Скорее она хочет, чтобы я утонула.
– Кто?
– Вода. Не знаю, как правильно. Она уговаривала меня открыть рот, сделать глоток, а когда я отказалась, то поняла, что не могу пошевелиться. Это ведь неправильно! Это же основы основ. Вода рассеивает магию. Слишком большая масса, высокая плотность… я и сама, когда… – Катарина вытянула руки, разглядывая узоры, что проступили на коже. – Концентрация чересчур возрастала… да… вода отличное средство, чтобы мягко скинуть излишек силы. Но управлять ею… создать водный жгут? Разве такое возможно?
Джио хмыкнула. И ушла. А вернулась с огромной своей сумкой, из которой достала широкие ленты полотна.
– Выдохни. И стой смирно. Люди не ладят с водой. Мало кто ладит с водой. Твоя правда. Даже среди иных ее… опасаются, скажем так. Но мир – штука сложная, а вода… воды слишком много, чтобы ее вовсе не использовать.
Она наматывала полотно, сдавливая ноющие ребра, но, странное дело, от этого становилось легче.
– Далеко на юге, где море, говорят, кипит от солнца, водятся сирены. Сама не видела, но моряки их боятся больше, чем акул. Акулы что? Рыбины, хоть и зубастые…
– А акул видела?
– Видела. Не перебивай. Мерзкие твари. Мы одну загарпунили, размером с лодку. Человека могла бы пополам перекусить, да… сирены поменьше будут. Но и норовом погаже. Одни говорят, что они наполовину женщины, наполовину рыбы. Другие – что женщины и змеи, третьи вообще бают, что женского в истинном их обличье немного. Им я верю. Твари эти поют. И от пения их люди теряют разум. Их обуревает страх, заставляя прыгать в море, а там уже человеку с сиреной не справиться. Кого-то они топят, кого-то живьем жрут…
– В моей ванне сирен не было.
– На севере водятся ундины. Эти зимой впадают в спячку, а летом подымаются вверх по течению, часто в рыбьих косяках скрываясь. Им для того, чтоб икру выметнуть, кровь нужна, горячая, свежая… в общем, летом на севере никто не рискует рыбачить в одиночку.
– Жуть какая.
Джио затянула повязку и подала рубашку.
– А то. Есть еще водники, что предпочитают глубокие омуты. В целом твари довольно безобидные, если, конечно, не имеешь обыкновения придремать на берегу.
– А если имеешь?
– Лучше не иметь. Утянут. Они все, сколь бы малы и немощны ни были, не побрезгуют ни кровью, ни силой.
– Почему?
– А что в твоих книгах пишут? – Джио помогла натянуть рубашку.
– Смотря кто. Многоуважаемый архижрец Кентррби уверен, что это свойство происходит от естественного желания тварей бездушных прикоснуться к творению богов наших. И насытить голод душой. А кровь уже сопутствующее. А вот Аарон Баттрби уверен, что первична сила, именно потому существа… иные предпочитают одаренных.
– Ясно. Хрень.
– А на самом деле?
– На самом деле… сложно. Без красной крови ундина не жиреет, а значит, и икру не вымечет, сколько бы рыбы она ни сожрала.
– Значит, – Катарина стояла, обняв себя. В огромном зеркале она отражалась до невозможности жалкая, ничтожная. – У меня в ванной завелась ундина?
Получилось улыбнуться.
– Хуже. Из всех тварей водных только одни с силой ладят. И… придется с дознавателем говорить.
– О чем?
– Обо всем, – Джио скомкала влажную простыню. – Болотники – это не шутка… болотники – это такая беда, что всем бедам беда… кровь от крови фоморов, а уж те выродки не нашего мира. А потому помалкивай, будь добра. И к завтраку спустись. Не хватало, чтобы слухи пошли. Люди, они боятся, а со страху на многое способны.
Глава 27
Дуглас устроился в низком кресле. Ноги вытянул, поставил на живот кружку с горячим медом, к которому прихватил кусок ржаного хлеба. И вид его, весьма умиротворенный, вызывал у Кайдена острое желание кого-нибудь убить. Причем не столь и важно кого…
Но вместо этого он вежливо сказал:
– Доброго утра, – и занял место во главе стола.
– Уже полдень скоро, – возразил Дуглас.
– Как проснулся, так и утро, – Кайден подтянул к себе блюдо с яйцом бенедикт.
Кукурузные лепешки. Зеленый соус. Вино. И ветчина, нарезанная тончайшими ломтиками. Запахи будили куда лучше солнечного света, который казался чересчур уж ярким.
– Тоже верно. – Дуглас понюхал мед и сказал: – Тут леди Гленстон письмо прислала. Кое-что из последних новостей.
– Полезное?
– Как посмотреть. Его величество изволят жениться.
Кайден пожал плечами. Его это совершенно не касалось.
– Вдовствующая королева удалилась в монастырь…
– Сочувствую.
– Кому?
– Всем, – Кайден решительно разрезал яйцо, из которого на кукурузную лепешку потекла желтковая лава. – Так, а полезного?
– Полезного… не так давно на имя его королевского величества, да славится в веках его мудрость, поступила нижайшая просьба от некоего лорда Терринтона об опеке над племянницей его супруги, которая в силу возраста и пережитых испытаний явно нуждается в родственной заботе.
– И?
– Прошение пока затерялось в канцелярии, но знающие люди утверждают, что за лордом стоят некие силы, обладающие немалым влиянием.
Это Кайдену не понравилось.
Категорически.
– Хуже всего, что прошение исходит не только от него. К лорду присоединился весьма уважаемый целитель, имевший возможность беседовать с несчастной. И он полагает, что перенесенные несчастья сильно повлияли на ясность мышления женщины.
– Несчастья?
Катарина не выглядела несчастной. Совершенно. Задумчивой. Печальной, но не несчастной.
– Смерть родителей, – Дуглас загнул палец. – Смерть мужа. Переезд в другую страну. Обычно этого достаточно, чтобы человек почувствовал себя несчастным.
Он смотрел на Кайдена едва ли не с жалостью. И это оскорбляло.
– Хочешь сказать…
– Она лжет, – Дуглас потянулся и с сожалением отставил недопитый мед. – Это очевидно. Но только в чем?
Лгала Катарина или нет, но сейчас она выглядела совсем не столь спокойной, как обычно. Она была бледна до серости, и щеки запали, обрисовав резкие скулы. Нос ее заострился, а под глазами залегли тени.
– Спасибо, – сказала она очень тихо, и тонкие пальцы коснулись шарфа, что укрывал шею. – Я… не знаю, к кому обратиться… и что случилось, тоже не знаю. Джио уверена, что я должна…
На бледной длинной шее след выделялся ярко. Синий. Нарядный. Узкий.
Один вид его заставил Кайдена закрыть глаза в попытке совладать со взбунтовавшейся вдруг силой. Хотелось… убивать. Не так, как утром, но по-настоящему.
И клинки согласно взвыли. Желание хозяина они понимали и разделяли всецело.
– Откуда это? – голос Дугласа пробился сквозь пелену ярости.
И Кайден сделал глубокий вдох. И выдох. И снова вдох, заставляя себя всецело сосредоточиться на нехитром этом процессе.
– Едва не утонула в ванне, – Катарина сидела на низкой софе, и на коленях ее лежала раскрытая книга. – Утром… почувствовала себя дурно. Со мной случаются мигрени. А ванна помогает. Я порой и соли добавляю ароматные, но сегодня просто теплая вода и покой. Сначала было хорошо, а потом…