яла.
– Отец знал, что я попытаюсь вернуться, а потому… – Кайден вытянул руки, позволяя проснуться собственным узорам, пусть изрядно поблекшим. – Он отсек мое имя от древа имен рода и закрыл силу, оставив лишь ту, что досталась мне от матери. Потом-то вернул, но все равно…
Прохладные пальцы скользнули по прохудившейся ткани заклятия, которое осталось, пусть и лишилось сил.
– Я пытался. Я убегал раз за разом. Я резал руки…
– Здесь? – она нашла и бледные нити шрамов.
– Да. Злился очень. Думал, если взывать напрямую к крови, то поможет. А только сил лишился… тогда ко мне Дугласа и приставили. Присматривать. Уговаривать. Учить… я же… я назло все делал. Дважды дом подпалил, думал, если все сгорят, то я получу свободу, отцу не останется ничего, кроме как забрать к себе. Дугласа… не знаю даже, сколько раз я пытался от него избавиться.
Она покачала головой, то ли сокрушаясь о его, Кайдена, глупости, то ли все еще сочувствуя.
– А потом как-то бабушка принесла молока с медом. И я попробовал. И тогда понял, что ничего вкуснее в жизни не ел. Она же сказала, что ей очень жаль, что так получилось. И что воином можно стать не только на изнанке…
А Кайден понял, что больше не способен ненавидеть эту женщину, которая неуловимо походила на ту, другую, его бабушку. И пусть лишена она была той красоты, которой боги прокляли дочь Феанора, но все одно было в них что-то общее.
Взгляд ли? Мягкость голоса? Терпение, с которым она сносила все его выходки?
– Я смирился с тем, что вынужден оставаться здесь, но и только, – Кайден перехватил свою женщину поудобней, а она пристроила голову на его плечо. – Я не хотел учиться. Одежда… там, внизу, одежда не нужна. Она – скорее память о прошлом, которую не все готовы хранить. Там нет морозов, как нет жары, нет ветра, кроме того серого и мертвого. А от него одежда не защитит. И я никак не мог понять, к чему она. Неудобная. Стесняющая движения. Я срывал одежду. А ботинки топил в пруду. Я обмазывал волосы глиной. Да и сам изваляться любил. Кожа, к солнцу не привычная, вечно обгорала, зудела, вот я и приноровился… ел руками. Их же вытирал о скатерть.
Катарина фыркнула:
– Не верю.
– Правда, правда… бабушка перестала принимать гостей. Совсем перестала. Как-то я забрался в ее гардеробную комнату и порвал все платья. Мне хотелось, чтобы она тоже избавилась от ненужной одежды. Я утопил в пруду любимые сапоги деда… и не только их. Мне нравилось смотреть, как тонут предметы, да… потом долго не давал себя мыть. И еще дольше – расчесывать волосы. Они сбились комом, и когда их срезали, я обиделся и ушел из дому. Правда, недалеко. Меня поймали торговцы людьми…
Катарина обернулась. И нахмурилась.
– Дед меня быстро нашел. Оказывается, отец отдал одну вещь, которая помогала ему видеть, где я и что со мной. Но сутки меня продержали в яме. Я очень разозлился. И когда эти уроды меня вытащили, чтобы в клетку перегнать, я их убил. Дед потом сказал, что не нужно было всех, что следовало оставить кого-то для допросной, но я же был маленьким, не понимал очевидных вещей.
Прозвучало так, будто Кайден оправдывается за ту давнюю историю.
– Потом дед все же разыскал остатки банды и тех, кто им помогал. И мне позволил искать… и стал учить. Тогда я понял, чем хочу заниматься. Охота на людей мне понравилась.
Наверное, не стоило рассказывать правду.
Люди боятся тех, в ком есть иная кровь. И в страхе своем горазды выдумывать глупости. А уж знай они, что Кайдену и вправду нравится…
Рассвет. И туман над лугом, в котором стремительно тает след. Мятые травы, чей сок будоражит и ведет, будто сама земля подсказывает, куда идти. Бег. И чужой страх. Иногда – кровь. Или вот стрелы. Порой ловушки, чаще всего неумелые, но случалось и по-всякому.
– И у тебя получается?
– Теперь – да. Чаще всего…
– Но ты не хотел бы большего?
– Чего?
– Не знаю, – она легко пожала плечами. – Все хотят большего. Больше власти. Больше славы. Больше денег. Больше почестей…
– Больше охоты.
Катарина почему-то легонько рассмеялась. И ночные легкие бабочки закружились над ее макушкой. Они, рожденные сумерками, до конца не принадлежащие миру яви, чуяли спутанную ее силу и стремились к ней. Но не рисковали опуститься, лишь волновались, осыпая светлые волосы пыльцой. Впрочем, людям она не вредит.
– Отец как-то сказал, что лучше всего охотиться там, где много добычи. А подле трона всегда хватает людей… разных людей.
– Но ведь не на всех разрешат охотиться? – уточнил Кайден и сдул одну самую наглую бабочку, которая приблизилась настолько, что потянула-таки силу. Бледные крылья ее засветились, а пыльца приобрела насыщенный серебристый оттенок.
– Не на всех, – согласилась Катарина, как показалось, весьма печально.
– Поэтому предпочитаю оставаться здесь. Здесь мне разрешения не нужно.
– Но ты все равно служишь королю.
– Короне, – поправил Кайден. – Прежде всего я служу короне. А она далеко не каждого, кто ее напялит, признать готова. Что-то не слышал я, чтобы в последние пару сотен лет камни пели.
Проснулась Катарина с трудом.
И, проснувшись, долго лежала в постели, разглядывая потолок. Потолок был самым обычным, белым и несколько неровно выкрашенным. То тут, то там через белизну проступали пятна самых удивительных форм и размеров. И воображение Катарины спешило отыскать в этих формах скрытый смысл.
Смысла не было.
Зато была тишина. И солнце переползло через подоконник, а за ним поднялся и плющ, расправил ветки, будто и не лазили по нему вчера.
Губы сами собой растянулись в улыбке, и Катарина потрогала их, пытаясь найти след поцелуя. Но он, как и смысл пятен, жил лишь в ее воображении. И в памяти.
Потом, что бы ни случилось – а ей почему-то начинало казаться, что весьма скоро что-то да произойдет, – память никуда не исчезнет. Она – то сокровище, которое останется Катарине, и только ей.
– Вижу, вчера неплохо погуляла, – Джио сидела на столе.
Сегодня она примерила бархатный колет ярко-оранжевого цвета и узкие брюки, украшенные по шву перламутровыми пуговицами. Волосы Джио заплела в две косы, а косы украсила алыми перьями. Вид у нее был куда более диковатый, чем обычно.
– Неплохо, – согласилась Катарина.
– Твоя тетушка пыталась с тобой побеседовать.
Сердце екнуло.
А если… и тут же Катарина сердито велела себе успокоиться. Во-первых, эта женщина определенно не является родственницей Катарины, а во-вторых, какая разница, что она подумает или скажет?
– Когда?
– А вот сразу после полуночи.
– Странно, – Катарина уселась перед туалетным столиком и осмотрела себя.
Ничего не изменилось. На лбу не возникло клейма, которым в древности метили распутных женщин, губы не распухли, в глазах ни тени стыда.
– Она сказала, что услышала крик.
– Я не кричала.
– Ты – нет, – почти миролюбиво согласилась Джио и, тронув косу, сказала: – Надо же… утерпел.
Это она про Кайдена? И что не так?
Волосы он трогал, и это было приятно. А еще гладил шею Катарины. Щеки. И руки. Касался узоров, и они, будто теряя силу свою, исчезали, возвращая Катарине давно позабытую свободу, ощущение той силы, что скрывалась в теле.
Правда, теперь узоры вернулись на свое место. Сетью? Замком?
– Кто кричал?
– А вот то и интересно, что я не поняла, кто кричит и где, – Джио сама разобрала косу и, вооружившись щеткой из свиной щетины, принялась за пряди. – А у меня слух получше вашего будет.
Щетка больно дергала за пряди, а Джио выглядела задумчивой.
– Я сказала, что это кому-то из служанок мышь дорогу перебежала. И что не стоит волновать тебя. Что ты приняла снотворное.
– Почти, – Катарина улыбнулась, и отражение в зеркале ответило ей улыбкой. Это отражение ничуть не походило на парадный портрет, который придворный живописец начал создавать еще до свадьбы.
На том портрете Катарина прилично бледна. И волосы у нее зачесаны гладко. Их почти не видно под жемчужным венцом, как не видно и самой Катарины, ибо платье ее настолько роскошно и выписано столь умело, что хочется разглядывать лишь его.
Тот портрет так и остался в Большой зале, сменив собой предыдущий. Интересно, снимут ли его потом, после свадьбы Джона? Или ему и его королеве положены новые места, а нарисованная Катарина так и останется подле царственного Генриха, который тоже на портрете был совсем иным, чем в жизни: моложе, красивей и благородней.
Пальцы Джио выплетали новую косу. Простую.
– Она очень настаивала. Пришлось ее усыпить.
– А ты…
– Могу. На человека, на которого влияли, повлиять несложно, – Джио перехватила косу синей шелковой лентой. – Ее разум давно запутался. Я отнесла ее в комнату. А затем отправилась по этажам. И клянусь тварями с изнанки, в доме было тихо.
– Может, и вправду кто-то мышь увидел?
– Может, – легко согласилась Джио и, наклонившись к самому уху Катарины, тихо-тихо произнесла: – В этом доме нет ни мышей, ни крыс. Как нет и пауков. И никого-то, кому положено обретаться в подобного рода домах. Это плохое место, девонька…
Катарина почувствовала, как по спине побежал холодок.
– И… нам стоит уехать?
– Сама решай, – Джио вернула щетку на туалетный столик. – Все дело в доверии… но людям опасно верить.
– А нелюдям?
– Тем паче, – губы растянулись, обнажая острые длинные клыки. – Но если вдруг… просто позови, лапонька. Если я и ослабла, это еще не значит, что вовсе ни на что не способна.
По тонким перышкам поползли нити огня, которые Джио собрала в ладонь и, поднеся ко рту, просто-напросто вдохнула.
– Почему ты мне помогаешь? – этот вопрос показался Катарине невероятно важным. – Мой отец… я правильно поняла, что он обманул тебя когда-то?
Джио слегка склонила голову.
Это согласие? Или она просто слушает?
– И ты его ненавидишь.
– Ты даже не представляешь насколько.
– Однако, если бы ты могла причинить ему вред, ты бы это сделала. Стало быть, не можешь.