Тьма захныкала. А Призрак прижался к ноге, чувствуя силу иную.
Но Кайден оскалился:
– Я попробую.
– Ты, создание разума, скажи им, что мне не нужны жалкие их жизни. Я пришла за тем, что было обещано. Договор заключен, – она протянула дрожащую руку. – Эта смертная принадлежит мне.
– Нет, – тихо произнесла Катарина.
– Если думаешь, что огненная кровь защитит тебя, то зря. Моим детям она преграда, а для меня… так даже лучше. Чем крепче сосуд, тем больше в нем соберется силы. Иди ко мне, дитя. Не бойся. Не будет боли. Не будет сожалений. Не будет ничего, кроме мести. Ты ведь хочешь отомстить им за все обиды?
– Нет, – Катарина произнесла это громче. И слово отразилось в стенах старого дома.
– Иди, и они останутся живы…
– Нет, – Кайден произнес это слово, уже понимая, что не отступит.
И да, он слабее. Ее. И ее тварей, некогда бывших людьми. Следовало бы выжечь проклятые болота сразу, как возникло подозрение, но нет, понадеялся, что справится.
– Нет, – Джио распрямилась.
– К сожалению, – змей развел руки и пошевелил плечами, – разум – не их стихия. А я, как оказывается, слишком долго жил среди смертных, чтобы руководствоваться лишь им.
Тварь захохотала.
И смеялась, смеялась, пока не захлебнулась криком и кровью, что хлынула из горла. В следующее мгновение тетушка Лу просто осела на пол мешком плоти. Покатился венец из желтых алмазов, исчезнув под столом, а в окно ударила первая стрела.
Глава 39
Когда-то давно, на заре мира, когда он был прочнее, он знавал множество битв. И гудели рога, призывая к оружию, и море ярилось, норовя стряхнуть с загривка корабли. Стрелы рассекали хрустальный от мороза воздух, и пламя, вцепившееся в перья, согревало его.
Стонала земля, но держала сотни и сотни бойцов.
А прибрежные скалы спешили взять свое. И часто камни становились красны от крови, а уж потом, после, на них, пропитавшихся этой кровью до самого нутра, вырастал мох.
Это было давно.
Кайден отряхнулся и закрыл глаза.
Фоморы приближались.
Твари, некогда изгнанные в Бездну, ибо мир оказался все ж не так и велик, чтобы вместить всех, спешили вернуться.
И пело сердце.
Дрожали клинки, предчувствуя славную битву. А стоило пальцам согнуться, и Кайден ощутил шероховатую поверхность рога. Поднял его, наслаждаясь тяжестью, и в полумраке кровавыми каплями блеснули рубины, что усыпали его.
Кайден поднес рог к губам. Вдохнул. И выдохнул.
И рожденный рогом, что некогда принадлежал Небесному туру, звук пронесся по-над холмами. Он заставил дом содрогнуться от подвалов до крыши. А следом содрогнулась и земля.
– Думаешь, кто-то придет? – Змей присел рядом с телом женщины, которая вновь была женщиной. Она дышала, а изо рта текла кровь.
Кайден вновь поднял рог.
Придут. Или…
Там, на той стороне мира, в Благословенных холмах, всегда спокойно. Там кипит котел Дагды, из которого на столах появляются яства, и пусть пресны они, как и полагается теням, но привычны, как привычны пир, и пляска, и бой, который никогда не бывает боем.
Змей поднял ту, что приняла его в семью, на руки.
Он уложил ее на столе и приник к губам противоестественным поцелуем. Запах змеиного яда был сладок, что мед вересковый. И женщина затихла, лицо ее сделалось бело и спокойно, кровь же Змей вытер.
– Дуй же, дитя королей.
– Дуй, – та, в глазах которой горел огонь, некогда украденный из горна Гоибниу, отряхнулась. – И зови. И быть может, кто-то действительно откликнется на твой зов. Иначе нам придется туго.
– Помощь обещали утром, но… – Змей дернул шеей, – теперь я не уверен, что она придет.
А если и придет, то до утра дотянуть надо.
Кайден взглянул на свою женщину, что тихо сидела возле камина. Она обхватила себя руками. И выглядела столь хрупкой, что сердце сжималось от боли. Ее сила, которая должна была стать частью обещанного дара, едва-едва теплилась, но в глазах все еще жило солнце. И Кайден, как никогда прежде, понимал отца, не способного расстаться с таким вот солнцем.
И не понимал.
Окна зазвенели. Древняя защита дома ожила, вспыхнула, принимая стрелы.
А Кайден взялся за рог обеими руками. Он поднял его, ставший вдруг неимоверно тяжелым, и показалось, что за спиной его встали те, кому случалось взывать о помощи. Он сделал вдох. И выдох.
И рог запел. Он потянул не только воздух, но и силу. Пускай.
Он пел о мире. И о войне. О том, что вновь наступил час, когда живые должны заплатить кровью за ошибки мертвых. О смелости. И слабости. О нитях, что вот-вот оборвутся, и иных…
И Кайден знал, что будет услышан.
Что остановит безумную пляску дочь Айора. И отпустит очередного любовника до того, как высосет из него все силы. Что заплетет она волосы в боевые косы и, набросив на плечи плащ из шкуры драугра, выйдет на тропу. А за ней и Айор, в сердце которого впервые за долгие годы вспыхнет огонь предвкушения. Спустится к водам Мертвой реки отец, чтобы вытащить из них потемневший, пропитавшийся темной силой молот. И старуха впервые за многие годы отбросит белые волосы, открывая прекрасно-уродливое лицо свое, чтобы запечатлеть на лбу отца поцелуй.
И встанут братья. И натянут тетивы на луках сестры. И не останется никого, ни старого, ни малого, кто решит остаться… а рог вновь запоет, поторапливая.
И когда первое окно разлетится стеклянными искрами, за спиной Кайдена встанут те, кого он считал уже чужими. И чья-то рука ляжет на плечо, а голос отца промолвит:
– Ты все-таки нашел свой подвиг.
А Кайден, вместо того чтобы ответить, рассмеется, давая волю клинкам, ибо туман, белый, как молоко Предвечной коровы, уже проберется в дом. И следом за ним по сотворенной тропе шагнут те, кого Кайден знал людьми.
Они будут походить на людей.
Вот улыбается счастливо Али ин-Исул, раскручивая над головой массивную цепь, усыпанную шипами, и та, касаясь стен, оставит на них кровоточащие белой взвесью следы.
Вот отпустит тетиву сын его и оскалится, и кожа треснет на лице, выпуская темную шкуру твари, и она, потянувшись с немалым наслаждением, выберется из человеческой шкуры. Но лишь затем, чтобы упасть под ударом клинка.
У фоморов темная кровь. И тягучая.
Она пахнет болотом и смертью, но думать о том некогда, ибо тварей много. Откуда столько взялось? Думать некогда.
Дом дрожит. И стекла рассыпались прахом. Стены плывут, перерождаясь.
И нет больше дома. Нет больше сада.
Есть берег, усыпанный лодками, что осенний пруд листвой. Есть черная трава, которая пытается вцепиться в сапоги мертвецов, уговорить их прилечь, вернуться в рыхлую жирную землю. Есть холм и полуразрушенные стены древней крепости, спустя столетия очнувшейся ото сна. Она оживает, выбираясь из забытого прошлого, ибо мир стоит над временем. И камень обретает прочность, а за ним, укрытый и еще не опороченный рождением твари, бьется родник.
И смеется та, что проснулась, но, на счастье, еще не вошла в полную силу. Смех ее отзывается болью в голове. И встает на колени дочь Айора, падает, зажимая уши руками, сестра. И хрипят братья, захлебываясь собственной кровью.
Лишь отец держится на ногах, крепко сжимая древний молот.
– Отступите…
Этот голос отдается в стенах, этот голос требует смириться. Подчиниться. Опуститься на колени и просить милости, ибо тогда будет дана она. Ведь та, чье имя забыто, не станет брать чужие души. Ей нужно лишь обещанное.
– Нет, – Кайден крутанул клинки, заставляя воздух петь, и где-то рядом загудело пламя, и стало жарко, так жарко, что древние стены раскалились, как камни в горне Гоибниу.
Запахло дымом. Но голос стих.
– И это все, на что ты способна? – смех богини пытается прорваться сквозь голос металла, и дети ее наступают. Снова.
И мир трещит. Но Кайден не позволит ему разорваться вновь. Слишком мало осталось его, слишком хрупок он сделался, слишком… а потому… Призрак взрезает туман, и Тьма спешит поделиться ядом, заставляя отступить тех, кто прячется в молочной пелене.
Это хорошая битва.
Катарина любила легенды. Раньше.
Треск огня в камине. Поленья и угли, которые старуха ворошила ржавой кочергой. Запах пирогов. Кружка молока. Скрипящий голос, что говорил о славном прошлом, в котором все женщины были прекрасны, а мужчины – храбры. О подвигах и победах.
Предательстве. Предателях, имен которых память не сохранила. И тогда ей, глупому ребенку, у которого хватило силы духа сбежать из комнат и спуститься по темной лестнице на кухню для слуг, казалось, что ничего-то нет в мире интересней, как стать частью такой вот легенды.
И несомненно, Катарина представляла себя великой. Славной. Победительницей.
А теперь вот оказалось, что она только и способна, что сидеть и смотреть. На то, как рассыпаются одно за другим окна. И стрелы летят, но как-то очень медленно, и потому у Кайдена получается их отбить. Как мир плывет, и из стен дома один за другим выходят люди.
Не люди. Для людей они слишком высоки и столь прекрасны, что находиться рядом с ними просто-напросто больно, ведь земная женщина не способна сравниться с одной из этих… воительниц?
Именно.
Белые косы. Темный металл украшений. Шкуры зверей, названия которых забыты. И золоченые рога, что поднимаются над головой мужчины, который похож и не похож на Кайдена. Смотреть на него страшно, но, заметив взгляд Катарины, мужчина склонил голову.
И улыбнулся. Вскинул огромный молот, который человеку было бы не удержать, но тот, кто стоял перед Катариной не был человеком.
– Страш-ш-шно? – руки Катарины коснулись холодные пальцы. – Все умрут. Все-все умрут.
Сейчас в лице экономки не осталось ничего человеческого. Нос ее удлинился, губы вытянулись, и верхняя как-то стала коротка. Она не прикрывала узких длинных передних зубов.
– Из-за тебя…
– Нет, – Катарина попыталась было вырвать руку, но крысючиха оказалась на редкость сильной.