Оно и было другим.
И осознание этого заставляло нервничать куда сильнее, чем прежде. Вцепившись руками в борта лодки, он все-таки сел. А затем и встал. Тело было слабым, куда слабее прежнего. И сила вернется не скоро.
– Она сказала, что ты скоро очнешься, – на камне сидела Эйна, сестра, рожденная от дочери Дану, далекая, чужая.
Прекрасная, как рассвет.
– Она просила передать, что устала от разговоров, что она в последнюю сотню лет не говорила столько, сколько сейчас, – сестра подала руку, помогая выбраться из лодки, и пальцы ее были столь же холодны, как руки старухи. – А еще что смертная женщина – плохой выбор.
– Я рад, что ты жива.
– За мной долг перед… ними, – красивое лицо исказилось, но Эйна умела держать себя в руках. – И я буду помнить о нем.
Хорошо.
Кайдену еще новой войны не хватало. Он сейчас категорически не способен воевать. Слаб. И клинки пропали. Придется вновь спускаться в пещеры и искать какого-нибудь бестолкового духа, такого, что рискнет напасть и сразиться, пусть уже и не с ребенком.
Если найдется такой.
На плечи упал плащ, и Кайден покачнулся под его тяжестью. А Эйна протянула флягу из лунного серебра:
– Выпей.
– Что это?
Из фляги пахло медом.
– Твоя… знакомая велела передать. Сказала, что для тебя внизу слишком мало жизни, а это поможет. Я попробовала, – призналась Эйна, нервно облизав губы. – Оно сладкое… оно слаще меда, который варит котел Дагды. И горше этой черной воды. От него сердцу становится беспокойно и хочется плясать, но я не собираюсь расставаться со своим разумом. Я не уподоблюсь безумной дочери Айора.
– Конечно, нет, – Кайден сделал глоток.
Во фляге была вода, разве что подслащенная малость. Надо же, а он и забыл, каково это – быть здесь, внизу, где обретаются тени сущего и дети Дану.
– Идем, – сестра взяла его за руку. – Тебя ждут.
Ждут.
Распахнуты узорчатые врата, и навек застыли золотые птицы на золотых же ветвях. Глаза их изумрудные мертвы, а из раскрытых клювов не доносится ни звука. Но здесь привыкли к тишине.
Кайден идет.
Ступая по вороху мягких шкур, он видит пушистый мех, а чувствует лишь пыль, что цепляется за босые ноги. Он видит детей Дану, что собрались на славный пир. И кричат, и славят того, кто вновь подарил победу над извечным врагом.
Пылает зеленое пламя. Кипит котел Дагды.
И прекрасная дева черпает из него хмельной мед, который разливает по рогам. Один тотчас протягивают Кайдену и вновь кричат:
– Слава.
А он, пробуя мед, не ощущает вкуса.
– Пей же, – требует сестра. – Пей и иди…
Она указывает на место, застланное шкурой драугра. Надо же, белая что снег. И отмыть успели, и выделать. Голова вот пропала наверняка, а жаль…
Кайден садится. И протягивает руку, чтобы взять кусок кабаньего бока, но пальцы ловят лишь пустоту.
– Это пройдет, – сестра опускается по левую руку, а по правую садится та красавица, что недавно стояла у котла.
Ее волосы белы. А кожа темна. В ее глазах играют отблески мертвого пламени. На тонких запястьях вьются золотые змеи браслетов, а высокую грудь украшает золотая цепь.
И Кайден знает, что эта женщина с радостью взойдет на ложе. И останется на нем.
Она прольет призрачную кровь, принося клятву перед той, что давно покинула мир. И слова ее будут подобны камню. Она подарит Кайдену сильных детей, а если он окажется так упрям, чтобы привязаться к кому-то… что ж, она поймет.
Все ведь понимают.
И не станет спорить, если Кайден приведет свою женщину вниз. Многие так делают…
Кайден отвернулся. Обвел залу взглядом. А Эйна уже подала корону из рогов священного оленя.
– Нет, – Кайден покачал головой.
– Отец погиб, – Эйна держала ее с трудом, явно не справляясь с тяжестью венца, что казался живым.
– Уверена?
– Я сама отправила лодку с телом его вниз по реке…
И приготовила вторую, для Кайдена. Эйна отвернулась.
– Ты был очень слаб, и никто не верил, что ты задержишься здесь надолго.
Кроме старухи, чье имя забыто.
– Но ты жив, и мы рады.
Сидящие за столом склонили головы. А ведь их много. На удивление много. Сотни и сотни, мужчин и женщин, равно прекрасных, ибо течет в них кровь Дану и они помнят о том, гордятся. Вот только где они были, когда Кайден позвал? Почему пришли немногие?
Почему?..
– Нет, – он поднялся и, взяв корону, поставил на шкуру драугра. – Я вернусь.
– Из-за женщины? – Лицо Эйны исказилось гневом.
– Потому что здесь нечего делать, – Кайден был честен. Почти. Он стряхнул руки девы, столь прекрасной, что это казалось невозможным. – Посмотри. Ты говоришь, что не желаешь стать безумной, как дочь Айора. Но она просто хотела жить, по-настоящему жить. А вы… вы все… вы пьете призрачный мед, закусывая призрачною едой же…
Он поднял над головой блюдо с запеченным кабаном и уронил, но то не упало, а лишь вернулось на свое место.
– Вы целуете мертвых женщин и ищете любви мертвых мужчин. Вы ушли, чтобы сохранить жизнь, но сами ее растеряли в тот миг, когда боль и сила стали слишком большой платой за возможность подняться наверх. И это не дочь Айора безумна, а ты. Ты просила меня о пыльце драконьих цветов. И я помню. Я найду ее, чтобы ты смогла родить дитя, но ты уверена, что хочешь растить его здесь?
Не понимает.
Никто не понимает. Они ведь привыкли… вечный пир, вечный праздник и тень жизни, которая вполне устраивает своей безопасностью.
– Я говорила отцу, что не стоило тебя отпускать, – сестра спокойна. – Люди тебя испортили. Но ты вернешься. Смертные женщины живут мало, да и сами по себе слишком ветрены. Сегодня они с одним, завтра с другим. И эта твоя не лучше.
– Где она?
– Не знаю, – Эйна пожала плечами слишком быстро, чтобы это было правдой. И захрипела, когда пальцы Кайдена сдавили горло.
– Где? – повторил он вопрос.
Кто-то рассмеялся…
Кто-то пустился в пляс. И пир шел, будто ничего-то не происходило. Зазвенели в углу клинки и унялись, поняв, что встретили равного по силе.
– Крысюки… ее… забрали, – прохрипела Эйна, цепляясь за руку. – Я просто не стала мешать… просто… я не хотела, чтобы ты страдал, когда ее не станет… я…
– Я не буду страдать, – Кайден отпустил ее горло. – Ты ведь знаешь, где она?
Молчание.
– Знаешь. Кто сказал? Старуха?
– Она… велела мне не мешать. Я и не буду.
– Не будешь, – Кайден провел ладонью по волосам, мягким, что пух. – Конечно, не будешь. Ты мне поможешь…
Эйна всегда была упряма. И когда Кайден поднял корону, лишь поджала губы. Нахмурилась.
– Отца и вправду не стало, – сказал он.
А она тяжела. Почти неподъемна. И золотые рога сияют ярко, ярче, чем негасимое пламя в камине, ярче, чем глаза Эйны, что следит за каждым его движением.
– И здесь нужен кто-то, кто последит за порядком…
Венец лег на макушку Эйны, и она застонала.
– Теперь ты мне скажешь?
По лицу побежали струйки крови, а Эйна разжала губы:
– Дворец. Она вернулась к своему королю…
– Неправда, – Кайден провел по лбу сестры, размазывая кровь, и та легла причудливым узором. – И вовсе он не король…
Он развернулся, оставив Эйну с ее короной, залой, пиром и котлом, в котором варились тени любой еды, что только существовала в верхнем мире. Но Кайдена больше не устраивали тени.
Он желал жить по-настоящему. И вернуть свою королеву.
– Однажды… ты придешь, – Эйна стояла, обеими руками удерживая венец, пытаясь справиться с тяжестью его и с той болью, что причиняли оленьи рога, пробившие плоть.
– Возможно, – согласился Кайден. – И принесу тебе пыльцы. Если, конечно, ты не решишься попробовать другой способ.
– Какой?
– Скоро полная луна. Выгляни наружу. Быть может, и тебе захочется станцевать?
Неприличные слова были ответом.
– А пока я возьму кое-что… из сокровищницы…
В которую давно уже никто не заходил, и груды золота покрылись пылью, а драгоценные камни погасли от тоски. Но Кайдену нужны были не они. Он шел по пыли и золоту, оставляя следы, что затягивались быстрее ран плоти. Он поклонился древним королям, чьи фигуры еще дышали силой, и, остановившись перед первой, протянул руку. Стоило коснуться камня, что лежал на мраморной ладони, как тот закричал.
– Не сейчас, – Кайден набросил на камень шкуру драугра. Подумалось, что неплохо было бы оказаться у дома.
Там хотя бы одежда есть. Для начала ему хватит и одежды.
Глава 42
Джон изменился.
Или… он всегда был таким? А Катарина просто нарисовала в воображении своем человека мягкого, почти робкого, определенно не лишенного доброты и сочувствия? Пожалуй, что так. Иначе куда это сочувствие подевалось?
Он разглядывал ее и слегка морщился.
И заговаривать не спешил, как не спешил предложить присесть. Взгляд темных глаз его был холоден, и Катарина поняла, что Джон и вправду разочарован, что он тоже привык к ней иной, что нынешняя женщина не вызывает у него иных чувств, кроме как брезгливости, которую Джон все же дал себе труд скрыть.
– Я рад, что ты здорова, – наконец заговорил он. – Но, думаю, тебе стоит отдохнуть и привести себя в порядок.
Это прозвучало приказом.
И Катарина склонила голову. Кто она такая, чтобы спорить с королем?
На зов колокольчика появился хмурый слуга из числа доверенных, который и препроводил Катарину в отведенные ей покои. Надо же… все по-прежнему, даже решетки на окнах.
И холод. Забранные тканью стены не греют. Дворец сложен из камня, и тот не прогревается даже летом, когда к холоду добавляются вонь и просто-таки невыносимая духота. Но сейчас камин горел. И бадью с горячей водой поставили прямо перед ним, что можно было счесть проявлением заботы.
Суета служанок. И тепло, что окутывало Катарину.
Она, кажется, задремала, поскольку, очнувшись, обнаружила себя уже в кресле, облаченной в тонкую батистовую рубашку, на которую накинули халат. Волосы Катарины вымыли и расчесали, заплели в косу, которую смутно знакомая девица – прислуги во дворце всегда хватало – уложила вокруг головы, закрепив двумя дюжинами тонких шпилек. На их вершинах поблескивали алмазы.