ай мира? Или все-таки монастырь? Или несчастный случай из числа тех, которые порой происходят с людьми, что стали опасны?
– Благодарю, – она погладила бокал. – Все это… неожиданно. Но…
– Почему я вовсе позволил тебе уехать? – Джон переплел пальцы рук. И улыбнулся. И стал похож на себя прежнего, застенчивого и даже робкого. Неизменно вежливого. Доброго. По-настоящему доброго. И неужели Катарина была настолько слепа, что не увидела за этой добротой чего-то иного, куда более опасного? А подозрения ее супруга? Они казались ей нелепыми, но выходит, что Генрих видел то, чего не видела она?
– Почему? – послушно задала она вопрос.
– Возможно, потому, чтобы ты убедилась, что не годишься для той жизни. Что мир куда более опасен, нежели тебе представляется, что он вовсе не таков, каким видишь ты в своих мечтах.
Не таков. Лучше. Много лучше.
Катарина ведь и мечтала-то с опаской, не о любви, но лишь о свободе. О мокрой траве. И о ручье, что несет свои воды, пробирается сквозь замшелые валуны. Об овсянках, что спрятались где-то в гуще ветвей, чтобы наполнить сад щебетом.
О диких яблонях. И плюще. О том, как льнет он к камню, поднимаясь выше и выше, к самому окну. О звездах, ночах и возможности просто сидеть, просто дышать…
Катарина осторожно коснулась губ. И это робкое ее прикосновение не осталось незамеченным.
– Я не думал, что ты так быстро найдешь себе любовника, – раздраженно произнес Джон. – Впрочем, полагаю, до постели дело не дошло, ты всегда отличалась похвальной осторожностью. Ты бы не рискнула рожать вне брака.
Рискнула бы. И думала ведь, пусть украдкой, втайне от себя самой, но думала, примеряла незнакомую роль, словно служанка краденое господское платье. И жаль, что не вышло.
Или не жаль? Он бы не пощадил ребенка. Есть ведь способы…
– И хорошо. О наших детях я позабочусь. Правда, придется еще немного потерпеть, поскольку я не могу позволить себе обзавестись бастардами раньше, чем законными сыновьями.
Катарина с трудом сдержала облегченный выдох.
Значит, время еще есть… сколько?
– Свадьба состоится через неделю. Я надеюсь, этого времени хватит, чтобы привести тебя в порядок, – Джон вновь поморщился. – Если бы я знал, что ты настолько подурнеешь, придумал бы что-то иное, но, с другой стороны, та тварь чувствовала кровь… К слову…
На столе, меж серебряными блюдами и костяным фарфором, появился до боли знакомый венец, камни которого тускло сияли, и это сияние завораживало.
– У нас получилось, – Джон положил венец на ладонь. – Тварь ослабела и вынуждена была вернуться, а неисполненная клятва ударила по твоему отцу. Жаль, что он еще жив, но, с другой стороны, смерть вызвала бы ненужные слухи. А так…
Он поднял венец, любуясь переливами камней.
– Все получилось просто замечательно. Тварь растратила накопленные силы. Она снова слаба. И всецело зависит от меня.
– Она… здесь?
– Здесь, – Джон усмехнулся, а глаза его блеснули желтизной. Или… показалось?
Конечно, показалось. Он ведь не настолько глуп, чтобы примерять этот венец. Не на себя…
– Она умоляет отдать то, что полагает своим. Она получила одну обещанную жертву и желает получить вторую. И все зависит от тебя, Катарина. От того, кем ты захочешь стать для своего короля.
Глава 43
Тропа открылась на вершине холма.
С реки налетел ветер, закружил, обнял, ласкаясь после долгой разлуки. Ветер был влажным и холодным, но Кайден, запрокинув голову, наслаждался и влагой этой, и дрожью, которой отозвалось тело. Его окружили запахи. Оглушили звуки.
И солнце, почти упавшее в воды реки, ослепляло до слез. Кайден не знал, как долго стоял, наново привыкая к миру, который вдруг стал неудобен. Слишком шумный, чересчур яркий и все-таки родной. А когда солнце почти утонуло в реке, а тьма поползла, ластясь диковинным зверем, он вспомнил-таки, каково это – дышать.
Идти. Бежать. По лугу, по тропе, разбивая ноги об острые камни. И быстрее, быстрее, до боли в груди, до слабости, что накатывала, но отступала. И травы хлестали влажную кожу, и лишь у подножия холма Кайден остановился, позволив себе отдышаться.
Жив. И стало быть, все хорошо… почти хорошо… осталось лишь добраться домой и завершить дело. Он сунул под мышку свою неудобную ношу и решительным шагом направился туда, где стоял старый особняк. Во всяком случае, Кайден изрядно надеялся, что особняк еще стоит.
Добрался ближе к полуночи.
Хмыкнул. А ничего не изменилось. Будто бы не изменилось. Все так же шумит над головой лес и холодными пиками уставилась в небо ограда. Вот человек в форме гвардейца прошел вдоль ограды. Он чужак. И от него пахнет вином, а еще страхом. Он знает, что случилось здесь, а потому насторожен, держится обеими руками за пищаль, вздрагивает при малейшем шорохе.
Кайден не удержался и бросил камушек в кусты. И рассмеялся беззвучно, глядя, как присел этот нелепый воин, хрипло вскрикнув:
– Стой, кто идет?
Никто.
Кайден отступил. Он обошел ставшее вновь чужим поместье и, лишь очутившись на территории собственного, отряхнулся. Присмотрелся к дому и, кивнув собственным мыслям, споро вскарабкался по плетям плюща.
Окно оставили незакрытым. И хорошо.
В комнате пахло хлебом. Губы сами собой растянулись в улыбке. Стало быть, ждали. И хлеб нашелся тут же, в корзинке, а еще кувшин с молоком. И мед.
Кайден с урчанием впился в поджаристую корку. Он был голоден. Он и сам не понимал, до чего голоден был. И ел. И глотал, как когда-то прежде, не пережевывая. И запивал молоком, которое было холодным, но свежим… а главное, молока было много.
И меда. И хлеба. Почти счастье.
Когда отворилась дверь, Кайден спросил:
– Сколько времени прошло?
– Больше месяца, – ответил Дуглас. – Я рад, что ты жив.
– А я уж как рад… – Кайден перевернул кувшин и поймал языком последние капли. – Я пришел, как смог.
– Понимаю, – Дуглас склонил голову. – Я должен отписать леди Гленстон. Она просила, чтобы, как только ты появишься, я написал.
– Она…
– Сказала, что ее внук слишком упрям, чтобы просто взять и героически погибнуть.
Хорошо. Бабушку волновать не хотелось.
– Катарина?
– Все сложно… леди Гленстон кое-что писала, но, как я понимаю, не все слова можно доверить бумаге.
– Она жива?
– Вполне.
– Хорошо, – Кайден оскалился и, потрогав клыки языком – показалось вдруг, что те подросли, – сказал: – Мне бы помыться. Для начала.
Часом позже, устроившись у камина, в котором горел огонь, Кайден с наслаждением пил теплое молоко, сдобренное медом столь обильно, что мед этот уже не растворялся, но лег золотистой липкой пленкой поверху. Но так было даже вкуснее. Кайден отламывал куски хлеба и макал в кружку, затем совал в рот, жмурился и делал глоток.
– Солдаты появились ближе к рассвету. Два полка. С ними дюжина магов, – Дуглас, устроившись во втором кресле, наблюдал за Кайденом с каким-то совершенно непонятным выражением. Точно жалел. Зря. Жалеть нужно было вовсе не Кайдена. – Мертвецов сожгли… тех, кто остался.
– Али…
– К сожалению. Я опознал. И его, и сыновей. Они были мертвы давно. Ты не опоздал. И не стоит себя винить.
Кайден и не собирался. Почему он должен винить себя, если на самом деле виновата тварь, которую один глупый человек пробудил к жизни?
– А сама она…
– Видел я мало что, – это было сказано уже с раздражением и даже обидой, будто Кайден нарочно оставил наставника не у дел. – Но горело хорошо. И про дракона здесь еще долго говорить станут…
– Еще бы, – этот голос заставил обернуться. – Разве я не прекрасна?
– Прекрасна, госпожа, – Дуглас вскочил и поклонился.
– Вот и я о том же…
На Джио было алое платье из ткани столь тонкой, что платья могло бы и не быть. Дуглас поспешно отвел взгляд и густо покраснел.
А она и вправду изменилась. Пусть не исчезли никуда ни худоба, ни угловатость, но в движениях появилась та характерная змеиная плавность, которая завораживала.
Кайден поклонился.
И его благодарность приняли. Драконица взмахнула рукой, позволяя сесть, и сама устроилась у камина, почти у самого огня, который потянулся, чуя родную кровь. Рыжие косы выбрались, чтобы обвиться вокруг тонких запястий.
– А ты тоже думаешь, что я прекрасна? – спросила она, глядя на Кайдена рыжими глазами.
– Да. Но…
Дракона легко обидеть. И Кайдену меньше всего этого хотелось.
– Тогда, может, объяснишь мне, что еще нужно этому упрямому идиоту?
– Какому?
– Тому, который сперва решил героически помереть, а теперь твердит, что недостаточно хорош, – верхняя губа дернулась, обнажив ряд острых длинных зубов. – Будто я сама не способна решить, что для меня достаточно хорошо, а что нет.
– Значит, змей действительно жив?
– Жив, – подтвердил Дуглас, отворачиваясь от камина. В свете пламени ткань и вовсе почти растворилась. А Кайден подумал, что зря люди так опасаются чужой наготы. Красиво же. Кожа драконицы будто светилась изнутри, и если приглядеться, можно было различить удивительный узор чешуи.
– Он здесь?
– А где еще? То поместье объявили собственностью короны. Пускай себе, все одно через пару недель обвалится.
– Я счел возможным предложить наш дом как убежище…
– Представляешь, этот идиот… не ты, Дуглас, другой идиот… то есть я тебя считаю в достаточной мере сообразительным. Для человека ты вообще почти гениален…
Дуглас только закряхтел.
– Он заявил, что я обязана вернуться и служить королю. И сунул мне под нос обломок моей флейты.
– Он хоть жив остался?
– Только руку сломала.
Похвальная сдержанность.
– Этот мальчишка и вправду решил, будто сохранит надо мной власть теперь? – Огня вокруг стало больше, и короткие волосы поднялись пламенеющей короной. – Каждый день ходили. Сперва уговаривали, потом угрожать стали. А я, может, не в настроении. У меня, может, сердечная рана.
– А… та… другая?