Катарина видела море где-то внизу, далекое, как прошлая жизнь. И китов, что казались огромными тенями. Изредка они поднимались, и тогда Катарина замирала зачарованная, боясь спугнуть это ставшее вдруг близким чудо.
– Замерзнешь, – проворчал Кайден, поплотнее укутывая ее в плащ из меха невероятной белизны.
Катарина все собиралась спросить, какому зверю принадлежал он, но потом почему-то забывала. И опять собиралась. И снова забывала.
– Не с тобой.
Она стояла бы вечность. Просто глядя, дыша воздухом, одновременно и соленым, и горьким, наслаждаясь каждым мгновением этого утра, которое было ничем не хуже вчерашнего. И позавчерашнего. И того, которое было раньше. И все равно у Катарины не получалось поверить, что она и вправду поселилась здесь.
На краю мира.
На острове, который, как выразилась Джио, крылом накрыть можно. Преувеличила, конечно, островок был вовсе не так уж мал. И от Большой земли его отделял узкий пролив. В хорошую погоду эту Большую землю и увидеть можно было, яркую, зеленую, укрытую перинами тумана, разрисованную скалами и огнями далеких костров.
Здесь жили люди.
Строили дома из белого камня, накрывая крыши камнем же, который раскалывали на тончайшие пластины. Они связывали их глиной и заклятиями, и крыши становились в достаточной мере прочны, чтобы выдержать зимние бури.
Люди делали узкие лодки, столь легкие, что и женщина могла перенести их на плече. И выходили в море охотиться на тюленей.
Женщины ловили рыбу. И крюками собирали со дна водоросли, тонкие и хрупкие, которые сушили, чтобы, высушенные, вымочить в темном растворе, и вычесать, и спрясть. И пряжа выходила крепкой и легкой. Из нее делали ткань, которую раскрашивали алым. И синим.
Здесь помнили прежний мир, и Кайдена приняли частью его. И Катарину, хотя в глазах местных женщин она порой видела удивление. И понимала его.
Она… она была чужой.
Слишком хрупкой. Слишком тонкой. Слишком светлой. И все же…
Она сделала глубокий вдох и прижалась к мужу. В его руках было тепло. А ветер… к ветру Катарина привыкла сразу.
И к солнцу, которое не грело, но все же умудрялось опалить. И вызывало к жизни веснушки… местных они заворожили до того, что некоторые девушки стали рисовать их соком чистотела.
Это казалось забавным.
– Ты в море пойдешь?
Отпускать его не хотелось. И пусть корабль Кайдена, сделанный из зачарованного дерева, был прочным, но все же море непредсказуемо. И ревниво.
– Пойду, – он коснулся губами волос. – Если отпустишь.
Отпустит. Катарина уже научилась и отпускать, и ждать. Вечерами, когда солнце стремительно несется к водам и те вспыхивают всеми оттенками пламени. Научилась слушать ветер. И чувствовать приближение бурь.
Не бояться. Проверять, закрыты ли ставни. Разожжены ли камины. Горит ли пламя в сигнальной башне. Кормить его смесью трав, что рождала светлый, белый почти дым, который так хорошо виден на закате.
– Куда?
– К дальним скалам, – Кайден не удержался и потянул губами прядку волос. – Рыбаки говорили, что в последние годы там неспокойно. Пойду проверю… и змей со мной.
– Сбежал?
Здесь много островов. И гор.
И старых замков, что были поставлены в незапамятные времена, а после заброшены. И так, заброшенные, одинокие, они коротали свой век, постепенно приходя в запустение. И быть может, когда-то у ветров выйдет разрушить скрепленные старой кровью стены, и тогда люди растащат камни, а память… память уйдет и того раньше.
Но пока замки жили. И два из них нашли себе хозяев.
– Кто ж его отпустит, – Кайден набросил на голову Катарины капюшон. – Особенно теперь. Он, конечно, волнуется…
Катарина фыркнула.
Сказано так, будто Кайден ничуть не волнуется.
– Опасается, как бы натура свое не взяла…
– Не возьмет. Рядом с Джио он другой. И на змея не похож. Это потому, что ее огня хватает на двоих. Как и его благоразумия, – Катарина закрыла глаза, наслаждаясь последними минутами покоя. Скоро скрипнет старая дверь, впуская экономку, у которой наверняка найдется дюжина вопросов, не терпящих отлагательства.
В мыловарни заглянуть надо.
А к полудню овец пригнать должны на стрижку. И пусть тут уж экономка станет возражать, мол, негоже хозяйке студеным днем из замка выходить, особенно в нынешнем-то положении.
Или остаться в мастерской?
Вчера в голову пришла удивительная по простоте своей мысль. И если пока работать в полную силу Катарина опасается, то сделать пару набросков ей никто не помешает. Она улыбнулась.
– Ты красивая.
– Я старая.
– Мир тоже старый, но все равно красивый.
– Мир – это другое… вот… лет через пять или десять…
– И через двадцать, и через тридцать, – Кайден обнял ее крепко и осторожно. – Возможно, через сорок или пятьдесят, когда я сам стану старым и хромым, буду ворчать, как Дуглас.
– Он не ворчит, а наставляет.
– Вот пусть сына моего и наставляет, а я уже взрослый, – его ладонь легла на живот Катарины.
– А если дочь?
– Думаешь, дочери в наставлениях не нуждаются? – тепло, исходившее от рук Кайдена, проникло и сквозь мех. – Еще как… а когда ей исполнится пять, я снова спущусь к реке и добуду самые красивые клинки, которые только можно представить.
– Девочке? – не то чтобы Катарина возражала. Просто…
– В рукоять вставим розовые алмазы, – успокоил Кайден. – Змей обещал.
– А он знает, что обещал?
– Он уже ищет подходящие. Чтобы совсем розовые. Будет красиво. Девочки любят, когда красиво.
Катарина кивнула.
Если с розовыми алмазами, то, конечно, другое дело. Да и… какая разница? Здесь, на краю мира, совсем иные правила. Здесь не имеет значения, что где-то там, далеко, появился истинный король и камень королей, утерянный когда-то, но чудом обретенный, спел в его честь. Здесь неважно, казнил ли тот король своих друзей, которые посмели оступиться и понадеяться на дружбу. Или все же нашел в себе силы помиловать.
Простил ли жену, что родила дочь.
И сумела ли она исправить досадную оплошность, или вскоре и досюда доберутся новости о королевской свадьбе, ведь Джон точно знает, как надлежит поступать с надоевшими женами. Иногда Катарине еще снился дворец.
И отец, который умер прошлой зимой, – им сообщили, ибо Джон предпочел сделать вид, что замужество Катарины и отъезд ее случились исключительно по его приказу. И многие, пожалуй, сочли это ссылкой, наказанием за упрямство.
Пускай.
Отец скончался в собственном замке. И похороны его были пышны, а имя определенно вошло в историю. В историю много чего входит ненужного.
– Бабушка хочет приехать, – Кайден очнулся первым. – И дед с ней. Сказал, что надоели ему интриги. Ты не против?
– Нет.
– Бабушка хорошая. И она точно знает, как правильно воспитывать детей.
– Уверен? – Катарина обернулась к мужу.
– Конечно. Меня же воспитала… как думаешь, о чем они поют?
Вот всегда так, стоит Катарине о чем-то задуматься, он с мыслей сбивает. Это ведь нужно подготовиться. И гостевые покои проветрить, велеть перетрясти и высушить перины, переложить лавандовыми веточками для аромата. Убедиться, что камины не чадят, гобелены чисты, а ковры теплы…
А он о китах.
– О любви, – Катарина пожала плечами. – О море? И свободе? И о том, что жизнь прекрасна?
И Джио отписать. Джио тоже не слишком хорошо представляла, как надлежит воспитывать детей.
…Ее девочка родилась в самую длинную ночь в году. Случилась буря. И море кипело, а ветер метался, норовя затушить огни костров, что протянулись цепочкой по берегу.
Ярились волны. Вставали на дыбы. И скалы дрожали, но держали. И пламя в каминах ревело, спеша ответить обидчику, и сдерживалось, повинуясь воле дракона.
Гремела музыка внизу. И почти пробивалась сквозь бурю, успокаивая новорожденное дитя, чьи глаза были цвета пламени.
– А что ты хотела, – пожала плечами Джио. В человеческом обличье она была хрупкой, и массивный живот, который Джио придерживала обеими руками, гляделся несуразно. Когда-то Катарина спросила, зачем ей быть человеком теперь. А Джио ответила, что казаться и быть – совсем разные вещи. И одно дело, когда тебя запирают в навязанном обличье, и совсем другое – когда мир и магия позволяют создать собственное. И пусть с виду оно почти не отличается от прежнего, но только с виду.
И правда, что с виду.
Разница чувствовалась. А Джио, склонившись над колыбелью, легонько дохнула жаром и сказала:
– Я ведь сама кровь отдала, добровольно. Это так просто не пройдет.
Волосы девочки были белыми, что снег.
– И для тебя тоже, – добавила она, глядя на Катарину с насмешкой.
– Я умру?
– Лет через сто. Может, сто пятьдесят или двести, точно не скажу. До трехсот вряд ли дотянешь, все же люди хрупкие, – Джио сделала козу, и девочка нахмурилась, но не заревела. – А веснушки у нее твои…
Выяснилось, что только веснушки, ибо характером Аин пошла в крестную. И магией тоже. Впрочем, там, где всегда холодно, огню только рады.