Воздух жег легкие, взгляд мутнел, но уже не от гнева или ненависти. Гул крови в ушах ослабевал, и я слышала испуганный приглушенный рев, несомненно детский.
— Иди, иди! — Парашка посторонилась и шире открыла дверь, детский плач стал громче. — Скаженная, ну что с тобой делать прикажешь?
— Что… — только и смогла выдавить я. Чтобы не заорать снова, теперь уже от облегчения, я с силой прижала запястье ко рту и беспощадно впилась в него зубами. Мне не нравилось то, что со мной происходило, может быть, так и начинают сходить с ума?
Старческое лицо Парашки пошло льстивыми морщинками.
— А вот Лариса Сергеевна, благодетельница, матушка, — запела она, щуря глаза, — тебе с барчатами комнату дала! Что ютиться в каморке, барыня?
— Какая она тебе барыня? — услышала я и не обернулась резко лишь потому, что меня все еще накрывало бессильным параличом. — Была барыня, да вся вышла. Была у Пахома Провича, Липонька? Повинилась? Заберет он мальчишку, денег даст?
Я смотрела на Парашку, чьи глаза совсем превратились в щелочки. Она мелко трясла головой, как китайский болванчик, но мне показалось, что в этом деланом подобострастии куда больше ненависти, чем было во мне еще пару минут назад.
Я позже покажу когти, не сию секунду, но обязательно покажу, пока мне необходимо изображать ту самую безответную Липочку.
— Отказал, сестрица, — я наконец повернулась и уставилась в пол. Так было проще притворяться. — Отказал, и Женечка мал еще, в обучение ему такого малыша брать несподручно. А деньги… Ничего он не дал.
Я подняла голову, с постной, покорной миной наблюдала за гримасами Ларисы. У меня к тебе много вопросов, очень много вопросов, я тебе их непременно задам, но не сейчас. Есть первоочередное дело.
— Успокой детей, Параша, — велела я негромко, и нянька сразу ушла, но дверь не прикрыла до конца, оставила щель, чтобы не упустить ни слова. — Спасибо за комнату, сестрица.
Какая змея ее ужалила? Или она решила, что я буду жить в этой комнате одна, без детей? Полоснуло еще одно: кошмарное обещание, которое я успела услышать — сегодня должны приехать из приории за моей дочерью. Та самая девица, которая вчера пеняла мне на неубранные комнаты и которую я только что слегка приложила о стену, походя заметила, что вечером явятся от благочестивых сестер. До вечера время есть…
Но я очень неосторожно покинула дом. Больше допускать таких промахов нельзя.
— Выносить твою Парашку сил никаких нет, — сквозь зубы бросила Лариса, дергая свои жемчуга и, как ни странно, не подходя ко мне близко. Хотя, учитывая, как задорно я махала вчера канделябром, ничего странного нет. — Как ты ушла, ходила за мной и ныла. Ради Всемогущей, забирайте комнату, сами выпросили подвал, вам не угодишь!
Театрально взмахнув юбкой и жемчугами, она развернулась и собралась покинуть сцену, но отошла в сторону, пропуская мокрую и растрепанную девицу с подносом. Девица прошла мимо меня, упрямо смотря перед собой, и остановилась перед дверью моей новой комнаты.
— Прасковья, поднос забери! — скованно позвала она, и Лариса передумала уходить окончательно.
— Это что у тебя такое? — быстро подойдя к девице, прошипела она и сорвала крышку с кувшинчика. — Это кто тебе разрешил? — Крышка полетела на поднос, задела чашку, зазвенел старенький истертый фарфор, но ничего не разбилось. — Это что? Зинаида! Посуда, сливки! Кто позволил тебе?
Ларису трясло от злости, ее так и подмывало треснуть по подносу, но и чашки, и сливки были на вес золота, и моя милейшая родственница исходила на дерьмо не потому, что уличила кого-то в недозволенном, а потому, что не могла сделать кому-то хуже, не ущемив при этом себя. В двери уже маячила Парашка со своей подхалимской улыбочкой, но если вчера ее причитания меня ввели в заблуждение, то сегодня я уже осознавала, что все это чистой воды актерство и верить стоит тому, что она делает, а не говорит.
Лариса стискивала в руке теперь уже крышечку от сахарницы или чего-то похожего, и лицо ее было налито темно-красным — того и гляди, хватит удар.
Слишком… несбыточно.
— Домна сказала, что ей Прасковья велела детей накормить, Лариса Сергеевна, — сглотнула Зинаида. С хозяйкой она была робка, не то что со мной. — Со вчерашнего дня ничего не ели.
— Велела!.. Дорого же мне обходятся твои… дети, — поправилась Лариса, очевидно, вспомнив, что я недвусмысленно дала понять, какие сложности с приемом пищи ее ожидают, если она не будет держать за зубами язык.
Я смотрела на поднос — плесневелый творог, непропеченный плоский хлеб, траченные плесенью сухари. Ладно, я повременю с тем, чтобы заставить все это съесть моих благодетельниц. Парашка смогла успокоить детей, и хотя мне не нравилось, что они слышат нашу ругань, они еще малы, чтобы вникать в суть.
— А еще барыня, — ядовито добавила Зинаида, бросая на меня недобрый и крайне мстительный взгляд, — меня с ног сбила, Лариса Сергеевна. Так вот пришлось — что собрать, а что снова в кухне взять, да сливок налить заново.
Парашка, пользуясь тем, что на нее никто не смотрит, корчила мне выразительные рожи, мол, зайди, барыня, дело есть. Лариса швырнула крышечку на поднос, и на этот раз она раскололась.
— Погибели на вас нет, дармоеды! — выплюнула Лариса и, развернувшись, удалилась. Я смотрела ей вслед с какой-то безнадегой.
Проблема не в том, что мой покойный муж обязал эту мегеру взять меня под свое крылышко, это всего лишь формальность, не ограничение моих прав. Проблема в том, что мне предстоит выяснить, что у меня за права, и обозначить границы.
— Иди, иди, Зинка, иди отсель! — заворчала Парашка на девку. — Ступай, не гневи благодетельницу! Барыня, ну иди сюда, вот наказание-то!
— А… — крякнула я, но Парашке надоело ждать, она бесцеремонно втащила меня в комнату и захлопнула дверь, оставив Зинаиду с подносом в коридоре.
Дети с визгом кинулись ко мне, и я на несколько минут обо всем забыла. Вспомнила, правда, что Наташеньку сегодня будут пытаться у меня отобрать… Значит, сейчас я отправлю Парашку в подвал за купеческими дарами и узнаю у нее подробно про драгоценности, а потом, когда дети поедят, навещу золовушку в ее логове. К тому моменту, когда явятся из приории, у меня должны быть все карты на руках — и желательно украшения тоже.
— Еду забери у Зинаиды, — приказала я Парашке, прижимая к себе повисших на мне детей.
— Да что, матушка, та еда, Домна дура, да и Зинка еще дурней, — отмахнулась нянька, даже не думая высовываться в коридор. — Вона, дети творог, что ты вчера принесла, есть не стали, и молока да сливок вовсе не пьют. Как не знаешь!
Да, не знаю, иначе бы не тащила с другого конца города еще и кувшин.
— Мне купцы калачей и репы дали, — озорно подмигнула я, — и капусты кислой. Пойди щи свари.
Если ты знаешь, что такое «щи». Но Парашка знала.
— Щи! — она всплеснула руками и, наклонившись ко мне, зашептала: — Щи, барыня, я в ночи поставлю, сама видишь, благодетельница наша добра да щедра, ребятенкам хлеба черствого пожалела, чтобы он у нее в горле застрял, у гадюки. А репу, барыня, репу принесу, да медку захвачу, и орешков у меня еще немножко было. А ты устраивайся, устраивайся, не хоромы, как в батюшкином доме, но все поширьше, чем внизу-то!
Она практически испарилась, а я умиротворенно рассмеялась и потрепала детей по головам:
— Ну, рассказывайте, как вам новая комната?
Вчера я заглядывала сюда и не оценила, но Прасковья, умница, все рассчитала верно. Не самое большое помещение, это правда, но есть окно, и из него даже не дует, а почему? А потому что пока меня носило по всему городу, Парашка подоткнула ветошь в щели. Есть кровать, а прочее мы перенесем из подвала. На пол хорошо бы положить какой-то ковер, если найдем.
Грубые, старые игрушки и детские вещи уже валялись повсюду — вероятно, Парашка их притащила в первую очередь, чтобы уже никому не вступило в голову нас отсюда выселить. Я почему-то подумала, что она сперва привела сюда детей и побросала их вещи, а после уже принялась бродить за Ларисой по принципу «лучше просить прощения, чем дозволения». Я прикинула — в комнате примерно двенадцать метров, маловато для четверых, но это не каморка, как была. На теплое время года вариант, наверное, оптимальный.
И Парашке найти бы кровать, что она мучается на сундуке, в ее-то возрасте.
Я не сказала бы, что дети были голодными. Они возились, играли со своей деревянной куклой-болванкой и парой выцветших кубиков непонятно какого цвета, я стащила с кровати пыльное покрывало и кинула его на пол. Убраться не помешает, но я дождусь Парашку, выспрошу у нее про драгоценности и пойду тряси Ларису. Очень странно, что Олимпиада, зная, что у нее долги, что у нее двое детей, да и вообще зная, что ей как-то нужно существовать, отдала все ценное золовке. Да, она была полностью не приспособлена к самостоятельной жизни, но она же не умственно отсталая, в конце концов, чтобы хоть раз не взбрыкнуть и не спросить, почему золовка не продаст украшения и не купит хотя бы дров и еды малышам.
Или я слишком хорошо думаю о той, которая оставила мне в наследство лучшее, что только может быть — двоих детей?
Или наоборот, Липочка очень умело прикидывалась дурехой, и драгоценности надежно припрятаны от ушлых кредиторов. Правда, так вышло, что теперь их не выцепить никому, по доброй воле Лариса их не отдаст, но подобру я ее просить и не собираюсь. Клавдия, кстати, тоже уже покойная, говорила тому же Обрыдлову, что украшения пропали — но, опять же, это могла быть часть семейного плана по облапошиванию всех вокруг.
Парашка все не шла, меня это уже начинало злить, и, чтобы не пугать своим перекошенным лицом детей — досталось им от меня уже за эти два дня! — я тепло и счастливо улыбалась малышам и думала, что сделаю, как только получу назад хоть что-то из своих драгоценностей. Куплю детям новую одежду, потому что из своей они уже выросли, хотя бы пару новых игрушек и кроватки, пусть мне и нравится спать вместе с ними, но тесно. И съезжу посмотрю, что за ряды оставил своему сыну мой недотепа-муж.