— Мерзкая, — всхлипнула Лариса, и по щекам ее текли злые, обиженные слезы. — Какая же ты мерзкая, погибель ты лютая! Будь проклят тот день, когда Матвей тебя в дом привел!
— Великолепно, часть «не буди лихо» тобой усвоена. Вторая часть — «охал дядя, на чужое глядя». А тетя вопила благим матом.
Крышевавшие мой диковатый бизнес в конце девяностых «братки» выглядели устрашающе. Иногда они деловито шли куда-то по рынку, помахивая утюгом, и я думала — его даже в ход пускать не обязательно, он сам по себе провоцирует желание паниковать. Я сейчас сама себе напоминала черт знает кого — не то Соньку Золотую Ручку, не то главаря рэкетиров.
— Смотри, до чего ты меня довела! — пустила я в ход примитивный козырь, и он сработал.
— У меня ничего нет, — выпалила Лариса, выпучив от боли и страха глаза. — Отпусти меня, у меня ничего нет.
Глава десятая
— Хитро, — хмыкнула я, руки, разумеется, не разжав.
— Я не знаю, где это все! Я бы все продала, давно продала, если бы знала! — зачастила Лариса, сжимаясь, потому что я не отпускала ее волосы. — Я… это Клавдия. Думаю, что она. Куда-то спрятала. Я искала и не нашла. Я все обыскала. Весь дом. Все снизу доверху. Они были, были здесь, в сундуке под ее кроватью, закрытом, прикованном. Я открыла его, едва схоронили ее. Ничего не было. Ничего.
— Открывай сундук, показывай и не дури.
Я выпустила ее с облегчением — рука у меня затекла, — и полагала, что Лариса начнет визжать, попробует еще раз на меня накинуться, но нет. Она вытащила из-за пазухи ключик на тонкой серебряной цепочке, оглядываясь на меня, подошла к кровати, застыла, я кивком подбодрила ее, и Лариса, опустившись на колени, полезла под кровать. Мне показалось, она считает себя уже покойницей.
Как только я получу назад все свои украшения, уеду из этого дома. Долги? Я их раздам, не думаю, что их больше, чем стоимость моих драгоценностей.
Но в сундуке было пусто, если не считать обрезков светлых локонов.
— Клянусь, я не знаю, где они, — Лариса неуклюже поднялась и просяще прижала к груди руки. — Они пропали! Ключ был один, вот этот… помнишь же, как я умоляла тело сестры вытащить!
Та самая женщина, которая смотрела на меня из толщи воды. Понятно, почему у меня близнецы, это обычно наследуется.
Несчастный случай или тоже убийство?
— Она не расставалась с ним! Во имя Всемогущей, оставь меня! Я ничего не знаю! Не меньше твоего мне обрыдла нищета! Ты хоть с Матвеем жила как барыня, а я…
— Да, — согласилась я, так и не приняв решение, верить ей или нет, и рассматривая пустой сундук. Толстая цепь змеей тянулась к ножке кровати. — Как барыня. Кстати, если вдруг ты все-таки захочешь спросить, где я этому научилась, — я изобразила, будто хватаю ее за волосы. — От мужа своего и твоего брата. Жила я, как барыня. Только бил он меня, как свою рабу. Я ребенка потеряла из-за него. Кровью моей и жизнью малыша моего это богатство оплачено, так вот сама посуди, пролью ли я кровь, заберу ли чью-нибудь жизнь, чтобы его обратно вернуть, или нет.
Лариса перестала реветь и побледнела до такой степени, что даже губы ее посинели. Она замотала головой, и прическа ее, и без того пострадавшая, рассыпалась по плечам.
— Ложь! — убежденно выкрикнула она. — Это ты на Матвея клевещешь! Не поднял бы он никогда на тебя руки!
Может, Парашка и решила мне отчего-то соврать, только то, что мне снилось, с прежней Липочкой было на самом деле.
— Скажи, а как тебе в голову пришло меня за купца Ермолина при живой его жене сватать? — спросила я, и Лариса, охнув, с размаху села на кровать.
Я совершенно не хочу быть настолько прожженной стервой. Но как быть, если иначе меня проглотят и не подавятся.
Я намного ниже своей золовки, но сейчас она сидела, сгорбившись, а я над ней нависала, и преимущество было вроде бы на моей стороне: кто выше, тот и прав, кто тише, тот и прав, кто сильнее, тот и прав, и если бы это работало. Какая разница, кто прав в одиночном споре, в итоге выиграет тот, кто полностью владеет информацией, а вот ее у меня был критический недостаток.
Зато, как я могла не единожды убедиться, на Ларису легко давить «психологически», ей нетрудно манипулировать. И я мало того что подошла к ней вплотную, еще и распрямила плечи, и понизила голос.
— Купец Обрыдлов, Пахом Прович, с моего с купцом Ермолиным брака выгоды никакой не видит, — прошептала я, и Лариса вздрогнула. — А мы ему все еще три тысячи должны. Матвей Саввич молод, глуп, в торговле слаб, у матери под каблуком, — перечислила я все, что успела узнать о моем потенциальном будущем муже. — Но самое главное, сестрица милая, Матвей Саввич все еще женат.
Ларису заметно трясло от злости. Она сидела, разглядывая щели на полу или считая дыры на ковре, но по ее побелевшим костяшкам, по сжатым в тонкую полоску бледным губам я понимала, что она не бросается на меня с оплеухами лишь потому, что я ей наглядно объяснила: я сильнее. В самом что ни на есть физическом смысле.
— Что ты от меня хочешь услышать, окаянная твоя душа? — наконец проговорила она, ломая собственные кисти так, что я даже испугалась — переусердствует. — Никто об этом не знает. И я никому не скажу. И Агафья Самсоновна ничего не знает. Думает, что то денежный интерес.
Лариса подняла голову, я встретилась с ней взглядом и приложила все усилия, чтобы лицо мое осталось бесстрастным. Денежный интерес звучал издевкой что касательно меня, что касательно Ермолина. Ничего не утаить в таком тесном кругу, все о нашем плачевном состоянии знают, разве что брак двух нищих устраивал обе стороны, а значит, и все купеческое достопочтенное общество.
— Я не скажу! — нервно взвизгнула Лариса. — Во имя Всемогущей! Были бы у меня эти проклятые драгоценности, я бы в лицо тебе их швырнула, только чтобы ты убралась отсюда!
— Что ты не скажешь, сестрица?
— Что ты в Ермолина влюблена! Девка… паршивая! — выплюнула она в сторону, бледнея еще сильнее и кривясь от отвращения. — Как тебя, сластолюбицу, братец подле себя терпел!
Похоже, что это причина, по которой купец не церемонился со своей юной супругой. Бил, но любил, откупался драгоценностями, снова бил, опять откупался, а глупая Липочка еще дразнила его, флиртовала напропалую, вместо того чтобы заниматься детьми. Но Прасковья ни словом не намекнула, что подоплекой моих страданий была ревность со стороны мужа, а если кто и знал о запретной страсти своей хозяйки, то она.
Лариса утирала злые слезы, я улыбнулась и легонько провела пальцем по ее виску. Она шарахнулась так, будто я ударила ее еще раз, причем сильнее, чем прежде.
— Врешь, сестрица, — покачала я головой и убрала руку. — Все врешь, и про денежный интерес, и про мои к купцу чувства…
Лариса дернула плечом, скакнула от меня в сторону, не вставая с кровати, а затем поднялась, по широкой дуге обошла сундучок, подошла к бюро, взяла зеркальце и принялась прихорашиваться, не обращая уже никакого внимания, что я торчу у нее за спиной.
— Ты просила устроить брак с Ермолиным, Липа, — твердо повторила Лариса. — Твоя воля, даже полгода траура не выждала. Я тебя сватала по праву родни твоей. Жене его уже недолго осталось, только ты, — она обернулась, и я успела заметить в ее руке крошечные острые ножницы и быстро отпрыгнула, — ты все испортила.
Накинется или поостережется?
— Агафья Самсоновна тебя в доме примет, баба ты добрая, рожавая, — раздувала капюшон, как кобра, Лариса, вместо ядовитых зубов выставив ножницы перед собой. — Только нужна ты им без… детей, — вовремя поправилась она. Да-да, ножницы тебя не спасут, дорогая. — Нарожаешь новых. Не была бы плодовита, с рук тебя уже не сбыть.
— А деньги?
— Ты нищая! — Лариса, размахнувшись, бросила ножницы на бюро. Не сказать, чтобы мне полегчало, я предпочла бы полную ясность в ее словах, и стой она хоть со связкой гранат. — Я твоей утробой тебя просватала! На что ты еще годна? Ермолиным — дети, тебе — дом да горячий хлеб! Ни слова я не сказала Агафье Самсоновне про твою страсть, поди с глаз моих прочь, видеть тебя, развратницу, гадко!
Я, конечно, не подчинилась, хотя бы уже потому, что уйти я должна по своей воле, иначе в следующий раз придется опять начинать все сначала и объяснять Ларисе, кто здесь хозяин положения. Я стояла и раздумывала — вероятно, Липочка была не так и глупа, или ей пару умных мыслей нашептала все та же Парашка. Забрать детей от купца и из приории можно в любой момент, а какими бы ни были Ермолины бедными, вряд ли живут в таком дерьме, как мы. Липа могла рассчитать, что выйдет замуж, забеременеет, родит, вызволит детей от первого брака и устроит свою новую жизнь пусть не в роскоши, зато не в подвале.
Ермолиным же, с учетом болезни первой жены, наследники, причем как можно больше, желательно мальчики, актуальны. А вдова, благополучно родившая двоих, это гарантия. Печальный случай бедняги Обрыдлова я в расчет не брала.
— Пока Авдотья Ермолина жива, планам нашим не суждено сбыться, — глубокомысленно протянула я, заставив Ларису сперва окаменеть, затем закрыть лицо руками, потом опустить руки, выпрямиться и вздохнуть. Тон мой сейчас был таким, словно мы беседовали как две заговорщицы, и будь Лариса попросвещенней и посмекалистей, сбежала бы сама, сверкая пятками, потому что вела я себя как человек с явным психическим расстройством. — И денег нет, так жить нам с тобой под одной крышей, а жемчуга, — я указала на нитки, и Лариса тут же прикрыла их рукой, — продать придется, милая. Есть у меня на них виды…
Я бы все равно не сказала, что я задумала, но мне к тому же и помешали.
— Доктор, Лариса Сергеевна, — заскреблась под дверью Домна. — Доктор приехал. Просит подводу, чтобы тело в участок забрать.
Я подошла и распахнула дверь. Домна казалась еще ниже и незаметнее, она посерела за эти пару часов. Лариса была заревана и растрепана, но Домна отнесла это на смерть несчастной Зинаиды.
— Полно, Лариса Сергеевна, матушка, убиваться, — прохныкала она, сама едва не плача. — А подводу бы испросить.