— Позвольте, Агафья Самсоновна, я вам еще чаю налью!
Любезность была близка к откровенному хамству. Руки подрагивали, но это спишут на робость.
За все это время — за эти три дня? — я не удосужилась рассмотреть себя в зеркале, но догадывалась, что внешность Олимпиады Мазуровой, Липоньки, располагает. Глазастая наивная куколка, даром что мать двоих детей. Диковатая, раз из далекого имения в столицу ее привез только муж, а родила она после свадьбы так скоро, что шастать по городу и учиться в светских салонах пустопорожней болтовне ей оказалось недосуг.
Старуху наконец проняло, она растеклась от моих заискиваний, как кошка на солнышке, и я ступила на скользкий лед.
— Как здоровьице ваше, Агафья Самсоновна? Как здоровьице вашей невестки? — я подвинула к старухе чашку и выпечку, хотя сама адски хотела есть. Лопай, дорогая, и развязывай язык, судя по твоей жалобе насчет трех часов, что ты тут торчишь и стены разглядываешь, потрепаться ты любишь.
— Не преставилась пока, — вздохнула Агафья Самсоновна, и трактуй, как вздумается, сей тяжкий вздох. — Третий год мается…
Она несчастной своей невестке сочувствует?
— …Макарка с ней. Вот стоило бы не жениться, — желчно закончила старуха и отвернулась.
Обрыдлов об Агафье отзывался не то чтобы лестно и допускал, что брачный сговор она провернула помимо желания сына. Может ли быть, что это Агафья Ермолина ставит капканы про мою честь, да в них все попадает не та добыча?
— Слыхала, что Макар Саввич уже невесту сыскал, брешут, конечно, — объявила я все почтенное купеческое сословие отъявленными лгунами и сплетниками. Старуха нехотя повернула голову. — Вы кушайте, сударыня, кушайте, вон как исхудали вся, матушка!
Сюда Парашку с ее умением завывать, она бы старухе душу разбередила, мне никогда так не суметь, хорошо если Агафья меня не раскусит или не явится домой — очень не вовремя — Обрыдлов. Старуха проигнорировала выпечку, но чай выпила залпом и требовательно глянула на меня. Я вылила ей в чашку подостывшие остатки, отметив, что еще три часа она на месте не усидит.
— Сыскал, — поджала губы Агафья, и я никак не могла понять, удовлетворена она сговором или хотелось бы невесту посвежее да побогаче, но уж что есть. — Вот языки-то как помело! Но баба рожавая, от Дуньки ничего не дождешься, от чахлой. Да что ты смотришь так, вдова она, матушка, честная вдова, а не девка гулящая! Сама-то ты кто будешь?
— Прохорова Ирина, — представилась я девичьей фамилией и именем матери, чтобы ничего в спешке не забыть. Здорово, если старуха не спросит, откуда я знаю ее и ее семью. Я сошлюсь, разумеется, на Обрыдлова или Ларису, но как быстро она меня расколет. — Батюшка прихворал, а брат мал еще дела обделывать, вот я и приехала, — и кивнула на саквояжик.
Агафья Самсоновна оглядела саквояж с ненавистью, как охранник в супермаркете. Но надписи Купеческого банка она не видела и решила, что в саквояже мои немудреные пожитки или бумаги. Она снисходительно покивала, соизволила поднести чашку к губам и мечтательно прикрыла глаза.
— А добро, — похвалила она, звучно сербая чай. Было в этом раздражающем звуке что-то вроде тайного знака купеческой третьей гильдии, и мне пора к этой дичи привыкать. — Добро, матушка, ежели ты купеческая дочь, то дело батюшкино знать от и до должна! Вон я? Три брата были, да трое и померли один за другим от холеры. А мне так и досталось после батюшки все, а муж, а что муж, и его лавчонку вытащила. Макарка — тот весь в отца. Бестолочь.
Чего бы тебе тогда самой не заниматься и лавками, и торговлей, подумала я, но не спросила. Благосостояние семьи Ермолиных меня не волновало, в отличие от наших общих матримониальных планов, и я не забывала, что Лариса ставила мне в упрек сердечный интерес к Макару Ермолину.
Липочке было проще, она жила чувствами. Правда, недолго и не особенно счастливо.
— А вдова богатая? Красивая?
Как трясти чужое грязное белье, я почерпнула из сериалов, но то, что сделано халтурно, не идеальный туториал: глазами я хлопаю усердно, но искренности недостает.
— Да почем я, матушка, знаю, — неприязненно отмахнулась старуха. Чего тебе, грымза старая, вдруг не так? — Красивая, не красивая, мне с ее лица воду пить? Макарка у меня дурачок, так мне бы внуков толковых. А нет, небогатая, богатой чего у нас ловить, — и она оглянулась на дверь в коридор, недовольно зачмокала. — Была, что правда, богатая, да муж ее покойный на рядах разорился. Дурни! Как есть дурни, нет чтобы с таких, как Пахомушка, примеру брать, все князьев из себя корчат.
Она грохнула чашкой о поднос, поправила цветастый платок на плечах и нахохлилась. Потом поерзала и указала на меня узловатым пальцем:
— Про себя расскажи, матушка, откуда будешь, чем батюшка торговлю ведет? Сама в лавке стоишь, а счету обучена?
Если старуха меня уличит во лжи, это будет вообще не проблема, мало ли, зачем я явилась и почему солгала. Хуже, если войдет Пахом Прович: «Олимпиада Львовна, матушка, опять столоваться пришла». Вот тогда мне придется давать деру, и лучше до этого не доводить.
— Да я, сударыня, в лавке стою, а счету ученая, мукой мы торгуем, — невнятно забормотала я и пожалела, что не умею по команде краснеть. Но догадалась опустить руки, сложить их на коленях, потупить взор и доверительно потянуться к старухе. — Я замуж хочу, а батюшка против, матушки нашей два года как не стало, а брат да сестры еще малы. Вот как, матушка, сваху сыскать? Чтобы как вдову ту за хорошего мужчину меня просватала?
Я заглядывала в прозрачные, холодные глаза Агафьи Самсоновны в надежде увидеть там женский интерес к делам свадебным. Но старуха была таким же, как я в прошлой жизни, сухарем, сердечные томления ее не трогали. Она уставилась на меня с брезгливой жалостью, и я начала подозревать, что, несмотря на все ужимки, дала маху.
— Вот же дичок несуразный, как в город-то выйти не забоялась, небось и в лавке за батькину спину шугаешься, — оскалила желтоватые зубы Агафья, покачивая головой и собирая сеть морщин вокруг издевательски прищуренных глаз. — Нужна тебе сваха, дурешке. Они все таких вон, как ты, за дворян голоштанных сватают, а боле ни на что не годны. Что тебе нищий дворянин — лебеду с ним жевать? Еще лупить будет, даром что благородный. Родня толковая надобна, а не сваха языкастая, раз сама конфузлива да скудоумна.
Обидеться, что она меня обозвала дубинноголовой, или воздать хвалу своим актерским талантам? На обиженных воду возят, я лучше запомню, как удачно дурой прикинулась, пригодится еще не раз.
— Родня о тебе, шугливой, позаботится. За Макарку сноху свою вдовую Лариска Мазурова просватала. Земля еще на могиле Матвея не осела, а она уже тут как тут. Мазуровская вдова умишка куриного, Макарке моему безголовому под стать, ну, а мне что, главное, что не пустая, а то вон Пахом Прович, бедняга! — И она снова нервно взглянула на дверь и засучила ногами.
Выпитый чай старухе поддавливал, а я не знала, что лучше: выпихнуть ее в отхожее место или попытаться дожать. Лариса меня просватала сразу после похорон, и это Липочке не терпелось, поскольку Лариса должна же была соблюсти приличия, но нет, она пренебрегла, и это странно, особенно если учесть, что и сестру Лариса потеряла буквально после брата. Не выглядела она все понимающей и не пылала ко мне любовью, а значит, ее выгода состояла в том, чтобы и волю брата исполнить, и от меня отвязаться. Наследство? Оно в виде моих украшений было уже ей и Клавдией припрятано и в общем не стоило ничего, а ряды, как я убедилась, стоили и того меньше.
Агафье плевать, кто такая Олимпиада Мазурова, насколько она богата и девственна: двое детей подтверждали, что она не бесплодна. Задать еще вопрос? Глупее, чем есть, я казаться уже не буду.
— А если вдова пуста окажется, матушка? Я страсть как пустой остаться боюсь, — неубедительно всхлипнула я. Агафье я своей придурковатостью уже надоела, но сидеть в одиночестве ей было еще скучней, и она пусть не сразу, но ответом меня удостоила.
— Да дети-то у нее есть, стало быть, не пустая. Нам лишние рты куда, но не на улицу же их, кусок хлеба всегда найдется, — проворчала Агафья Самсоновна и, черт бы ее побрал, ни с того ни с сего улыбнулась. — Да и Макарке утешение, дети любое сердце растопят. А ты, матушка, не бойся, не каменей, ишь, аж губами задрожала! Да родишь ты с десяток, надумала ерунды!
Старуха застала меня врасплох, а жизнь лупила под дых — ее это веселило, стерву.
— Вы… Агафья Самсоновна… деток любите? — еле выдавила я, стараясь вспомнить, как дышать полной грудью. Какого черта?
Липочка так стремилась замуж за Макара Ермолина, что была готова избавиться от детей, и это была ее инициатива? Истерика Ларисы в тот день, когда вместо робкой невестки перед ней возникла разъяренная я, говорила другое.
Или это я, Липочка, прежде говорила другое, а Лариса лишь припоминала мне мои же собственные аргументы? Я ведь была согласна отдать детей, Парашка об этом знала и успокаивала мою дочь, расстроенную предстоящей разлукой с братиком. Не отговаривала, но как знать, быть может, пыталась меня переубедить, и не единожды.
— Да я бы Макарку простила, Авдотью простила, кабы они внучков мне родили! Хотя и перед кончиной! Но взял ее Макарка с изъяном, вот и он мается, и она. А что теперь? А не Пахома ли Провича я там слышу?
Все дело в завещании покойного мужа Олимпиады. Дети, наследники, должны остаться в семье, чью фамилию они носят. И мякотка — магическое «что люди скажут». Липочке было так же дико войти в новую семью с детьми от первого брака, как мне настоящей — принять, что Земля по чьему-то глубокому убеждению плоская. И плевать, что старуха Агафья — какая она, к черту, старуха, ей лет пятьдесят, она зорка и прекрасно слышит, а еще лучше делает выводы — мечтает о малышах в доме, как когда-то мечтала я.
Если Обрыдлов вернулся, важно не попасться ему на глаза. Преждевременно открывать Агафье Ермолиной, кто я такая. Это сыграет против меня.
— Вы, матушка Агафья Самсоновна обговорите все с Пахомом Провичем. Я погожу, у меня дела к нему надолго.