Деньги как вода — были, и вот их нет. Тратить с умом каждый грош, экономить на всем, на чем возможно, и вместе с тем мое заведение не должно своим видом отвращать платежеспособных гостей Царских рядов. Задача невыполнимая, и нервы мои были натянуты словно струны, и в голове навязчиво отдавался их комариный звон.
Каждый день я заезжала проверить, как продвигается ремонт, успокаивала соседей — вонь из моего помещения распугивала клиентов. Я бродила по этажам, примечая декор и обстановку, а после ловила ваньку поплоше и подешевле и отправлялась на рынки или развалы — среди крикливых, размахивающих руками торговок, вечно удиравших из корзинок ошалелых кур, визгливых поросят и ловких карманников можно было сыскать старичков с хитрым взглядом. Я подходила, старичок, прищурившись, кивал на разложенный перед ним на грубой грязной холстине товар, и если я видела…
Удивительно, а может, и нет, может, это так и работает с блошиными рынками, но я находила то, что искала, намного чаще, чем ожидала. Не золото и серебро, не работа великого мастера, случайно попавшая в мешок старьевщика, но действительно любопытная вещь. Я выхватывала взглядом солонку, вазочку, набор вилок и ложек, подставку для салфеток, супницу, поднос и нехотя просила показать, а затем торговалась до хрипоты.
Ни разу я не выдала свой интерес, наоборот, и в довесок увозила еще что-нибудь примечательное. Вечерами, когда малыши засыпали, мы с Парашкой сидели и чистили все, что мне удавалось купить, и по глазам своей старой няньки я видела, что дела мои плохи совсем: день на третий Прасковья, не переставая отчищать солонку, завела разговор про какую-то комаринскую барыню, которая вот так же тащила в дом непонятное всякое, а спустя десять лет и померла, умом окончательно тронувшись.
Но пока Парашка всего лишь пугала меня в своей привычной манере, а не пыталась мне помешать или увильнуть от работы, я кивала и прикидывала, сколько же барахолок мне нужно проведать еще, прежде чем это все окажется на столах у господ, чьи ботинки стоят больше, чем то, что за душой имею я.
Ничего близкого к ресторану средней руки я не создам, мне не хватит на это денег, а в долг мне никто не даст — и правильно сделает. Проклятые занавески пробивали в бюджете брешь в двести целковых, а скатерти, которых мне требовалось около пятидесяти, а салфетки, которых было нужно больше ста, потому что люди — свиньи, и не надо меня убеждать, что дворяне манерам обучены, повидала я уже этих дворян! Либо я только на самый необходимый текстиль заложу полтысячи целковых, либо найду иное решение.
Я нашла, и в один замечательный день, когда весна уже заявила о своем долгожданном визите, но потом передумала и решила еще потянуть, — в день, когда улицы неожиданно замело снегом, я завернулась в свой беззастенчиво украденный Парашкой плащ и отправилась за город.
Пока ленивая лошадь доползла до нужного мне места, ярмарка кончилась, крестьяне разбежались по избам, и мне даже шапочный разбор не достался. Ванька виновато стегал кобыленку и трусил вдоль пустого села, я приказала остановиться и ждать и, обходя глубокие лужи, пошла по домам.
Я не могу сделать шикарный зал в едином стиле? Вместо фарфора и хрусталя у меня медные покоцанные солонки? Я с трудом набрала посуду не то что в сервизе, но по количеству? Минус на минус всегда дает плюс, если ты математик или менеджер.
Я уезжала, и на телегу оглядывались и ванька, и даже лошадь. Сельчане радостно сбагрили мне все, что не смогли продать на ярмарке, несостоявшейся толком из-за погоды, и вытащили заодно весь неликвид из закромов. За сто одиннадцать целковых я получила и текстиль, и кучу декора, и это была сделка десятилетия.
Легко учиться на чужих ошибках, особенно если им добрая сотня лет, и все, кто мог набить себе шишки, уже набили. До огороженных портьерами столиков на двоих или же четверых, до приглушенной приятной музыки, до возможности почувствовать себя в спасительном уединении даже там, где помимо тебя еще куча народу, еще век. Сто лет до момента, когда обед или ужин превратится не в демонстрацию количества денег в кошельке, а будет тем, чем быть должен: приемом пищи, и чтобы никто не заглядывал через плечо: «Лабардан-с».
До дня, когда скучающая миллионерша, задумчиво крутя на пальце кольцо за пару миллионов никаких не рублей, покинет пентхаус, отсидит четыре часа в бизнес-классе и по кочкам попрыгает на раздолбанной «Ниве» в этнодеревню, еще сто лет. Сто лет до дня, когда нефтяной магнат закинет удочку ценой в половину автомобиля в тихую речку, замрет и будет кормить комаров, потому что ни один репеллент не преграда диким сибирским кровососам. И это я не смотрю на африканскую и азиатскую экзотику, которая простым смертным не по карману… нет у меня все равно этой экзотики под рукой.
Я дам всем, кто способен заплатить, то, что сама смогла получить, лишь став баснословно богатой. Возможность заглянуть одним глазком в другой мир. Мир крестьян, мещан и юной купчихи Мазуровой, мир уютный и безопасный.
Какой этот мир на самом деле, аристократии вовсе не нужно знать. Платят они за то, чтобы насладиться.
Я возвращалась с тихой охоты, звала Прасковью, с ухмылкой выслушивала ее ворчание, какое барахло я опять зачем-то притащила домой, затыкала ей рот, отправляла стирать или гладить, или чистить трофеи, а сама наскоро перекусывала щами — чаще постными, умывалась и открывала дверь в детскую. И начиналась сказочная, невозможная, встающая теплой нежностью в горле жизнь. Несбыточное мое прежде и настоящее теперь — материнство.
В хорошую погоду я одевала и кормила детей, и мы шли в парк. Всего полквартала — мы входили в каменные ворота, и звуки города таяли за металлической плетеной оградой, будто то была магия. Нежно-зеленая дымка, робкая короткая трава, прозрачные первоцветы, ручьи, которые мы не видели, но слышали, и птицы, спятившие от весны. Чопорные дамы и вечно краснеющие гимназистки, господа, учтиво снимающие шляпы — не передо мной, не того я полета, — лоточники со всякой всячиной, высматривающие клиентуру — и я опять мимо, конечно, — мужик с медвежонком — «Нет, милые, мы не будем к нему подходить», и постоянно заколоченная будка фотографа. С каждым днем парк оживал все больше, а в выходной день на веранде бренчал оркестр.
Я стискивала в отчаянии пальцы. Упущенная возможность больнее, чем безответная любовь. Я садилась с детьми на скамеечку напротив неухоженной полянки, которая выводила меня из себя одним своим существованием, и размечала ее мысленно на надлежащие сектора, понимая, что на реализацию этого плана у меня денег нет. И, возможно, не будет.
Наташенька сидела рядом со мной, качая куклу, Женечка бродил неподалеку, волоча на веревочке хроменькую деревянную лошадь. Колеса гремели по брусчатке, и это было единственное развлечение, доступное моим малышам.
В этом мире нет ни одной детской площадки. Впрочем, в моей настоящей истории они тоже начинали кое-где появляться примерно в это же время, ну что же, значит, пора.
— Женя, иди сюда, — позвала я, и сынишка охотно подбежал. Мое солнышко, я сделаю все, чтобы твое детство было не только спокойным и полным любви, но и увлекательным. — Наташа, бери свою Марфушу, мы едем в гости к одной очень хорошей тетеньке.
Я нащупала в бархатном стареньком ридикюле чековую книжку. Четыреста с лишним целковых чужого долга — огромные деньги, и я не планировала платить за Ермолина его долги, но возможность попасть к градоначальнице или губернаторше того стоила.
Мне все равно придется идти на поклон в Купеческий банк, мрачно думала я, трясясь в коляске и прижимая к себе детей. И удивляться не приходится, что одна лавка в наем стоит всего четыре целковых в месяц, а чертова краска обошлась больше, чем аренда квартиры с мебелью и дворником. В мое прекрасное прежнее время, полное излишеств, сперва купить хороший телефон выходило дороже, чем снять квартиру, а спустя двадцать лет — наоборот, хотя и квартира, и телефоны по сути остались все теми же.
Дети за эти три недели успели забыть, как я надеялась, полуголодное житье. Но запах выпечки из каждой двери дразнил даже меня, и в лавку купчихи Якшиной я зашла с решимостью разориться на пару калачей. За прилавком меня встретил любезный пожилой мужчина, непривычно безусый, быстро смекнувший, что у любой матери дрогнет сердце, когда дети так жадно рассматривают вкуснятину и прыгают от нетерпения перед прилавком.
Будь я одна, не купилась бы на то, что лавочник проворно выставил перед нами, а так пришлось отсчитывать мелочь и напоминать себе, что за все в жизни нужно расплачиваться, Ольга Кузнецова, и за яркие стенды с фансервисными шоколадками возле касс в твоих фастфудах платить надо тоже. Вот и бумеранг, а прежде ты думала лишь о собственном кошельке, но никак не о том, что такая же вот покупательница с малышами может считать каждую копейку.
Обобравший меня лавочник оказался тем самым купцом Якшиным, которому мой потенциальный муж был должен за лавки. Проще было небрежно вытащить чековую книжку и вернуть ему долг, но мне важно не благородничать, а получить необходимый контакт.
Мы шли по улице, как указал Якшин, и я заприметила впереди дурного Миньку. Минька-блажной, вспомнила я и захотела догнать его и вырвать ему для профилактики ноги. Останавливали дети и то, что им, бесспорно, умение тыкать людей носом в дерьмо обязательно пригодится в жизни, но не в четыре же года, черт возьми.
Якшина была занята клиенткой, и мне пришлось какое-то время ждать. Наташенька, открыв от восхищения ротик, замерла перед витриной с прекрасными куколками, и я молилась — только бы она не повернулась ко мне сейчас с полными надежды глазами. Сколько стоит такая кукла — неведомо, но недешево. Я ее не потяну, а отказать дочери не смогу тоже.
Женя расхаживал по залу, но возле витринок не останавливался, крутил головой туда-сюда и грыз палец. Потом он заинтересовался образцами тканей, перебирал их, щупал, и я начинала терять терпение: если Якшина не явится в течение пары минут, у меня голова оторвется вертеться в обе стороны, а не присматривать за детьми я тоже не могу, они слишком малы и нанести ущерб за долю секунды им раз плюнуть.