— Ворона и свинья?
Я хохотала так, что на меня оглядывались люди. В своем латаном-перелатанном платье, с двумя малышами на руках, с косами, которые никак не подобали замужней женщине, тем более вдове, я попирала вековые устои без зазрения совести. Я, конечно, играла с огнем. Я рисковала оказаться изгоем уже по-настоящему.
Мне было важно сохранить ту часть, которая носила имя Ольги Кузнецовой и сворачивала горы. Эта часть требовала, чтобы я оставалась собой — влетевшей в январе в студеные волны. Той, которая все делала наперекор, и все делала правильно.
Детскую площадку я дочертила. Криво, косо, переделывала ее несколько раз, пока на чертеже стало возможно разобрать и надписи, и собственно рисунки, и что-то мне подсказывало, что Женечка или Наташенька справились бы немногим хуже, чем я. Парашка взирала на мои чертежи с некоторой опаской, а однажды испуганно заметила, что я стала «другая совсем, как благодетельница». Я включила диванного психолога и высказала, что потеря брата, сестры и любимого человека — «И-и, барыня, выдумаешь тоже!» — скажется на любом, и сама я тоже была слегка невменяема после смерти мужа.
— Ты, барыня? — вылупилась на меня Парашка и на всякий случай как черепаха втянула шею в плечи. — Ты, матушка, совершенно рехнулась опосля, вот что я тебе скажу! Кабы не я да не Евграшка!
Да-да, тут я не спорила. Больше того, я пошла у Парашки на поводу, и теперь у нее было собственное хозяйство в пятнадцати минутах ходьбы от нашего дома. Как она меня ни звала полюбоваться, я не поддавалась: детей оставлять было не с кем, а тащить малышей к утяткам и цыпляткам значило гарантированно потерять целый день.
Именно из-за курочек и уточек случилось то, что случилось.
Ремонт подходил к концу, я с ужасом думала, что дальше. Мебель, интерьер, посуда, кухня… банк. Я трусила неимоверно, понимая, что мне откажут в кредите, что придется либо бросать все, либо искать иные пути, и откладывала окончательное решение до последнего.
Страусиная позиция, мне прежде не свойственная, и я опять же объясняла себе это тем, что мне не знаком мир, не известны его точные правила.
Кухню я раздобыла благодаря объявлениям. Купец сносил деревянный особнячок и собирался на его месте строить доходный дом, а я подсуетилась и выторговала все кухонное оборудование за смешные сто тридцать целковых. Да, все старое, и не приведи Всемогущая кто-то решит заглянуть туда, где готовятся блюда.
Ах да, после того как я закончу ремонт и найму персонал, придет черед закупки продуктов. А затем я повяжу фартук и сама встану к плите, чтобы обучить так себе поваров, — а на что-то стоящее мне рассчитывать не приходится — тем технологиям, до которых остается лет этак сто пятьдесят. И буду надеяться, что меня саму не сварят в котле, как ведьму, или что они тут делали с женщинами, которые знали больше, чем остальные.
— Ох вы, деньги, деньги, деньги, рублики… — напевала я себе под нос, чтобы настроение не клинило на минусовой отметке, а потом переходила к мотивационному: — Позабыв покой и лень, делай деньги, делай деньги…
Вся грязная работа была закончена, и нанятые рабочие монтировали кухню. Они громко и без повода ругались, я ходила по залу с сантиметровой лентой и кусочком мела, отмеряла и размечала, где и как будут стоять столы.
— А остальное все дре-бе-бе-день…
Дети сидели в уголке — Наташа с азбукой, которую она не выпускала из рук, Женечка с тряпочками. Я взяла малышей с собой — Парашка слиняла в свой птичник прежде, чем я успела ее остановить, и вечером ее ждала взбучка, конечно.
Освещение, обивка, мебель, которой мне не хватает, господи, где взять денег на это все? Я напрочь стерла зубы, так часто я сжимала их до скрежета, чтобы не зарыдать. Мне-Ольге было намного легче, как легче было любой женщине, любому человеку в самом конце двадцатого века. Тогда, на самый крайний случай, были бандиты. В этом веке тоже были бандиты, как я успела выведать у Евграфа. Только вот по какому-то кодексу чести им в голову бы не пришло кредитовать взбалмошную купчиху, а потом ее крышевать.
— Барыня, стол-то развалился! — окликнул меня крупный щекастый мужик, которого я про себя называла «бригадиром», и он отменно справлялся со своей разношерстной командой. — Вот как собирать прикажешь? Его же при матушке-императрице Иоанне еще делали, провалиться мне на сем месте, барыня!
— Вот что, Федул, — задумчиво проговорила я, глядя на то, что осталось от рабочего кухонного стола. — Это сложите, в растопку пойдет… Печник-то заходил?
— Заходил, барыня. Тверезый, добрый да грамотный! Вон он тебе оставил, — Федул кивнул в сторону, где «бригада» свалила свою верхнюю одежду и «ссобойки». — Что купить потребно да в каком количестве.
Я закусила губу. Не сметь рыдать!
— А что до тутошнего начальства, то Сан Проклыч передать велел, что сам обо всем позаботится, как вами и договорено.
Я кивнула. Печника, мужика с именем и репутацией, я нашла опять же по объявлению, и его работа, включая все договоренности с управляющим рядами и выкладку, обошлась мне в пятьсот целковых. Печь с плитой стоила еще двести целковых, и капиталы мои таяли, как лед по весне, но мне запретили бы разводить огонь и готовить без клейма одного из лучших — и самых дорогих — мастеров города.
Я сунулась в записку. Печник подробно расписал все затраты, чего и сколько мне купить и когда, указал сроки, даже время, когда его работы произведут больше всего шума. Да, дерет нещадно, но отвечает за результат, думала я и не сразу услышала, как Федул истошно вопит:
— Барин! Барин, да куда же вы, барин! Ай, Петр, Петр, барина хватай скорее, барина!
Тощенький и проворный Петр пробежал мимо меня, я вздрогнула и оглянулась, а затем бросилась за ним, изо всех сил стараясь не орать от ужаса. Но Петр не подвел и, пока я подбежала, уже снял со стола Женечку, который секунду подумал, а потом обиженно заревел.
— Благослови тебя Всемогущая, — искренне произнесла я, прижимая к себе ревущего сына, и полезла свободной рукой в ридикюль, потому что одним благословением сыт никто не будет. — Вот, держи.
— Да я, барыня, да я это, — забормотал Петр, но деньги взял и вернулся к работе. Я же поставила Женечку на пол и тыльной стороной рук утерла слезки.
— Тише, золотко, ничего не случилось, зачем ты на стол полез?
Прежде за сыном такого не водилось, но дети так и взрослеют.
— Там лучше видно, — шмыгнув носом, заявил Женя. Я наморщила лоб, он, видя мое недоумение, пояснил: — Там шторки.
— Какие шторки, солнышко? — Я поднялась, бросила запоздалый взгляд на Наташу, но ее от книжки нельзя было оторвать и за уши. — Какие шторки на столе?
— Как дома, — упрямо продолжал объяснять мне, непонятливой, Женечка. — Цветные. Ты дома шторки делала, которые из деревни привезла.
Интерьер ресторана?.. Ну да, я столько времени убила, чтобы понять, как будет выглядеть этот шалман… Даже думала отказаться от мысли отдельных занавешенных столиков, дичь выходила, не быть мне дизайнером, все же не быть.
— Я дома делал, а нянюшка у меня тряпочки забрала и сказала, что высечет. Она всегда так говорит, а никогда не высечева… высека…ет. Потому что добрая.
Женечка утер слезы, деловито подбежал к тряпочкам, которые он выпросил у Якшиной, но к ним давно добавилась масса других обрезков. То и дело на меня оглядываясь, он пошел по залу, выкладывая на каждый крестик на полу несколько цветных квадратиков.
Я стояла как прибитая пыльным мешком. Рабочие побросали дела, присоединились ко мне и пыхтели у меня за спиной, подошла Наташа и вцепилась мне в юбку. Я смотрела, как сын останавливается, рассматривает ткани, оставшиеся у него в руках, корчит гримаски, возвращается, бежит к уже разложенным, меняет квадратики и начинает свое путешествие по огромному для него залу снова.
И у меня что-то щелкнуло в голове. То, что в двадцать первом веке я назвала бы «законченной концепцией», и Федул таких премудростей не знал, но слово вставить осмелился.
— Вы, барыня, глядьте… — выдохнул он. — Младенца завсегда сама Всемогущая ведет. Как разгадать, что она ему говорит, а, барыня?
— Я знаю, что она ему говорит, Федул, — прохрипела я и отступила к единственному пока пригодному для сиденья стулу. Села, взяла на руки дочь. — Иди работай, Федул…
Мой малыш, родись он у меня в двадцать первом веке, стал бы программистом, кто еще умеет так превращать баги в фичи. А вот меня ожидает задачка со звездочкой: каждому укромному уголку, оформленному в уникальном стиле, придумать звучное и интригующее название. Всемогущая, помоги, с фантазией у меня всегда было плохо!
Глава двадцать первая
Краски, краски, краски, пестрый ковер, путаница узоров, игра фактур, переплетение нитей, цветовое безумие. Я обманывалась, смотрела и видела воображаемое — сказочный дворец, или таинственный лес, или замок на утесе, или пристанище эльфов? Я слышала голоса единорогов, звонкий смех фей, крик банши где-то вдали и околдовывающее пение Лорелеи.
Я вспомнила, как создаются ткани известного… здесь пока неизвестного французского Дома. Есть ли тут Франция, нужна ли кому-нибудь Франция и ее заносчивые кутюрье, когда мой четырехлетний сын сотворил из ничего, из пустоты, из хаоса настоящий шедевр? Я никому не отдам его будущее, никаким французам. Это его законное место — основатель ведущего модного бренда этого мира.
Подождем лет пятнадцать и начнем покорять сердца и разорять кошельки.
Якшина поправила занавеску, отошла назад на несколько шагов, встала рядышком и, затаив дыхание, оглядывала зал. Слов не было ни у нее, ни у меня.
Но нет, слова у Якшиной нашлись.
— Что же, Олимпиада Львовна, не скажете мастера? — в который уже раз приступила она к длительной осаде, и все еще безуспешной.
Моя семья — моя крепость. Я отлично заплатила Якшиной за ткани и пошив, но ушлая, опытная купчиха упустить неведомого ей золотого петушка не могла. Объяснимо, она швея, она может озолотиться, но, милая, совершенно ничего личного.