Опустив лампу к самому полу, я изучала место происшествия, уговаривая себя, что расследование — это невероятно просто, недаром в каждом детективе любая клушка уделывает нерасторопных полицейских. Чем больше я рассматривала пол, тем витиеватее становились эпитеты в адрес писателей и сценаристов, приличного среди них не было ни одного, и где-то через четверть часа я сдалась.
Черное пятно наверху лестницы выглядело порталом в бездну, так какая разница, сверху ты смотришь на нее или снизу?
Потом я подумала, что подвал, возможно, находится даже чуть выше, чем моя клетка. А затем, продолжая до звона в ушах вслушиваться в то, что происходило вокруг, и проклятый мужик своим храпом заглушил бы даже выстрел, я повернулась и осмотрела подвал уже как помещение.
Осколки кувшина небрежно смели в сторону, девица неспроста мне пеняла. Разлитое молоко никого не удивило. Стало быть, то, что я спускалась в подвал, редкостью не было, как и разбитая мной посуда. То ли я неповоротлива, то ли уже не первый случай. То ли мне лучше воздержаться от любых поспешных выводов.
Я поднималась, прогоняя внезапную панику. Мне все казалось, что кто-то только и ждет, пока я высуну из подпола нос, но никого, ничего, кроме спящего мужика и кота, который пришел и устроился у него на пузе. Мужик глубоко дышал, кот поднимался и опускался, и на морде у него было написано презрение ко всему роду людскому, но природная лень мешала спрыгнуть с мужика и найти себе место поудобнее.
Сообщив коту, что он придурок, я принялась рыться в поисках съестного. Кухня оказалась грязней, чем я думала, вся заляпана жиром, ни у кого не доходили руки ее как следует отмыть, на остывшей плите пировали тараканы, и на открытой деревянной стойке в горшках и кувшинах не нашлось ничего, чем можно было накормить детей. Обругав себя, я нашла самый чистый горшочек и отправилась с ним снова в подпол.
Немного меда — заберу остатки, их как раз хватит мне, детям и Парашке, немного творога, который, кажется, еще не испорчен. В кедровых орехах порезвились мыши, а вот до головки сыра они не добрались, и я, вернув наверх горшочки с медом и творогом, вооружилась ножом и опять спустилась в погреб.
Сейчас я чувствовала себя не в пример увереннее. Нож выглядел весомым аргументом, хотя предназначался для сыра. Жадничать я не стала, половину сырной головки бросила обратно в горшок, прошлась еще по полкам, но остальная еда была сомнительна уже хотя бы потому, что мыши здесь ощущали себя хозяевами.
— Совсем ты мышей не ловишь, — высказала я коту, он не повел даже ухом. Я освободила от условно чистой посуды поднос, составила на него свои трофеи и оставила пока на столе, предусмотрительно накрыв все огромной кастрюлей.
Мне нужно было найти комнату, куда я завтра же намеревалась переселиться вместе с детьми, и мне было плевать, какие возражения окажутся у хозяйки. Я вышла в коридор, по памяти прошла до комнаты, где я впервые увидела и своего сына, и Ларису, и прочих действующих лиц. И теперь, по здравому размышлению и внимательному осмотру, я подумала, что жемчуга на шее вздорной тетки были фальшивыми.
Мебель деревянная, но вся из разных гарнитуров и старая. Состояние того, что стоит в моей клетке, не сильно отличается от того, что демонстрируется гостям, даже важным, как купеческий посланник. Ковер вытерт, можно было и на него свечу уронить. Обои когда-то были яркими, но давно выцвели, не выгорели — именно выцвели, будто стоили гроши и были куплены на известном китайском маркетплейсе…
И еще сейчас, ночью, здесь холодно. Стыло, словно никто никогда не протапливал дом, и близко не пахло горящим деревом. Я поежилась, подошла к окну, откинула занавеску, увидела двор и стену слева, вышла в дверь, за которой исчез бородатый мужик и в которую вбежала, а затем выбежала Домна. Коридорчик, ход налево, четыре ступенечки вниз и дверь на улицу. Я откинула засов и выглянула наружу.
Мне показалось, что это нежилое строение. По крайней мере, то, что я рассмотрела на другой стороне улицы, точно было каким-то складом или амбаром, или небольшой оптовой базой. Выпустив дверь, я пробежала несколько шагов, остановилась, обернулась и изучила дом, где меня держали, будто пленницу, в подземелье.
Бесспорно, постройка — точная копия тех, что напротив, и справа, и слева. Но окна, через которые прежде выдавали товар, застеклили и занавесили. Там, куда вел коридорчик — что-то вроде крытой веранды, а раньше была, скорее всего, рампа.
Стала понятна задумка архитектора. Я смотрю на здание одноэтажное, на самом деле в нем два этажа, и там, где живу я, раньше, до перестройки, были холодные склады. Отсюда и дохлые крысы, и вполне здравствующие мыши, с чего бы им покидать такое хлебное место, пусть от изобилия остались одни воспоминания.
Ясно, почему я оказалась с детьми внизу. Когда я вернулась и закрыла за собой дверь, убедилась в догадке окончательно. Теплее мне не стало… сейчас, насколько я понимаю, все же весна. Какой бы беспечной, неразумной и безответственной матерью я ни была, Парашка, которую прежний барин так ценил за отношение к ребенку, наверняка указала, что в таком холодном строении лучше перезимовать в самом теплом из всех мест.
Я уточню это у нее, подумала я и, стараясь не топать, заглянула в коридорчик на веранду.
То, что я там увидела, должно было стать едой, но не сегодня. Домна, вероятно, перебирала крупы, грибы и остальные запасы, что-то развешивала просушить. Она умница, а мне нужно разведать все как можно внимательнее.
Студено, серо, бедно. Я шла, заглядывая во все двери, не то чтобы мне много их попадалось, и поражалась тому, как все-таки удачно иногда маскируется нищета. Отчего-то казалось, что даже усердный крестьянин или мастеровой живет лучше, чем дамочка в хорошо пошитом платье.
Я остановилась возле двери, из-под которой пробивался свет. Прислушалась — бормотание, похоже, Ларисы и той самой девицы, которая спускалась ко мне. И здесь так же промозгло, как и во всем доме. И где-то спит Домна. Что делать мне — искать новую комнату, которая была бы с окном, или проваливать отсюда подобру-поздорову?
Я тряхнула головой, вернулась на кухню, посмотрела на кота, сняла кастрюлю с подноса, кинула коту немного творога. Не самая лучшая еда для кошек, но хоть что-то.
Никакой благодарности от кота. Но я на него была не в обиде.
Обратно идти было сложно. В одной руке я держала прихваченную в кухне лампу, другой старалась удержать поднос. Какие чудеса проявляет тело матери, когда ей нужно кормить детей — обычный человек выронил бы это все через пару метров, я же дошла до лестницы и начала спускаться. Какое счастье, что у меня платье не метет пол, хоть одну вещь милая глупая Липочка сделала правильно.
На середине лестницы я замедлила шаг, а после остановилась. Мне показалось, что дверь черного хода чуть скрипнула, и я замерла. Проклятая лампа, она меня выдаст, если тот, кто собрался зайти, делает это не с добрыми намерениями.
Надо было взять с кухни нож, хотя помог бы он, когда у меня в руках поднос, а лампу я могу бросить, и начнется пожар — строение деревянное. Пусть и сырое. И мои дети там, внизу, и другого выхода у нас с ними не будет, кроме как через огонь.
В подобную западню мне попадать не приходилось, а может быть, сейчас чувство опасности было особенно обострено. Да что говорить, с двумя крошечными детьми на руках я никогда бы не стала вступать в перепалку с вооруженным грабителем, даже если бы точно знала, что в руках у него пластмассовый пугач.
Но пока я себя накручивала и пыталась не уронить ни поднос, ни лампу, дверь приоткрылась достаточно, чтобы в нее протиснулась невысокая фигурка, замотанная в подобие плаща. А потом я расслышала знакомый стук подошв.
Меня в свете лампы было видно превосходно.
— Барыня! — ахнула Домна. — Барыня Олимпиада Львовна!
Она закрыла дверь, прилипла к стене — так она сопротивлялась жизненным обстоятельствам. Сейчас — в моем лице, отчего-то я ее опять перепугала не на шутку, она закрыла рот рукой, еще раз охнула, и я гадала — это после того, как я размахивала подсвечником, или была другая причина.
— Смилуйтесь, матушка-барыня! — всхлипнула Домна, закрывая теперь уже все лицо, так что я с трудом разбирала ее бормотание. — Силой великой заклинаю, не выдавайте меня!
Зверь обычно и бежит на ловца, а если не попадается, то потому, что охотничек — ротозей.
— Поднос у меня возьми, — приказала я негромко, и Домна с готовностью засеменила ко мне, а когда она поднялась и протянула к подносу руки, я, придержав его, спросила: — И где ты была?
Мне нужно это знать, чтобы понять, кого я могу превратить в вынужденные союзники. Никто не предан больше, чем тот, кого ты держишь на коротком поводке.
— Ларисе Сергеевне не выдавайте! — умоляюще повторила Домна. — Погонит она меня!
— А и погонит, что с того, — проворчала я, но больше для вида. — Много ты тут наработаешь, крысы и те с голоду дохнут. Так была где?
— У дочери, где мне быть! Она все хворает, — Домна так виновато заглядывала мне в глаза, что я впала в некое замешательство. Без подробностей сложно понять, почему Лариса, какой бы змеей она ни была, будет гонять Домну из-за визита к дочери.
Я разжала пальцы, и Домна забрала поднос.
— Пойдем, отнесешь ко мне в комнату. Так что твоя дочь? Почему тебя из дому погонят?
Может, дочь Домны — падшая женщина? Или больна чем-то сильно заразным, и тогда я совершенно зря не только стою рядом с ней, но и доверила ей нести еду для моих детей.
Домна остановилась. У меня теперь был совсем невысокий рост, но она была ниже меня почти на голову, с широкими седыми прядями в густых волосах, с удивительно крепкой для ее возраста грудью и не менее поразительно прямой для прислуги в бедном доме спиной.
— Клавдия Сергеевна, да сбережет ее вечный покой сила великая, Леониду мою не жаловала, — проговорила Домна, упрямо смотря в темноту коридора, и мне ничего яснее не стало. — Вам ли, барыня, не знать: хоть и родная кровь, а с глаз прочь, и сердцу спокойней.