Кто-то догадался, что тросом на самом деле была автомобильная антенна Майка, сфотографированная сквозь лобовое стекло. Наш офис долго содрогался от хохота, пока мы смеялись над Майком. Он терпеть не мог ошибаться, но такую ошибку мог совершить любой из нас. Мы не могли упустить случай посмеяться — особенно потому что Майк всегда серьезно относился к работе и был очень хорош в своем деле. Сьюзи убрала трос с эскиза, но мы не позволили Майку об этом забыть.
Вскоре я поняла, что мне гораздо проще находить новые объекты, потому что за мной не установлена слежка. Каждые выходные я каталась по городу, все активнее пытаясь выявить ее: я пропускала повороты, следуя по предсказуемому маршруту, разворачивалась, ездила по тупиковым улицам и делала вид, что заблудилась. Мне нужно было удостовериться, что за мной не следят. Затем я стала фотографировать возможные места для тайников на принадлежавший Джону “Никон”.
Я видела горькую иронию в том, что использовала фотоаппарат Джона. Я прекрасно помнила, как мы целую вечность назад купили его в Гонконге. В Лаосе Джон влюбился в этот фотоаппарат. Каждый день, отправляясь на работу, он аккуратно клал его в сумку, где уже лежал АК-47 с откидным прикладом. В свободные минуты в деревне или на берегу реки он делал яркие снимки местных жителей. Печальные глаза лаосской женщины, держащей ребенка в широком шарфе, и столь же печальные глаза старика, сидящего в лодке, словно вопрошали, почему на них направлен этот “круглый глаз” — почему Джон решил их сфотографировать. Джон документировал трагедию мирных людей, которые наблюдали за разрушением своей страны, оказавшейся в самом сердце войны, хотя к этой войне они не имели никакого отношения.
Когда четыре года назад мы купили этот фотоаппарат, мы и не подозревали, что ждет нас дальше, и слава богу. Теперь, в Москве, я использовала фотоаппарат на другой войне, снимая места, куда шпионы доставляли советские тайны, интересные американскому правительству. Выбранные Джоном объективы идеально подходили для моей задачи. Телеобъектив позволял мне вставать и делать снимки, не привлекая внимания любопытных зевак. С помощью широкоугольного объектива я включала на снимки прилегающую территорию, притворяясь, будто фотографирую группу подруг, собравшихся повеселиться, а на самом деле захватывая в кадр нужный бордюр или фонарный столб. Конечно, снимки с “Никон” не шли в сравнение с фотографиями, сделанными на “Минокс”, но я все равно гордилась своими глянцевыми кадрами форматом 20 на 25 см.
Несколько позже, когда я зарекомендовала себя перед другими оперативниками, мне выдали списки мест, которые уже заметили, но еще не сфотографировали. Мои снимки обеспечили наш офис достаточным количеством деталей для каждого из объектов. Я признаю, что так и не достигла совершенства в обнаружении новых мест для закладок, но компенсировала это хорошими панорамами тех мест, которые находили другие офицеры.
Однажды в понедельник утром я болтала с Эдом о том, как прошли выходные. На улице было холодно, шел дождь со снегом. Эд признался, что читал интересную книгу, сидя в кресле в своем кабинете, где хотел бы провести весь день. Но он знал, что должен выбраться из квартиры, чтобы не нарушать знакомую приставленной к нему группе наблюдения привычку по субботам посещать с женой одну из многочисленных “Березок”. Когда он выехал со двора, машина слежки пристроилась за ним. Он сказал: “Мне хочется хоть раз остаться дома в субботу, когда на улице такая мерзость. Или поехать куда-нибудь в одиночку, чтобы за мной не следили”. Я представила, каково приходится ему и другим оперативникам. Мне повезло, что за мной не было постоянного наблюдения.
Дата январской доставки пакета Тригону быстро приближалась, и в штаб-квартире подготовили и прислали содержимое для первой закладки. Нил сказал нам, что главное теперь — впихнуть все это в мятую пачку из-под сигарет определенной марки. Тригон получил радиосообщение, в котором ему объяснили, что именно нужно искать в условленном месте. Увидев, сколько документов лежит на столе у Нила, я предположила, что нам понадобится тайник размером с коробку для обуви. Я сказала это шепотом, чтобы мой голос не засекли подслушивающие устройства, которые вполне могли быть в кабинете Нила возле офиса ЦРУ. У меня не было оснований находиться в офисе ЦРУ. Было бы глупо, если бы мой голос засекли там, после того как я всячески старалась отгородиться от сотрудников ЦРУ.
На следующий день на совещании оперативников Нил сказал, что ему понадобится восемь пачек из-под сигарет этой советской марки. Он заверил нас, что разорвет и снова склеит эти пачки таким образом, чтобы они казались одной — и основательно измятой при этом. Нил мастерски умел упаковывать огромное количество предметов причудливой формы в маленькие, компактные пакеты и маскировать их таким образом, чтобы ни у кого не возник к ним интерес.
Достать сигареты было непросто. Нам нужно было купить их в табачном киоске, не попав под наблюдение, потому что американцы никогда не покупали советские сигареты. Они были слишком крепкими и сухими. Нам вовсе не хотелось возбуждать подозрения КГБ. В последующие пару дней двое оперативников в разное время обнаружили, что остались без наблюдения на обеде, и это позволило им беспрепятственно купить несколько пачек сигарет.
Нил резал, склеивал и мял их, пока у него не получился пакет, размером и видом не отличавшийся от единственной мятой пачки сигарет. В нем лежал миниатюрный фотоаппарат, кассеты с пленкой и катушка везикулярной пленки — особой 35-миллиметровой пленки с миниатюризированными текстами. В личном письме на этой пленке Тригона благодарили за сотрудничество и хвалили за прекрасный подбор документов.
Мы также передали ему личное письмо от любовницы из Боготы. Работавшие там офицеры ЦРУ поддерживали с ней тесный контакт, не желая, чтобы она рассказала кому-либо, что она сама или Тригон вступали в контакт с американской разведкой. Она сообщила офицерам ЦРУ, что узнала о своей беременности еще до того, как Тригон покинул Боготу. Но не сказала ему о этом, опасаясь, что он решит не возвращаться в Москву. Теперь ей приходилось обеспечивать себя и свою дочь. Несмотря на это, она все равно не хотела ни о чем рассказывать Тригону, пока он в Москве, переживая, что он пойдет на риск и попадется властям. У них с Тригоном был план, в соответствии с которым он должен был некоторое время проработать в Москве, а затем бежать оттуда. Затем они надеялись воссоединиться и жить на заработанные деньги, сменив имена. Московское отделение ЦРУ решило не сообщать об этом Тригону, хотя это было непросто.
На везикулярной пленке также содержались инструкции для новых выходов на связь, включая эскизы новых объектов и график доставки пакетов. Кроме того, в пакет положили новую партию одноразовых блокнотов, напечатанных на миниатюрных листах тончайшей кальки. Тригон использовал блокноты, чтобы расшифровывать радиосообщения. Нил сумел засунуть в пакет еще и небольшую пачку мелких рублевых купюр. Крупные купюры было сложно разменять в советских магазинах, и они могли вызвать подозрения.
Прорабатывая все детали плана доставки этого пакета, начальство отправило меня еще раз проверить объект “Стена”, чтобы убедиться, что там не произошло никаких непредвиденных изменений. Когда этот объект на пути к “Березке” на Кутузовском проспекте только обнаружили, предполагалось, что пакет будет выбрасываться из машины. Эскиз объекта сделали летом.
Но теперь, в середине января, на обочине и возле фонаря лежали высокие сугробы. Пакет нужно было выбросить достаточно далеко, чтобы он перелетел через сугроб и приземлился в углубление у основания столба. В противном случае пакет скатился бы обратно на мостовую прямо на виду у группы наблюдения.
Нил указал на вторую и гораздо более серьезную проблему, которая могла возникнуть при доставке пакета. Могла ли миниатюрная камера выдержать приземление на утрамбованный снег? В пакете не было места, чтобы обернуть камеру защитной пузырчатой пленкой. Не желая принимать решение в одиночку, не посовещавшись с техниками, оперативники отправили срочную телеграмму в штаб-квартиру. Там провели испытания, во время которых камеру бросали с обозначенной высоты на твердую поверхность, предварительно упаковав точно так же, как она была упакована в пакете, и пришли к выводу, что она может разбиться.
Учитывая это, в московском отделении решили, что доставку этого пакета Тригону предстоит сделать мне. В штаб-квартире с этим решением согласились. Я могла пешком подойти к условленному месту и аккуратно положить пакет к основанию столба. Я провела в Москве больше двух месяцев и была уверена, что за мной не установлена слежка, а потому стала готовиться к операции, дата которой стремительно приближалась.
Чтобы показать, что он готов получить пакет, Тригон должен был в определенный день поставить машину на “Парковку”, где она должна была находиться с 19:00 до 21:00. По дороге домой накануне запланированной доставки пакета мы с сожалением увидели, что машины на месте нет. “Парковку” проверили также на следующее утро, а затем перепроверили днем, но сомневаться не приходилось: Тригон не подал сигнал о готовности получить пакет.
Понимая, как сложно бывает завести машину в холодные зимние месяцы, офицеры ЦРУ сделали вывод, что Тригон решил не пользоваться автомобилем до весны, а потому не мог подать сигнал на “Парковке”. Мы обсудили возможность найти его гараж, потому что он сообщил его местоположение, пока был в Боготе, но в итоге сошлись во мнении, что лучше не форсировать события. Нам не хотелось привлекать к нему излишнее внимание. Мы также знали, что на ближайшие месяцы назначены альтернативные даты доставки этого пакета.
Затем прошла февральская дата, а после нее и мартовская. Оперативники время от времени заглядывали в “Березку”, чтобы проверить объект из машины. Незадолго до апрельской даты на место отправили жену оперативника, которая сообщила, что сугробы по-прежнему высоки, а снег обледенел и слежался. Проблемы “Стены” никуда не исчезли.