– Детям на потеху, ваша милость! – две свистульки в виде птиц с дырочками в хвостах.
Пока Тор переносил покупки в замок через портал (рубиновый отблеск мелькнул в воздухе), я осмотрела площадь. Торговец сукном уже заприметил нашу группу и торопливо раскладывал лучшие отрезы на прилавке, помахивая в нашу сторону лоскутом малинового бархата.
Лавка торговца сукнами располагалась в двух-трех шагах от горшечника, под вывеской с изображением золотых ножниц. При входе меня обволокло облаком ароматов – терпкий запах нестиранной шерсти смешивался с едва уловимыми нотами растительных красителей: вереска, марены, вайды.
Торговец, сухопарый мужчина с лицом цвета старого пергамента, мгновенно склонился в почтительном поклоне, заметив за моей спиной стражников в гербовых плащах. Его длинные пальцы, испачканные в индиго, нервно перебирали край передника.
Я неспешно обошла прилавки:
Рубиново-красное сукно, плотное, с ворсинками, напоминающими язычки пламени;
Лазурная шерсть с вытканными золотыми завитками, холодная на ощупь;
Полуночно-синяя ткань в серебряных крапинках, как зимнее небо;
Пастельные полосатики, мягкие, как облака.
Шерсть для слуг оказалась колючей, с характерным запахом овечьего жира, но Тор тут же отметил:
– Для плащей – в самый раз, ваше сиятельство. И моль не ест.
Лён, выбеленный на солнце, напоминал просёлочную пыль – я отмерила два отрезка, наблюдая, как торговец отмеряет локтями по зазубренному краю прилавка.
В углу, бережно завернутый в тонкую бумагу, лежал диковинный ситец. Алые маки, будто живые, танцевали на пепельном фоне.
– Из-за моря привезли, – доверительно сообщил торговец, – последние три локтя.
Дорого, но я кивнула – эти цветы идеально подойдут для кухонных занавесок.
Когда сделка была заключена (шесть серебряных и одна золотая монета звонко стукнули о деревянную столешницу), я отправила Тора с тюками обратно в замок. На пороге лавки задержалась на мгновение, наблюдая, как солнечный луч играет в поднятой мною пыли, прежде чем двинуться дальше – к лавке кожевника.
Я ходила по рынку долго, очень долго, пока солнце не начало клониться к закату, а тени от прилавков не вытянулись, будто пытаясь удержать меня за подол платья. Ноги гудели от булыжников, неровных и потёртых временем, но я не останавливалась, переступая через трещины в мостовой, где пробивалась упрямая зелёная трава. Специально подгадала свой выход в город в тот день, когда на площади собирались многочисленные продавцы, зная, что именно сейчас можно найти то, что в другие дни не попадётся на глаза.
Нет, это была не ярмарка в полном смысле этого слова. Никаких украшенных лентами палаток, ни пестрых флагов, развевающихся над головами, ни зазывал в расшитых камзолах, объявляющих о начале торжеств. Тут не было ни торжественного открытия или закрытия, ни сезонных товаров, выставленных с особой гордостью. Вход – свободный, и толпа двигалась медленно, будто река, огибая прилавки, заваленные самым разным добром.
Скорее, купцы пытались избавиться от товаров, которые пролежали у них на складах всю зиму и первую половину весны, покрытые тонким слоем пыли и паутиной. Надо было и место освободить, и золота поднабрать для покупки новой партии товаров, пока дороги окончательно не просохли и караваны не потянулись из дальних земель. И потому выходили они на рынок со всем тем, что имелось в закромах: от потрёпанных корзин до слегка выцветших тканей, от тусклых медных подсвечников до ящиков с сушёными травами, пахнущими летом прошлого года.
Ну а люди, изголодавшиеся по общению и покупкам за время холодной суровой зимы, когда улицы пустели, а двери домов закрывались от пронизывающего ветра, пользовались случаем и скупали всё, что было нужно, а порой и то, без чего могли бы обойтись – просто чтобы почувствовать, что жизнь снова бурлит вокруг.
Солнце светило ярко, и воздух наполнялся ароматами свежих овощей и фруктов, разложенных на грубых холщовых полотнах, а также запахом выпечки из близлежащих лавок – тёплого хлеба, пряных пирогов с мёдом и корицей, от которого слегка кружилась голова. Где-то звенели монеты, переходя из рук в руки, где-то спорили о цене, а кто-то просто смеялся, радуясь долгожданному теплу.
Я ходила между рядов, присматривалась к товарам, перебирала руками грубоватые ткани, проверяла лезвия инструментов на остроту, прикидывала, сколько пряжи уйдёт на новые шторы в южную гостиную. Выбирала то, что могло пригодиться в будущем, не только ближайшем, и чувствовала, как меня постепенно отпускает напряжение, копившееся за месяцы замкнутой жизни в стенах замка.
Я покупала продукты – мешки с мукой, бочонки солёной рыбы, связки сушёных грибов; одежду для слуг и возможных сезонных рабочих – простые рубахи, крепкие сапоги, кожаные фартуки (замок следовало отремонтировать, ту же крышу перекрыть, а для этого рук понадобится много); инструменты – топоры, пилы, молотки с потёртыми рукоятями; статуэтки – слегка потертые, но ещё крепкие, чтобы расставить их на каминных полках; и вязаные салфетки – не самые изящные, но добротные, которые не стыдно положить на стол перед нежданными гостями.
После покупки каждого вида товаров я отправляла одного из охранников в замок, чтобы отнести купленное. Это было удобно: пока я неторопливо перебирала следующую партию товаров, приценивалась к новым лоскутам ткани или пересчитывала монеты для очередного торговца, охранник уже успевал скрыться в переулке, а затем – через портал – доставить груз прямо в замок. Товары аккуратно складывались на заднем дворе, в тени старого дуба, куда заглядывала только прислуга, да изредка пробегали кухонные мальчишки, таская в подолах яблоки из сада.
Я не боялась, что мои родители внезапно заметят открывающийся и закрывающийся портал – они были заняты своими делами и редко обращали внимание на то, что происходит вокруг, особенно если это не касалось их лично.
Покончив, наконец, с покупками, я вместе с прислугой – усталой, но довольной – вернулась в замок. Портал открылся в коридоре, на втором этаже, что было грубым нарушением местных правил безопасности. Рекомендовалось открывать портал возле дома, в крайнем случае – в холле, на первом этаже, где дежурила стража и где через случайно открытые врата не смогли бы проникнуть враги или недоброжелатели.
Но в данную минуту мне было все равно. Я была, что называется, на последнем издыхании. Ноги отказывались слушаться, спина ныла, а веки налились свинцовой тяжестью. Нарушение правил? Пусть. Сегодня я готова была впустить хоть армию врагов, хоть самого короля теней, лишь бы добраться до кровати и наконец-то размять одеревеневшие конечности.
Едва очутившись в своей спальне, я со стоном рухнула на постель, даже не сняв обувь. Матрац, набитый пухом, мягко прогнулся под моим телом, приняв форму разбитой куклы, брошенной после долгой игры. Пальцы ног дёргались, вспоминая неровные каменные мостовые, а пятки горели, будто их натёрли до крови.
Боги, как же всё болит! Я же так не доживу до завтра!
Каждая мышца протестовала против долгого хождения по рынку. Рубаха, некогда свежая и накрахмаленная, теперь прилипла к спине от пота, а волосы, выбившиеся из некогда аккуратной причёски, лезли в лицо назойливыми прядями. Ноги горели, будто их стегали крапивой, а в висках пульсировала тупая боль.
Как, ну вот как тут живут те служанки, например? Городские вообще ходят за покупками едва ли не каждый день, носят тяжёлые корзины, толкают перед собой тележки с мукой и крупами. И вот как они выживают в местных условиях?! Их руки в грубых мозолях, спины гнутся под вёдрами с водой, а ступни, должно быть, давно превратились в сплошную натёртость. А я – за один-единственный день на рынке – еле жива, будто меня прогнали через все круги ада.
Я застонала, уткнувшись лицом в подушку, и поклялась себе, что завтра не вылезу из постели даже под угрозой вторжения.
Глава 13
Я плохо запомнила остаток дня. Он прошел как в густом тумане, сквозь который лишь смутно проступали обрывки воспоминаний. Смутно помню ахи-вздохи матушки, непонятно как оказавшейся в моей спальне – должно быть, кто-то из слуг побежал за ней, испугавшись моего вида. Ее голос звучал то близко, то далеко, будто доносился из-за тяжелой портьеры.
Потом вроде бы вокруг меня хлопотали служанки – их быстрые руки снимали с меня запачканную пылью одежду, кто-то протирал мое лицо прохладной влажной тряпицей, пахнущей мятой. И даже, возможно, появлялся замковый лекарь – в памяти всплывал его образ, и холодные пальцы, щупавшие мой пульс. Затем я заснула, провалилась в сон, как в глубокий колодец, даже не успев толком укрыться одеялом.
Как долго спала, понятия не имею. Но проснулась я на следующий день, утром, когда первые лучи солнца только начинали золотить край подоконника. Отдохнувшая и полная сил, будто вчерашняя прогулка по городу и вовсе не выматывала меня до изнеможения. Тело словно обновилось: мышцы гибкие, без малейшего намёка на скованность, мысли ясные, как родниковая вода. Даже шрам на лодыжке, оставшийся от детской шалости Арисы – когда они вдесятером гоняли по двору, и она споткнулась о камень, – казался бледнее, будто за ночь сгладился.
Я встала, опираясь на резное изголовье кровати из темного дуба – ни головокружения, ни слабости, ни той свинцовой тяжести, что давила на плечи вчера. Хотелось горы свернуть, бежать в сад, нырнуть в озеро, сделать что угодно, лишь бы не лежать без дела.
– Тихо шифером шурша, крыша едет не спеша, — пробормотала я старую земную поговорку, с осторожностью поднимаясь с постели.
А ну как первое ощущение обманчиво, и у меня все же болит тело? Но нет. Ни единого болевого ощущения. Все просто отлично. Я потянулась, ожидая знакомой ломоты в мышцах, но тело было лёгким, будто меня всю ночь массировали невидимые руки, разминая каждый зажатый мускул. Даже ступни, натёртые вчерашней обувью, не ныли – ни мозолей, ни покраснений, будто и не проводила я целый день на булыжниках.