Слуги внесли жаркое, но я видела только его пальцы, перебирающие нож – те самые, что когда-то рисовали в воздухе карты несуществующих королевств. Теперь они резали мясо с точностью хирурга, а кровь на тарелке напоминала закаты из наших скитаний.
Тогда его пальцы, касаясь моего лба, оставляли следы тепла, как солнечные зайчики. Мы летали над лесами, где деревья пели на ветру, и ныряли в озёра, чья вода мерцала как расплавленное серебро. Он смеялся, когда я пыталась поймать светлячка-духа, а его голос звучал как шёпот листьев перед дождём.
Сейчас тот же голос, отдавая приветствия гостям, резал воздух холодной сталью. Его рука, обнимавшая когда-то мои плечи в танце среди лунных цветов, теперь сжимала рукоять кинжала на поясе.
Когда он поднял бокал за здоровье матери, рукав мундира сполз, открыв браслет из сплетённых волчьих клыков – новый аксессуар. Раньше на запястье висел тонкий шнурок с бирюзой – мой подарок, сделанный из нитки от платья и камешка, найденного у ручья.
Десерт подали, когда Ричард, наконец, посмотрел в мою сторону. В его глазах не дрогнуло ни искры узнавания. Только холодная оценка вдовы в потускневшем бархате, чья ценность – в землях, а не в сердце. Я отломила кусочек медового пряника – тот самый сорт, что мы ели, сидя на облаке над спящим городом. Сахар хрустнул на зубах, как пыль забытых обещаний. Глава 16
Я плохо запомнила тот ужин. Народ в основном ел, пил, сплетничал – голоса смешивались в гулкую какофонию, а смех и перебранки то и дело прерывали разговоры. Я машинально засовывала в рот кусочки еды – мягкий хлеб, немного жареного мяса, горсть винограда – лишь бы не выделяться и не привлекать к себе лишнего внимания. Но вся еда казалась пресной, словно я ела не для удовольствия, а по инерции. Внутри меня бушевала буря: тревога, усталость и горькое чувство одиночества.
Мои мысли уносились далеко отсюда – к дому, к замку, где стены были знакомы и надежны. Там я могла укрыться от всех взглядов и лицемерия. Мне отчаянно хотелось сбежать в свою спальню, закрыть за собой дверь и дать волю слезам. Я мечтала о том, чтобы поставить магический купол – невидимый барьер, который поглотил бы все звуки и защитил меня от посторонних ушей. К счастью, все мои амулеты были заряжены и работали исправно; они могли создать такую защиту без лишних усилий.
Настроение было отвратительным – словно тяжелая туча нависла над душой и не давала дышать свободно. Сердце сжималось от тоски и бессилия; казалось, что внутри меня пустота, которую ничем нельзя заполнить. И меньше всего мне хотелось сидеть за этим длинным столом в гостях, улыбаться натянутой улыбкой – как механическая кукла, лишенная чувств.
Ричард сидел в трёх метрах. Его смех – низкий, с хрипотцой – заставлял мурашки бежать по спине. Когда он поворачивал голову, свет играл на бриллиантовой запонке в виде волка – новой детали, которой не было в наших скитаниях. Его рука с бокалом вина двигалась плавно, как тогда, когда он показывал мне танец звёздных духов над ледяным озером.
Я старалась как можно реже смотреть в сторону Ричарда – боялась даже случайного взгляда с его стороны. Не дай местные боги заметить мой интерес к его персоне! Ведь это могло выдать меня с головой: мою слабость, мою боль и ту часть меня, которую я так тщательно прятала от всех.
Каждый раз, когда его глаза мелькали в поле моего зрения – холодные и проницательные – внутри что-то сжималось от страха быть разоблаченной. Я боролась с собой: не дать волю эмоциям, не показать ни капли слабости. Но сердце предательски колотилось быстрее; дыхание становилось прерывистым; пальцы невольно сжимали край скатерти.
В эти моменты я ощущала себя пленницей собственной памяти – пленницей прошлого, которое возвращалось вместе с каждым взглядом Ричарда. И чем сильнее я пыталась забыть тот год волшебных ночей и надежд на любовь, тем ярче вспыхивали воспоминания – словно огонь в сухой траве, разгорающийся от малейшего дуновения ветра. Сердце сжималось от боли, а разум путался в лабиринтах воспоминаний, не давая ни минуты покоя.
Очнулась я в своей комнате, переодетая в ночную рубашку из тонкого льна, который служанка аккуратно застегнула на пуговицы. Видимо, она постаралась – комната была прохладной и тихой, а постель пахла свежестью. Глаза мои были на удивление сухими, хотя внутри рос ком, мешавший дышать и давивший на грудь.
Не помню, как я заснула и что именно мне снилось – сон был расплывчатым и тревожным, словно туманное видение без начала и конца. Проснулась я утром разбитая и измученная. Казалось, что каждая клеточка моего организма пульсирует болью и усталостью одновременно.
Тело ломило – мышцы ныли, словно меня всю ночь били палками. Кости гудели, как провода на морозе. Когда попыталась повернуть голову, шея скрипнула, будто ржавые петли. Кожа горела, но под одеялом знобило – мурашки бежали от пяток до затылка.
Голова раскалывалась – каждый стук сердца отдавался в висках молотом по наковальне. Даже шёпот собственного дыхания резал уши. Горло першило, как будто я глотала стекловату, а язык прилип к нёбу, словно обожжённый кипятком.
Колокольчик у кровати оказался дальше, чем я помнила. Рука, дрожа, потянулась к нему, пальцы скользнули по холодной бронзе.
Служанка прибежала почти мгновенно, увидела моё бледное лицо с налётом пота и покрасневшие глаза – заахала от тревоги и без промедления умчалась.
Из коридора донеслось:
– Лекаря! Срочно! – и топот ног по каменным ступеням.
Я уткнулась лицом в подушку, вдыхая запах лаванды, смешанный с собственным потом. Где-то за стеной каркала ворона – насмешливо, протяжно.
Глава 17
Я болела двое суток. В основном температурила, но сознания не теряла, прекрасно понимала происходившее со мной. Лекарь постоянно пичкал меня настойками, самыми разными: от жутко сладких, которые оставляли приторный привкус на языке, до невероятно горьких, заставлявших морщиться от отвращения. Я пыталась глотать их с надеждой на скорейшее выздоровление, но каждое новое зелье лишь добавляло частичку к общей усталости.
Служанки то и дело меняли мне постель и приносили куриный бульон с двумя-тремя кусочками хлеба. Я ела его с трудом – даже простая еда казалась мне тяжёлой и непосильной. Внутри всё бурлило: тошнота и слабость не отпускали ни на минуту. Я чувствовала себя как будто в плену собственного тела, которое предавало меня в самый неподходящий момент.
Матушка, едва узнав о моем недомогании, довольно быстро исчезла из замка, прихватив батюшку. Они уехали в своей карете на следующий день после званого ужина и даже не попрощались.
Я не могла сказать, что была этому удивлена; их равнодушие стало привычным фоном моей жизни. Так что выхаживала меня прислуга – заботливые руки Лины и других служанок были единственным утешением в этом одиночестве.
Болезнь ушла на третий день. Я больше не температурила и даже смогла встать с постели, хотя ноги подкашивались от слабости. С трудом доползла до уборной – каждый шаг давался мне с огромным усилием. Но я была полна решимости вернуть себе хотя бы часть прежней жизни. Сил было мало, но на ногах я всё же держалась.
Завтрак в тот день подали на подносе с синей каёмкой: бульон дымился ароматом петрушки, а хлебные ломти, подрумяненные на сковороде, хрустели.
Потом – мытье, которого я так жаждала.
Ванна оказалась спасением – чугунный чан наполнили водой, в которую бросили горсть соли и лепестки сушёной розы. Горячая жидкость обожгла кожу, но через мгновение мышцы расслабились, будто распутывая узлы. Лина поливала мне спину из ковша, а я смотрела, как пар поднимается к потолку, сливаясь с тенями.
После этого я уселась в кресло у окна, завернувшись в плед из козьей шерсти, и посмотрела наружу. Весенний день развернулся передо мной во всей красе: яркое солнце освещало зелёные поляны вокруг замка, а нежные цветы распускались под его теплом. Птицы весело щебетали на ветках деревьев; их мелодии напоминали о том, что жизнь продолжается вне этих стен. Воробьи дрались за ветку сирени, рассыпая фиолетовые лепестки.
Я наблюдала за тем, как ветер играл с травами и цветами – они покачивались в такт его нежным порывам. В душе что-то трепетало: надежда? Или просто желание вернуться к нормальной жизни? Я чувствовала себя обновлённой после болезни – словно весеннее солнце прогнало тьму из моего сердца.
Я больше не страдала из-за мыслей о Ричарде. Он воспринимался как давнее прошлое, надежно похороненное в моем сердце под грузом повседневных дел.
Совсем скоро я настолько окрепла, что смогла встретиться с Дирком в гостиной на первом этаже, чтобы обговорить нужды имения.
Старая комната встретила нас запахом воска и старого дерева. Солнечный свет пробивался сквозь пыльные шторы, оставляя золотистые полосы на потёртом ковре с узором в виде переплетённых листьев. Я сидела в кресле с высокой спинкой, подложив под поясницу подушку, вышитую синими птицами. На столе между мной и Дирком стоял поднос с чайником из потускневшего серебра и двумя глиняными кружками – одна с трещиной по краю.
Дирк, сгорбившись на краешке стула, вертел в руках кожаный кошелёк с медными заклёпками. Его холщовая рубаха была закатана по локоть, открывая загорелые руки в царапинах от ежедневной работы. Сапоги, покрытые подсохшей грязью, оставили комья на половицах, но я сделала вид, что не заметила.
– Колодцы высохли, – повторил он, кивнув в сторону окна, за которым виднелись далёкие крыши деревни. – В Рудниковой и Глухаревке народ воду из луж таскает, вашсиятельство. Старые шахты завалены камнями – без взрывчатки не расчистить.
Он достал из кармана свёрток в промасленной бумаге, развернул его, показав кусок замши с выжженными рунами.
– Мельник Лабы принёс. Говорит, амулеты почернели, как уголь. Ночью тени по стенам ползают, жернова сами крутятся.
За окном пролетела стая ворон, их крики смешались со скрипом двери в коридоре. Лина просунула голову, принесла тарелку с лепёшками, ещё тёплыми от печи. Дирк, не глядя, взял одну, разломил пополам – крошки посыпались на колени.