Внезапно я очутилась на узкой каменной тропе, ведущей к храму с мраморными колоннами. Их позолоченные капители слепили глаза, отражая закатное солнце. Каждый мой шаг отдавался эхом в пустой груди, сердцебиение громыхало, как барабаны перед казнью.
У резных дверей храма стояли родители. Мать в своем синем платье с жемчужным ожерельем, отец в выцветшем парадном камзоле. Их улыбки были натянуты, как струны. В руках они держали толстую пеньковую веревку, другой конец которой тянулся прямо ко мне.
– Иди сюда! – закричала матушка с таким энтузиазмом, что это звучало как приказ.
Я попыталась бежать, но ноги будто увязли в смоле. Каждый шаг требовал нечеловеческих усилий, будто я шла против бурного течения. Я хрипло кричала о своем праве выбора, но слова превращались в беззвучные пузыри.
Алтарная плита из белого мрамора слепила глаза. Перед ней стоял мой "суженый" – высокий, с безупречными чертами лица. Его ладони были раскрыты в жесте приветствия, но в глазах читалась лишь холодная расчетливость охотника, наконец загнавшего добычу в угол.
– Ты должна быть счастлива! – прозвучало над моим ухом, и я поняла, что голоса родителей слились в один металлический гул, будто доносящийся из глубины колодца.
Я вновь попыталась закричать: "Нет! Это не мой выбор!" – но мои слова растворялись в гуле праздничной толпы. Гости в ярких одеждах кружились в танце, бросая в мою сторону лепестки роз, не замечая, как я цепляюсь за землю окровавленными ногтями.
С каждой минутой кошмар становился всё нелепее: мать, обычно так пекущаяся о приличиях, с силой дёргала верёвку, как погонщик вола. Отец методично подталкивал меня в спину своей львиной тростью. Их смех – высокий материнский и глухой отцовский – сливались в дисгармоничный дуэт.
Алтарная плита теперь была в шаге от меня. Мрамор с прожилками кроваво-красного кварца отражал искажённое лицо моего "жениха". Его пальцы, холодные как мёртвая рыба, уже смыкались вокруг моего запястья, когда я в последний раз закричала:
– Это моя жизнь! У меня есть мечты! – Но мой вопль потонул в громе фанфар.
Я проснулась с таким резким вздохом, будто вынырнула из глубины. Сердце стучало, как пойманная птица, а ночная рубашка прилипла к спине. Лунный свет, проникая сквозь занавески, рисовал на полу дрожащие узоры. Я сжала кулаки, чувствуя под ногтями вмятины от сна – будто действительно цеплялась за землю.
Даже осознав, что это был всего лишь кошмар, я ещё долго лежала, прислушиваясь к стуку сердца и наблюдая, как тени за окном медленно плывут по стене. Тревога, как назойливое насекомое, продолжала жужжать где-то под рёбрами, напоминая: сны иногда бывают пророческими.
С трудом задремав под утро, я проснулась разбитой, с ощущением, будто кто-то высыпал песок мне под веки. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь щели в ставнях, резали воспаленные глаза. Нарушив все правила приличия, я осталась в спальне, когда служанка Лира робко постучала с утренней чашкой чая.
– Скажи их сиятельствам, – прошептала я, прикрывая глаза от света, – что у меня мигрень.
Это не было ложью. Голова раскалывалась на части, будто в черепной коробке танцевали гномы в железных башмаках. С трудом поднявшись с постели, я босиком прошлась по ворсистому ковру, где переплетались золотые и багряные драконы. Их шершавые чешуйки щекотали подошвы, когда я бродила по комнате, собираясь с силами.
Пока замок жил своей жизнью – родители завтракали в столовой, повара суетились на кухне, а садовники подрезали розы – я устроила себе утро, полное релакса. В мыльне, за ажурной перегородкой из сандалового дерева, пахнущего медом, стоял массивный чугунный чан. Вода, которую служанки нагревали всю ночь, уже потеряла пар, но все еще сохраняла приятное тепло.
Я погрузилась в воду с головой, ощущая, как мыло с экстрактом розмарина и горной сосны обволакивает кожу. На миг показалось, что ароматы хвои и пряных трав смывают вместе с грязью и ночные кошмары. Пена шипела в ушах, создавая успокаивающий белый шум, пока я растирала кожу мочалкой из люфы, оставляя на теле розовые полосы.
Вытеревшись полотенцем, я вышла в спальню.
После этого я переоделась в дорожное платье из мягкой шерсти пепельного оттенка. Его широкие рукава, стянутые у запястий кожаными шнурками, удобно облегали руки, а пояс с серебряной застежкой в виде совы плотно обхватывал талию. В потайной карман я опустила кошель из толстой бычьей кожи, туго набитый золотыми кронами, и провела пальцами по портальному кольцу – массивному золотому перстню с тусклым рубином, что когда-то принадлежал моему покойному супругу.
Завтрак подали скромный: ржаные гренки со сливочным маслом и чай с бергамотом в тонкой фарфоровой чашке. Даже ароматный пар, поднимавшийся от напитка, не смог развеять мрачное настроение, оставшееся после ночного кошмара.
Когда часы в башне пробили десять, я вызвала сопровождающих. Два стражника в кольчугах и синих плащах с гербовой вышивкой уже ожидали в коридоре рядом с Марисой – бойкой служанкой с острым языком и цепкой памятью на покупки.
Сняв кольцо с пальца, я повернула рубин к свету. Камень вспыхнул тусклым багровым отсветом, и в воздухе запахло озоном. Портал развернулся перед нами сине-белой спиралью, подняв вихрь пылинок, что закружились в солнечном луче. Сделав глубокий вдох, я шагнула в мерцающий водоворот, и через мгновение мы уже стояли на брусчатке площади Лортунда, где утреннее солнце золотило купола городской ратуши.
Город, раскинувшийся на склонах холмов, обрушился на нас какофонией звуков и ароматов. Площадь Лортунда, вымощенная вековыми булыжниками, отполированными до зеркального блеска бесчисленными подошвами, дышала историей. Старинные дома с серыми каменными стенами щеголяли резными ставнями, где среди рун защиты цвели расписные васильки и маки. С дубовых балконов свешивались ковры с геометрическими узорами, а под карнизами качались связки алых перцев и серебристого чеснока.
С восточной стороны площади пестрели торговые ряды:
Ткачи развернули шелка из Альтарии, переливающиеся всеми цветами радуги, и грубую домотканую ткань с характерным запахом овечьей шерсти.
Кузнец вывесил на побелевшую от времени стену ряд подков, каждая с выбитым именем заказчика – "Гансу в добрый путь", "Милле на счастье".
Напротив стояли лавки специй, где воздух дрожал от ароматов шафрана, корицы и сушеных белых грибов. Коренастый торговец-карлик в кожаном фартуке зазывал: "Грибы, собранные при лунном свете! В каждом – сила лесных духов!"
Над этим оживленным миром возвышались древние городские стены. Их камни, покрытые сетью трещин, словно морщинами, прятались под ковром из темно-зеленого плюща. Каменные горгульи на углах, их крылья обросшие мхом, смотрели на город пустыми глазницами. Вдали за полем шелестел темный лес – таинственный и недружелюбный.
Я приложила ладонь к теплой от солнца стене, ощущая под пальцами шероховатость вековых камней. Где-то за спиной зазвучала флейта – тоскливый напев одинокого музыканта.
– Куда сначала, ваше сиятельство? – спросил рыжий Тор, поправляя рукоять меча с натертой до блеска гардой.
– На рынок, – ответила я, направляясь к лотку, где сверкали медные котелки и глиняные кувшины с синей глазурью.
Глава 12
Лортунд раскинулся на холмах, словно стадо каменных овец, прижавшихся друг к другу. Узкие улочки-ручьи стекали к центральной площади, образуя причудливый лабиринт. Дома здесь лепились один к другому, их черепичные крыши, поросшие мхом, образовывали неровную волну. Трубы дымили ароматами жареного лука и свежего хлеба.
Горожане – коренастые, загорелые, с руками, привыкшими к труду – сновали по своим делам. Женщины в передниках с узлами покупок, мужчины в кожаных фартуках с инструментами за поясом. Детишки, босоногие и веснушчатые, играли прямо на мостовой.
Особенно выделялись:
Ремесленники – их лавки располагались в первых этажах домов. Столяры с деревянными стружками в волосах, кузнецы с закопченными лицами, гончары с глиняными пальцами.
Торговцы – шумные, словоохотливые, в пестрых камзолах. Их лотки ломились от товаров: от восковых свечей до пучков сушеных трав.
Приезжие крестьяне – высокие, угловатые, в грубых домотканых рубахах. Их телеги, доверху нагруженные мешками, создавали пробки на узких улицах.
Специалистов, способных изготовить изысканную посуду или сшить нежное красивое платье, здесь не имелось. За этим надо было отправляться в столицу. Но здесь и сейчас я собиралась накупить то, что нужно было в повседневной жизни. И потому отправилась к первому же попавшемуся под руку горшечнику. Тут я хотела купить горшки, миски, тарелки, плошки, в общем, все то, чем могла пользоваться та же прислуга.
Горшечник, широкоплечий мужчина с руками, покрытыми старыми ожогами от печи, оживился при нашем подходе. Его борода, рыжеватая от глиняной пыли, колыхалась, когда он быстро расставлял товар на прилавке из неструганых досок.
– Для вашей милости – лучшие изделия! – хрипловатый голос мастера звучал гордо. Он ловко перебирал пальцами с коротко остриженными ногтями, демонстрируя:
Горшки для зерна – толстостенные, обожжённые до терракотового оттенка, с рельефными полосками у основания для прочности.
Миски – от крохотных, размером с ладонь (для специй), до широких, с плавными изгибами бортов. На некоторых сохранились отпечатки пальцев мастера.
Тарелки с неровной глазурью – бирюзовые потёки на охристом фоне напоминали речные струи.
Особенно выделялись плошки для фруктов – их округлые бока были украшены оттисками дубовых листьев. А кувшины с изящными носиками пахли сырой глиной даже после обжига.
Выбрав целые изделия без сколов (я проверяла каждое, проводя пальцем по краю), я отсчитала деньги. Три золотых с изображением императора и пять серебряных с совой – наш фамильный знак.
Продавец, щуря веснушчатые веки, ловко упаковал покупки в душистое сено, а под конец с хитрой ухмылкой сунул в корзину: