Механизм принятия решений и управление страной «при боярах»
Глава 7Будни власти: «Боярское правление» в зеркале канцелярских документов
1. Жалованные и указные грамоты как источник по истории центрального управления 30–40-х гг. XVI в. (историографические заметки)
Хотя актовый материал неоднократно привлекался исследователями при рассмотрении тех или иных аспектов внутренней политики 30–40-х гг. XVI в.[1318], систематическое изучение всего комплекса дошедших до нас жалованных и указных грамот времени малолетства Ивана IV впервые было предпринято в работах С. М. Каштанова. Ученый составил хронологический перечень актов XVI в., отнесенных им к категории иммунитетных, т. е. таких, которые предоставляли грамотчикам податные или судебные привилегии. Вместе с опубликованными впоследствии дополнениями, подготовленными С. М. Каштановым, В. Д. Назаровым и Б. Н. Флорей, в этом перечне было учтено 400 великокняжеских и царских грамот 1534–1548 гг.[1319] Данный каталог не давал полного представления обо всех официальных актах того времени, так как в нем не были отражены жалованные и указные грамоты, не имевшие иммунитетного характера (в частности, уставные, кормленные, а также указные грамоты по вопросам земельного межевания и суда), но начало систематизации канцелярских документов XVI в. было положено.
Работа по выявлению и публикации грамот XVI в. шла в течение всей второй половины XX в. и продолжается по сей день. К настоящему времени опубликованы акты ряда монастырей (Иосифо-Волоколамского, московских Симонова и Новодевичьего, Соловецкого, Суздальского Спасо-Евфимьева, Троицкого Калязина и др.) за интересующий нас период[1320]. Усилиями А. В. Антонова подготовлен и издан корпус актов светских землевладельцев XVI в.[1321] В выходящем под его редакцией серийном издании «Русский дипломатарий» опубликован ряд каталогов монастырских архивов, а также десятки грамот, в том числе и относящихся к 30–40-м гг. XVI в.[1322] В целом, благодаря усилиям нескольких поколений ученых, мы сегодня имеем гораздо более полное представление об актовом материале изучаемой эпохи, чем полвека назад, когда впервые появился опубликованный С. М. Каштановым хронологический перечень иммунитетных грамот XVI в. Однако источниковедческое изучение выявленных грамот еще далеко не закончено, и в самой методике их анализа есть немало спорных и нерешенных вопросов.
В этой связи вновь нужно упомянуть работы С. М. Каштанова, который впервые попытался сделать актовый материал основным источником для изучения внутренней политики конца XV — первой половины XVI в., включая и эпоху «боярского правления». Проследив эволюцию правительственного курса по отношению к монастырским иммунитетам на протяжении нескольких десятилетий, ученый пришел к важному выводу о существенном расширении владельческих и иммунитетных прав крупных монастырей в 1538–1548 гг., что было связано с непрочным положением боярских временщиков, оказавшихся в те годы у власти[1323]. Серьезным вкладом в актовое источниковедение стал проведенный С. М. Каштановым дипломатический анализ формуляров тарханных грамот 30–40-х гг. XVI в.[1324] Особый интерес представляют выводы автора о разнообразии типов формуляров и о сохранении в них ряда архаичных элементов, что, по справедливому предположению исследователя, объяснялось «устойчивостью местных традиций отдельных земель Русского государства», с которыми вынуждено было считаться центральное правительство[1325].
Существенное значение для нашей темы имеет и замечание С. М. Каштанова об отсутствии в России XVI в. централизованной государственной канцелярии: акты выдавались различными ведомствами (Казной, Большим дворцом, областными дворцами)[1326]. К этому важному наблюдению мы вернемся чуть ниже.
Вместе с тем некоторые методические приемы, применяемые Каштановым к анализу актового материала, и полученные с их помощью выводы еще в 60-х гг. XX в. вызвали ряд серьезных возражений со стороны ряда исследователей. Прежде всего критики подняли вопрос о репрезентативности источниковой базы, на которую опирался в своей работе Каштанов: поскольку до нас дошла только часть актов XVI в., причем почти исключительно монастырских, это налагает определенные ограничения на исследовательские выводы[1327]. Кроме того, была оспорена предпринятая Каштановым попытка объяснить выдачу чуть ли не каждой жалованной грамоты политическими мотивами[1328]. Ввиду важности этого вопроса для нашего исследования, остановимся на нем подробнее.
По предположению Н. Е. Носова, отстаиваемый С. М. Каштановым тезис о политической направленности каждого официального документа, выданного великокняжеской властью, представляет собой развитие принципа «классового подхода» к актовому материалу, сформулированного Л. В. Черепниным в его классическом труде «Русские феодальные архивы» (1948 г.)[1329].
Мысль о политической обусловленности всех официальных актов, высказанная впервые Каштановым еще в статье 1957 г.[1330], была повторена в изданной им спустя десять лет монографии: «В каждом конкретном случае, — утверждал исследователь, — выдача жалованной грамоты феодалу диктовалась определенными политическими соображениями»[1331]. Проблема, однако, заключается в том, что в самих грамотах нет и намека на какие-либо политические мотивы их выдачи. Более того, в очень многих дошедших до нас документах такого рода сам акт пожалования изображается как ответ на челобитье властей соответствующего монастыря («бил нам челом игумен такой-то…»).
Отсутствие прямых свидетельств источников, подтверждающих справедливость высказанной им точки зрения, Каштанов пытается заменить цепочкой предположений, основанных на одновременности выдачи тех или иных грамот с событиями внутриполитической борьбы, при этом особое значение придается географическому распределению известных нам грамот (хотя, как уже говорилось, до нас дошла только часть актов XVI в.). Так, по мнению ученого, целью выдачи январских и февральских грамот 1534 г. являлось укрепление власти правительства на территории только что ликвидированного Дмитровского удела, а также на землях, которые «сохраняли несколько менее свежие, но еще чрезвычайно заметные следы прежней автономии»[1332]. О степени «свежести» этих «следов прежней автономии» можно судить хотя бы по тому, что в общий перечень попала и одна вологодская грамота, хотя, как отмечает сам Каштанов, Вологодский уезд находился в уделе князя Андрея Васильевича Меньшого до 1481 г.[1333], т. е. с того времени до 1534 г. прошло уже более полувека! Но главное даже не в этом: остается неясным механизм «нейтрализации удельно-княжеских притязаний и сепаратизма влиятельных княжат» (по выражению Каштанова[1334]) при помощи жалованных грамот, выданных монастырям. Каким образом церковные корпорации, получившие грамоты, могли повлиять в нужном правительству духе на князей, чьи владения находились в том же уезде, ученый не объясняет. Подобное предположение столь же не убедительно, как и утверждение автора о том, что великокняжеские пожалования в мае 1534 г. Вологодскому Глушицкому и Иосифо-Волоколамскому монастырям были связаны с новым обострением отношений правительства с князем Андреем Старицким[1335]. На самом деле, как было показано выше (см. гл. 4), к маю 1534 г. отношения опекунов юного Ивана IV со старицким князем были урегулированы, следствием чего явился приход Андрея Ивановича на великокняжескую службу в Боровск.
Таких примеров в первой монографии С. М. Каштанова можно найти немало, причем ни в одном из этих случаев ученый не сумел убедительно обосновать свою гипотезу о том, что за выдачей каждой великокняжеской грамоты скрывалась некая политическая конъюнктура. Гораздо более реалистичным представляется иной взгляд на природу жалованных грамот, которого в свое время придерживался С. Б. Веселовский; тот же подход в полемике с Каштановым отстаивал Н. Е. Носов: согласно этой точке зрения, выдача подобных грамот не являлась каким-то политическим событием, а была вполне обычной, заурядной процедурой и диктовалась потребностями феодального землевладения и хозяйства[1336].
Сказанное, разумеется, не означает, что жалованные и указные грамоты, будучи по преимуществу хозяйственно-распорядительными документами, не представляют никакой ценности для политической истории. Они действительно мало что могут прибавить к нашим знаниям о придворной борьбе или о противостоянии опекунов Ивана IV и удельного князя Андрея Старицкого, но для изучения функционирования центрального управления «при боярах» и выяснения персонального состава дворцовых ведомств и дьяческого аппарата эти документы имеют первостепенное значение.
Ценность жалованных, указных, правых грамот и других подобных документов состоит в том, что они дают нам возможность как бы заглянуть за идеологический фасад и «увидеть» будни власти, повседневную административную и судебную деятельность правительства. Решить эту задачу помогают приемы актового источниковедения, с успехом применявшиеся Л. В. Черепниным, С. М. Каштановым и другими исследователями: палеографический и дипломатический анализ документов, внимание к особенностям формуляра, пометам на обороте грамот и видам печатей, которыми они были скреплены. Но начнем мы с рассмотрения вопроса о том, сколько всего официальных актов было издано в 30–40-х гг. XVI в. от имени юного Ивана IV и какая часть их дошла до нашего времени.
2. Общая производительность московских канцелярий
Вопрос о соотношении всей совокупности реально существовавших в свое время документов и тех из них, которые известны нам сейчас, важен прежде всего в источниковедческом плане: от его решения зависит оценка репрезентативности имеющегося в нашем распоряжении актового материала. Но у этой проблемы есть и другой аспект: производительность государственной канцелярии характеризует состояние управления в той или иной стране в определенную эпоху и, в частности, степень бюрократизации, ведь между количеством разного рода бумаг, производимых канцелярией, и штатом чиновников существует прямая взаимосвязь.
Даже приблизительный подсчет всех официальных актов, изданных в 1530–1540-х гг. от имени великого князя Ивана Васильевича, сильно затруднен по той причине, что централизованный учет исходящих документов в то время, по всей видимости, не велся. Как уже говорилось, в России XVI в., в отличие от стран Западной и Центральной Европы и даже соседнего Великого княжества Литовского, не существовало ни единой государственной канцелярии, ни должности канцлера. Документы составлялись разными ведомствами (прежде всего казначеями и дворецкими), и, по-видимому, там же велся их учет. Такая ситуация нередко приводила к немалым затруднениям при необходимости оперативно найти нужную информацию.
Припомним эпизод, о котором шла речь в третьей главе этой книги: когда великой княгине Елене в 1534 г. потребовались сведения о размере пошлины с продажи ногайских лошадей, которая прежде взималась в пользу Троице-Сергиева монастыря, пришлось опрашивать бояр; в итоге нужную информацию сообщил боярин М. В. Тучков. Характерно, что рассказ об этом эпизоде дошел до нас в виде выписи из книг дьяка Тимофея Казакова[1337]. Понятно, что такое рассредоточение информации по книгам отдельных дьяков замедляло работу государственного аппарата. Показательны также встречающиеся в посольской книге ссылки вроде следующих: «…а писан корм [провиант, который давали литовскому посланнику летом 1536 г. — М. К.] у диаков, которые ямы ведают»[1338]; «…а писаны те дети боярские [присутствовавшие на приеме литовских послов у великого князя 14 января 1537 г. — М. К.] у наряду, у дьяков у Елизара Цыплятева с товарищи»[1339]; «…а записано то [дело о конфискации товаров у литовского купца, март 1542 г. — М. К.] у казначея у Ивана у Третьякова»[1340].
Потребность в централизованном учете официальных документов в средневековой Европе привела к созданию регистров: папская канцелярия вела их с начала XII в., в Англии они известны с 1199 г., а во Франции — с начала XIV в.[1341] В Великом княжестве Литовском роль регистра, куда заносились в виде копий разные виды документов, выполняла Литовская метрика (со второй половины XV в.). Именно регистры в странах, где они велись, позволяют с относительной точностью определить производительность королевской канцелярии в тот или иной период.
В России XVI в. копийные книги велись в ряде крупных монастырей, и именно из монастырских архивов происходит большая часть дошедших до нас великокняжеских грамот того времени. Но нет никаких следов существования общегосударственного регистра, в котором копировались бы жалованные и указные грамоты. Поэтому ситуация, в которой находятся исследователи русского XVI века, напоминает в этом отношении западноевропейское раннее Средневековье: великокняжеские акты приходится искать в архивах их получателей, в первую очередь — монастырских корпораций.
Всего на сегодняшний день нам известна 571 жалованная и указная грамота, выданная с 1534 по 1548 г., включая подлинники, списки или только упоминания в более поздних документах (см. Приложение I). Подчеркну, что речь идет только о документах внутреннего управления, причем акты судебного делопроизводства (судные списки и правые грамоты) в указанное число не входят, так как они часто составлялись на местах, в процессе первичного судебного разбирательства, а в Москве после вынесения приговора судом высшей инстанции лишь скреплялись подписями и печатями должностных лиц[1342]. Впрочем, судебных документов от изучаемой эпохи до нас дошло совсем немного (чуть более двух десятков за 1534–1548 гг.), и на оценку производительности московских канцелярий того времени они существенно повлиять не могут.
Итак, за интересующий нас 15-летний период (1534–1548) мы располагаем сведениями о 571 грамоте, выданной от имени Ивана IV. Много это или мало? Если сравнивать с Западной Европой, то сопоставимое количество сохранившихся документов характеризует деятельность имперской и некоторых королевских канцелярий в XII — начале XIII в. Так, от времени правления французского короля Людовика VI (1108–1137) до нас дошло 359 актов или их упоминаний, от его преемника Людовика VII (1137–1180) — 798, от Филиппа-Августа (1180–1223) — 2500 и от Людовика VIII (1223–1226) — 463 акта или упоминания[1343].
Но насколько корректны такие сопоставления? Ведь, как известно, до нас дошла лишь какая-то часть некогда существовавших великокняжеских и царских грамот XVI в., а остальные, по-видимому, погибли в огне многочисленных пожаров. Однако нет оснований полагать, будто время так безжалостно обошлось только с русскими архивами. Робер Фавтье, у которого я заимствовал приведенные выше данные о документальном наследии французских королей XII–XIII вв., подчеркивал, что число сохранившихся актов той эпохи ничтожно по сравнению с утраченными[1344].
Можно ли, однако, хотя бы приблизительно оценить общее количество грамот, выданных великокняжескими дьяками в 30–40-е гг. XVI в. от имени государя? Ведь именно эта, не известная нам пока величина характеризует производительность казенной и дворцовой канцелярий в эпоху «боярского правления».
С. М. Каштанов высказал предположение о том, что в России XVI в. выдавалось не более 50 жалованных и указных грамот в год, а с учетом других разновидностей актов и всех несохранившихся документов их общее число, по мнению ученого, не превышало 100 грамот в год[1345]. Однако подобный расчет, основанный на составленном исследователем хронологическом перечне иммунитетных грамот XVI в., представляется не вполне корректным. Дело в том, что упомянутый перечень содержит почти исключительно документы монастырских архивов, но без учета грамот, выданных светским землевладельцам, невозможно составить общее представление об объеме канцелярской продукции в изучаемое время. Между тем степень сохранности названных категорий документов совершенно различна: мы располагаем целыми комплексами актов крупных духовных корпораций (Троице-Сергиева, Иосифо-Волоколамского, Кирилло-Белозерского и других монастырей), в то время как от существовавших когда-то семейных архивов служилых людей XVI в. до нас дошли только крупицы. Очевидно, что примерный расчет численности актов, выданных в интересующий нас период, должен вестись отдельно для монастырских грамот и для актов светских землевладельцев, причем методика такой оценки в одном и другом случае будет различной.
Применительно к монастырским актам эта задача существенно облегчается благодаря наличию копийных книг. В. Б. Кобрин, посвятивший специальное исследование проблеме репрезентативности сохранившегося актового материала XV–XVI вв., пришел к выводу, что «архивы монастырей и кафедр, копийные книги которых дошли до нас, составляют не менее 40 % всей совокупности актов землевладения и хозяйства духовных феодалов»[1346]. Степень сохранности документов духовных корпораций, от которых не осталось копийных книг, ученый оценил в 20–25 % и предположил, что в общей сложности до нас дошло не менее половины актов из всех монастырских архивов XVI в.[1347]
Из известной на сегодняшний день 571 жалованной и указной грамоты 1534–1548 гг. 399 (т. е. более 2/3) составляют акты, выданные церковным корпорациям: монастырям, церквам и соборам, владычным кафедрам; еще 25 актов, хотя и были адресованы светским лицам, дошли до нас в составе монастырских архивов[1348]. Если исходить из проведенных Кобриным расчетов, то общее количество грамот, полученных монастырями, церквами и владычными кафедрами в 30–40-е гг. XVI в., можно оценить примерно в 800 единиц. Но как подсчитать остальную массу грамот, выданных от имени юного Ивана IV помещикам, посадским людям, сельским общинам?
От 1534–1548 гг. сохранилось 9 губных грамот (см. Прил. I, № 193, 199, 200, 211, 216, 227, 251, 254, 264), 6 жалованных уставных грамот селам и волостям (там же. № 70, 72, 98, 195, 318, 389), одна таможенная грамота (там же. № 275). Шесть грамот адресованы посадским людям (там же. № 92, 95, 122, 191, 242, 408). Можно предположить, что еще несколько десятков подобных документов не дошло до нашего времени. Однако эта поправка существенно не влияет на общую оценку объема канцелярской продукции 30–40-х гг. XVI в. Другое дело — служилые люди, которых в описываемую эпоху насчитывалось несколько десятков тысяч и которые должны были иметь документы на право владения землей. Если бы удалось показать, что значительная их часть получила великокняжеские грамоты в годы «боярского правления», то представления о работе московских канцелярий, сложившиеся главным образом под влиянием лучше сохранившихся монастырских актов, пришлось бы полностью пересматривать. Существуют, однако, серьезные сомнения в том, что именно рядовые помещики в изучаемое время были главными получателями великокняжеских грамот.
Численность служилого люда к середине XVI в. точно не известна: из-за отсутствия статистических данных возможны лишь приблизительные оценки. С. Б. Веселовский полагал, например, что Государев двор — элита служилого сословия — насчитывал в то время около 2600 чел., а слой городовых детей боярских был раз в 15 больше: до 35 тыс. чел., годных к полковой службе в дальних походах, и еще 10 тыс. — годных к осадной службе[1349]. К сожалению, ученый не привел подробного обоснования своих расчетов. Надежные данные имеются только по Новгороду: изучив сохранившиеся писцовые книги, Г. В. Абрамович пришел к выводу, что в 40-х гг. XVI в. новгородские помещики насчитывали 5–6 тыс. чел.[1350] Применительно ко всей стране единственным ориентиром в описываемое время может служить разряд Полоцкого похода 1562–1563 гг., в котором перечислено более 18 тыс. дворян и детей боярских[1351]. Вероятно, для второй четверти XVI в. будет правильным остановиться на этой минимальной цифре: около 20 тыс. чел.
И вот от этой многотысячной армии служилых людей до нас дошло лишь 54 грамоты (не считая кормленных), пожалованных им в 1530–1540-х гг. от имени юного Ивана IV[1352]; еще 30 жалованных грамот помещикам известны только по упоминаниям[1353]. Зато в нашем распоряжении имеется уникальный источник, который позволяет судить о том, какие документы имелись на руках у помещиков к началу 1550-х гг. в одном из центральных уездов страны. Речь пойдет о Дозорной книге Тверского уезда 1551–1554 гг.: ее полный текст был впервые опубликован несколько лет назад А. В. Антоновым[1354].
Особая ценность Дозорной книги 1551–1554 гг. для исследователей заключается в том, что в ней перечислены документы («крепости»), которые тверские помещики предъявили писцам в обоснование своих прав на находившиеся в их владении земли. Строки описания красноречиво свидетельствуют о превратностях судьбы, которым подвергались архивы светских землевладельцев: грамоты горели во время многочисленных пожаров (особенно часто встречаются ссылки на «большой московский пожар» 1547 г. и на пожар в Твери, когда сгорел Спасский собор, в котором, по-видимому, хранились многие владельческие документы)[1355], их похищали разбойники[1356], а иногда и холопы, бежавшие от своих господ[1357]. Но еще интереснее — состав документов, которые предъявляли или (при их отсутствии на руках в момент описания) называли помещики в подтверждение своих владельческих прав (см. табл. 1). Чаще всего (314 случаев) в качестве «крепостей» фигурируют частные акты: купчие, меновные, духовные грамоты и т. д. Великокняжеские или царские грамоты упоминаются значительно реже (165), причем треть из них (53) — «безымянные», т. е. имя выдавшего их государя не называется. Остальные жалованные грамоты (112) наглядно представляют целое столетие истории Твери: от великого князя Бориса Александровича Тверского до московских государей Василия III и Ивана IV.
Главный вывод, который следует из изучения Дозорной книги, заключается в том, что к началу 1550-х гг. документальным подтверждением прав на землю в Тверском уезде в первую очередь служили частные акты, а не государевы жалованные грамоты. Что касается последних, то из 1173 землевладельцев, упомянутых в этом описании[1358], лишь 165 (т. е. 14 %) ссылались на великокняжеские грамоты разного времени. Заслуживает внимания также тот факт, что ссылок на грамоты Ивана IV в Дозорной книге содержится значительно меньше (29), чем на грамоты его отца — Василия III (49). И даже если приписать Ивану IV все акты, обозначенные в источнике как «грамоты великого князя Ивана Васильевича всея Русии» (17), — ведь в принципе мог иметься в виду и Иван III, — то и в этом случае получится, что за первые двадцать лет правления Ивана IV тверские помещики получили менее 50 жалованных грамот.
Таблица 1.
Виды документов, предъявленных тверскими землевладельцами в ходе описания 1551–1554 гг.[1359]
| Виды документов | Количество упоминаний | |
|---|---|---|
| Частные акты (купчие, меновные, духовные) | 314 | |
| «Крепости» (без указания разновидности акта) | 83 | |
| Жалованные грамоты государей (всего) | 165 | |
| в том числе: | великого князя Бориса Александровича Тверского | 2 |
| великого князя Михаила Борисовича Тверского | 6 | |
| князя Михаила Федоровича | 1 | |
| великого князя Ивана Ивановича (Молодого) | 5 | |
| Ивана III (датированные) | 2 | |
| «великого князя Ивана Васильевича всея Русии» (недатированные) | 17 | |
| Василия III (датированные и недатированные) | 49 | |
| Ивана IV (датированные, а также недатированные, в которых он назван царем) | 29 | |
| князя Владимира Андреевича Старицкого | 1 | |
| «безымянные» (поместные, ввозные, жалованные грамоты без указания имени государя, выдавшего грамоту) | 53 |
Конечно, Тверская земля имела свои особенности: здесь и в середине XVI в., как показывает Дозорная книга 1551–1554 гг., сохранялись старинные родовые «гнезда» (например, вотчины князей Микулинских), а у местных детей боярских был выбор кому служить — великому князю всея Руси или иным «государям» (тверскому епископу, тем же князьям Микулинским, крупным вотчинникам Заборовским и т. д.[1360]). Вероятно, в краю сплошного поместного землевладения, каким была Новгородская земля, картина была несколько иной. К сожалению, новгородские писцовые книги изучаемого времени не содержат сведений о грамотах, которыми располагали местные землевладельцы.
Но тот факт, что московские власти в начале 1550-х гг. признавали в качестве документов на право владения землей частные акты, а также княжеские грамоты столетней давности, не имеет прямого отношения к тверской специфике. У нас нет оснований полагать, будто в других уездах ситуация в этом отношении была существенно иной. Вполне вероятно, что в целом лишь небольшая часть городовых детей боярских успела получить в 30–40-е гг. XVI в. поместные, ввозные или несудимые грамоты от имени юного Ивана IV. Если условно считать эту долю равной 3–4 %, как было в Тверском уезде, то, исходя из численности служилого сословия примерно в 20 тыс. чел., можно предположить, что всего в годы «боярского правления» помещикам было выдано порядка 800 грамот, т. е. столько же, сколько монастырям.
Разумеется, приведенная оценка очень приблизительна: о сколько-нибудь точных расчетах при том состоянии источниковой базы, которой мы сейчас располагаем, не может быть и речи. Но поскольку нас интересует порядок числа, которое может характеризовать объем канцелярской продукции в описываемое время, то даже такие грубые оценки вполне пригодны для целей данного исследования.
До сих пор мы говорили о рядовой массе детей боярских и их владельческих документах. Но не стоит забывать и о привилегированной верхушке — членах Государева двора, имевших право на получение кормления; эти пожалования оформлялись соответствующими, так называемыми кормленными, грамотами. До нашего времени дошло лишь 20 кормленных грамот 1534–1548 гг. (Прил. I, № 16, 117, 295, 343, 518, 519, 551, 556–562, 564, 565, 567–570), еще три грамоты известны только по упоминаниям в более поздних документах (там же. № 106, 547, 548), но существовало их, несомненно, во много раз больше.
По оценке А. П. Павлова, Государев двор в середине XVI в. «едва ли мог насчитывать больше 1500 человек»[1361]. Думается, применительно к изучаемой здесь эпохе 1530–1540-х гг. это число следует еще уменьшить (показательно, что даже полвека спустя, в 1588/89 г., от которого до нас дошел полный поименный список дворян, членами этой привилегированной корпорации были всего 1162 чел.[1362]).
Но и 1100–1200 человек обеспечить кормлениями было непросто: дворяне должны были дожидаться своей очереди по несколько лет: это явствует из дошедших до нас кормленных грамот[1363], а также из записок С. Герберштейна, австрийского дипломата, дважды побывавшего в Москве в годы правления Василия III. По поводу кормлений он пишет, что великий князь дает детям боярским владения «в пользование лишь на полтора года; если же кто-нибудь находится у него в особой милости и пользуется его расположением, то тому прибавляется несколько месяцев; по истечении же этого срока всякая милость прекращается, и тебе целых шесть лет приходится служить даром»[1364].
Если верить Герберштейну (а по наблюдениям Б. Н. Флори, приведенное свидетельство дипломата в основном подтверждается русскими источниками[1365]), то выходит, что рядовые кормленщики за изучаемый нами 15-летний период (1534–1548) вряд ли могли получить кормление больше двух раз. В таком случае общее число кормленных грамот, выданных за эти годы, предположительно составляло порядка 2 тыс. (лишь 1 % из них дошел до нашего времени!). Если к этой расчетной величине прибавить предполагаемую сумму грамот, выданных монастырям и помещикам (около 1600), и учесть другие виды грамот (указные и т. п.), то общее количество актов, выданных от имени Ивана IV в 1534–1548 гг., можно ориентировочно оценить в 3600–4000 единиц.
По западноевропейским меркам такой объем канцелярской продукции соответствует примерно XIII в. Французское королевство превзошло этот уровень уже при преемниках Людовика IX Святого (1226–1270). Филипп IV Красивый (1285–1314), согласно подсчетам Р. Фавтье, оставил «в наследство» потомкам не менее 50 тыс. документов[1366]. В первой половине XIV в., по оценке другого исследователя, Р.-А. Ботье, из французской королевской канцелярии ежедневно исходило до 150 актов, а в год — до 60 тыс.[1367] Такие масштабы производства официальных бумаг дьякам Ивана IV даже не снились…
Не стоит думать, будто указанные различия носили только количественный характер: если в одном случае речь идет (в среднем) о 250 исходящих документах в год, а в другом — о тысячах или десятках тысяч, то за этими цифрами скрываются различия в структуре управления и в степени управляемости территорий, подвластных центральному правительству. «Мощностей» приказного аппарата в Москве второй четверти XVI в. явно не хватало для того, чтобы выдать государеву грамоту каждому помещику. Да такая цель, похоже, и не стояла. Более того, использовались различные способы для облегчения нагрузки, лежавшей на центральном аппарате власти, и перенесения части функций на местные структуры управления.
В этой связи уместно упомянуть о судебных документах, которые, как уже говорилось выше, составлялись, как правило, на местах, в суде первой инстанции, а в Москве в них только вносился приговор великокняжеского судьи (боярина, казначея или дворецкого) и ставилась его печать и подпись дьяка[1368].
Наглядным примером «разгрузки» центрального аппарата от части управленческих функций и связанной с ними канцелярской работы может служить деятельность великокняжеских писцов, подолгу находившихся в тех или иных уездах страны и занимавшихся не только описанием земель, но и осуществлявших судебные функции, а также выдававших различные документы. Сохранился целый ряд данных, оброчных, льготных и иных грамот, выданных «по слову» великого князя белозерскими, владимирскими, вологодскими, костромскими, новгородскими, рязанскими писцами (см.: Прил. I, № 57, 68, 80, 182, 250, 253, 271, 272, 310).
Наконец, нужно сказать об особых канцелярских приемах, позволявших экономить время, силы и бумагу. Так, при подтверждении грамот от имени нового государя, вступившего на престол, вместо выдачи грамотчику нового документа (как это было принято, например, в соседнем Великом княжестве Литовском) дьяком просто делалась подтвердительная надпись на обороте старой грамоты.
Впрочем, канцелярские пометы на грамотах содержат настолько важный и информативный материал по истории внутреннего управления изучаемой эпохи, что вполне заслуживают отдельного и подробного рассмотрения.
3. Механизм принятия решений: канцелярские пометы на грамотах
Источники XVI в. очень скупо освещают повседневную административно-распорядительную деятельность властей: требуются большие усилия для того, чтобы понять, каков был механизм принятия решений, кто конкретно руководил теми или иными правительственными мероприятиями[1369]. Важную информацию для поиска ответа на эти вопросы содержат канцелярские пометы на великокняжеских грамотах, сделанные в момент составления соответствующего документа[1370]. Еще в 1958 г. С. М. Каштанов включил в составленный им «Хронологический перечень иммунитетных грамот XVI в.» сведения о десятках помет, содержавших указания на имя должностного лица, приказавшего выдать тот или иной документ[1371]. Однако до сих пор эти сведения не были подвергнуты систематическому изучению. Несколько больше внимания уделили историки подтвердительным записям на обороте грамот: в частности, Н. Е. Носов использовал тексты подтверждений на грамотах Троице-Сергиева монастыря для исследования майской ревизии тарханов 1551 г.[1372]
В этом параграфе мы проанализируем пометы на жалованных и указных грамотах 1534–1548 гг. с точки зрения информации, которую они могут дать о процедуре принятия решений и о лицах, в чьих руках находились распорядительные функции. Объектом изучения станут два вида помет: во-первых, немногочисленные пометы на лицевой стороне грамот и, во-вторых, часто встречающиеся надписи на обороте о том, кто приказал выдать данный документ.
Пометы на лицевой стороне грамот делались обычно на нижнем поле, у места прикрепления печати. Здесь, в частности, делались отметки о взятии печатных пошлин. Так, на уставной грамоте крестьянам волости Высокое Коломенского уезда от 26 января 1536 г. возле печати помечено: «Взато два рубля»[1373]. А на жалованной великокняжеской грамоте протопопу Вознесенского собора г. Балахны Федору, выданной 29 июня 1541 г., у места прикрепления шнура для печати сделана помета: «Пол-30 ал(тын)», т. е. 25 алтын — размер печатной пошлины[1374].
Пометы могли делаться также для памяти: так, на жалованной тарханно-проезжей грамоте, выданной игумену Троице-Сергиева монастыря Иоасафу 9 февраля 1534 г., на нижнем поле слева, возле печати, можно прочитать сделанную мелкими буквами надпись: «подпись диака Офонасья Курицына подписати»[1375]. Эта помета характеризует технический процесс выдачи грамот. Дело в том, что в указанный день, 9 февраля 1534 г., дьяк Афанасий Курицын подписал на имя нового государя, Ивана IV, 69 грамот, ранее полученных Троицким монастырем[1376]; кроме того, тем же числом датированы 17 новых грамот, пожалованных этой обители[1377]. На вновь выдаваемых грамотах (в отличие от текста подтверждений) имя дьяка обычно не ставилось, однако приведенная выше помета красноречиво свидетельствует о том, что и старые, и новые грамоты Троицкого монастыря прошли через руки дьяка Афанасия Курицына. Едва ли, однако, весь объем этой канцелярской работы (в общей сложности получается 86 грамот!) был проделан в один день. Вероятно, приготовленные подьячими тексты грамот ждали очереди, пока дьяк их подпишет: так и появилась «для памяти» интересующая нас помета.
Но наиболее ценными для исследователя следует признать лицевые пометы, представляющие собой своего рода «резолюции», т. е. краткие записи решений о выдаче грамот. За рассматриваемый период удалось обнаружить только две подобные пометы: одна из них современна грамоте, на которой читается; другая относится к процедуре последующего подтверждения.
Жалованной грамотой от 24 декабря 1547 г. Иван IV, находившийся тогда во Владимире, предоставил Троице-Сергиеву монастырю (по челобитью игумена Ионы) место на посаде г. Владимира для устройства двора. У нижнего края листа слева читается надпись (сделанная беглой скорописью): «дати один двор, а жити одному человеку»[1378]. Вероятно, помета сделана подьячим или дьяком во время доклада у государя. Затем в соответствии с полученными указаниями была составлена сама грамота.
«Резолюция», читающаяся в левом нижнем углу жалованной грамоты, выданной 24 июня 1546 г. тому же троицкому игумену Ионе на двор в Коломне, явно относится к процедуре подтверждения 1551 г.: «…а будет один двор, а не слобода, — подписати» — гласит помета[1379]. В соответствии с этой «резолюцией» был составлен и текст подтверждения в мае 1551 г.: «А хто у них в том их дворе оприч одного человека дворника учнет жити, и тем людем всякие подати давати с черными людьми ровно, а наместницы коломенские и их тиуни судят их, как иных черных посадцких людей»[1380].
Пометы на обороте грамот не так разнообразны по содержанию, как лицевые, зато они встречаются гораздо чаще. Вверху на обороте листа помещалась обязательная надпись с обозначением титула и имени государя, а ниже нередко указывалось, кто приказал выдать эту грамоту. Наконец, на обороте делались подтвердительные надписи от имени последующих государей. Подтверждения станут предметом рассмотрения в одной из следующих глав, а здесь мы сосредоточим внимание на пометах, обозначавших имена и должности лиц, приказавших выдать ту или иную грамоту.
В «Хронологическом перечне иммунитетных грамот» С. М. Каштанова учтено (вместе с дополнениями, опубликованными в 1968 г.) 44 таких пометы за 1535–1548 гг.[1381] На сегодняшний день удалось выявить в общей сложности 65 дорсальных надписей подобного содержания, относящихся к рассматриваемому периоду (см. табл. 2).
Прежде всего обращает на себя внимание хронология появления этих помет: ко времени правления Елены Глинской (1534 — апрель 1538 г.) относятся только две из них; все остальные (63) были сделаны «при боярах». Интересно, что за 28 лет великого княжения Василия III известно (поданным «Хронологического перечня иммунитетных грамот XVI в.») лишь 22 пометы с указанием лиц, приказавших выдать ту или иную грамоту[1382]. Даже с учетом явной неполноты имеющихся в нашем распоряжении данных нельзя не заметить, что именно на 1538–1548 гг. приходится наибольшее за всю первую половину XVI в. количество зафиксированных в источниках случаев выдачи грамот по приказу дворецких, казначеев и бояр. Развитие этой практики в конце 30-х — 40-е гг. XVI в. можно связать с фактической недееспособностью монарха и отсутствием в эти годы легитимного регента, способного сосредоточить в своих руках всю полноту власти. Распорядительными функциями при дворе обладали одновременно несколько влиятельных администраторов, и поэтому было важно знать (как приказным дельцам, так и самим грамотчикам), кто именно из них приказал выдать грамоту.
Таблица 2.
Канцелярские пометы на обороте грамот: по чьему приказу выдана грамота
| № п/п | Дата | Вид грамоты | Кто приказал | Грамотчик | Источник |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | янв. 1535 | жалованная, обельно-несудимая и заповедная | боярин кн. И.В. Шуйский | Троицкий Махрищский м-рь | ОР РНБ. Ф. 532. Оп.1. № 113. Подл. |
| 2 | 4.11.1535 | жалованная, обельно-несудимая и заповедная | Приказал дворецкий кн. И.И. Кубенский. Дьяк Федор Мишурин | Симонов м-рь | АФЗХ/АМСМ. Л.,1983. № 51. С. 55–56 (по подл.) |
| 3 | 18.06.1538 | указная | дворецкий кн. И.И. Кубенский [в изд. Вахрамеева: «Иван Вас. Кубенский») | Ярославский Спасский м-рь | ИАЯСМ. М., 1896.№ X. С. 10–11 (дата исправлена по списку XVin в.: РГИА. Ф. 834. Оп. 3. Д. 1916. Л. 125) |
| 4 | 6.07.1538 | жалованная льготная | казначей И.И. Третьяков | Симонов м-рь | АФЗХ/АМСМ. № 57. С. 62–63 (по подл.) |
| 5 | 13.08.1538 | жалованная несудимая | боярин кн. И.В. Шуйский | введенный дьяк Иван Шамский | ОАСУ. Отд. I. № 25. С. 32 (по подл.) |
| 6 | 15.08.1538 | заповедная на рыбные ловли | боярин кн. И.В. Шуйский | Успенский Стромынский м-рь | ОР РГБ. Ф. 303.Кн. 536. Л. 432–432об. Список XVII в. |
| 7 | 13.07.1539 | жалованная несудимая и заповедная | дворецкий Иван Михайлович [Юрьев] | Вологодский Комельский м-рь | Амвросий. История… Ч. III. М., 1811. С. 283–286 (по подл.) |
| 8 | 11.09.1539 | уставная | казначей И.И. Третьяков и М.П. Головин | Устьянские волости | ЧОИДР. 1907. Кн. I. Отд. IV. С. 47–51 |
| 9 | 20.12.1539 | жалованная ружная | казначей И.И. Третьяков | Александров Ошевенский м-рь | Архив СПб. ИИ. Кол. 115. Ед. хр. 41. Л. 1–1об. Список XVIII (?) в. |
| 10 | 2.02.1540 | жалованная оброчная | казначей И.И. Третьяков | Никольский Корельский м-рь | Сб. ГКЭ.Т. И. Л., 1929. Прил. № 86а. Стб. 825–826 (по подл.) |
| 11 | 8.02.1540 | губная | «А приказал боярин и наместник московской князь Иван Васильевич Шуйской» | Верхний Слободской городок на Вятке | НГЗУГ. М., 1909. С. 55–58. № 3 |
| 12 | 15.05.1540 | жалованная полетная | «Приказали дати казначеи Иван Иванович Третьяков да Михайло Петрович Головин» | Авдотья, вдова Бориса Алалыкина, с детьми | АСЗ. Т. I. М., 1997. № 3. С. 10–11 (по списку XVIII в.) |
| 13 | 23.05.1540 | жалованная ружная | «Приказал боярин и дворецкой…» (И.И. Кубенский?) | Данилов и Рождественский переславские м-ри | ААЭ. Т. I. СПб., 1836. № 191. С. 168 (по подл.) |
| 14 | 27.05.1540 | жалованная данная и несудимая | «Приказали дати все бояре» | Троицкий Данилов м-рь | Подл.: РГАДА. Ф. 281. Переславль-Залесский. № 109/8833. Опубл. (по списку): Добронравов В. Г. История Троицкого Данилова монастыря. Прил. № 5.С. 21–22 |
| 15 | 20.06.1540 | жалованная данная | боярин и дворецкий кн. И.И. Кубенский | Суздальский Спасо-Евфимьев м-рь | АССЕМ. № 46. С. 106 |
| 16 | янв.1541 | жалованная данная | конюший И.И. Челяднин | Троицкий Белопесоцкий м-рь | РГАДА. Ф. 281. Кашира. № 4/5766 |
| 17 | 2.02.1541 | жалованная ружная | боярин и дворецкий кн. И.И. Кубенский | Ярославский Толгский м-рь | Ярославские ЕВ. 1897. № 10. Часть неофиц. С. 150 (по списку XVIII в.) |
| 18 | 2.02.1541 | жалованная тарханно-несудимая, односрочная | казначей И. И. Третьяков | Соловецкий м-рь | АСЭИ/АСМ. М., 1988. № 85. С. 54–56 (по подл.) |
| 19 | 4.03.1541 | жалованная несудимая | казначей И.И. Третьяков | Никольский Двинский м-рь | Архив СПб. ИИ.Кол. 47. Оп. 2. Ед. хр. 4 (по списку XVII в.) |
| 20 | 21.03.1541 | жалованная подтвердительная, оброчная, тарханно-несудимая, срочная, заповедная | боярин и дворецкий кн. И.И. Кубенский | Евфимьева пустынь | РГАДА. Ф. 281. Вологда. № 11/ 2582. Подл. |
| 21 | 21.04.1541 | жалованная льготная, срочная и заповедная | казначей И.И. Третьяков | Муромский Борисоглебский м-рь | Маштафаров А. В. Муромские монастыри и церкви в документах XVI — начала XVII века // РД. Вып. 6. М., 2000. С. 53–54. № 2 (по подл.) |
| 22 | 29.06.1541 | жалованная | боярин и дворецкий кн. И.И. Кубенский | Вознесенский собор г. Балахны | Каштанов С. М. ИРСИ. Прил. V. № 1. С. 210–211 (по подл.) |
| 23 | янв.1542 | жалованная обельно-несудимая, заповедная, проезжая и срочная | боярин и дворецкий кн. И.И. Кубенский | Серпуховской Высоцкий м-рь | Тренев Д. К. Серпуховской Высоцкий монастырь. М., 1902. С. 102–105 (по списку XVIII в.) |
| 24 | 16.02.1542 | указная | казначей И.И. Третьяков | керетчане и ковдяне | АСЭИ/АСМ. № 89. С. 58–59 (по подл.) |
| 25 | 20.02.1542 | жалованная | казначей И.И. Третьяков | керетчане и ковдяне | АСЭИ/АСМ. № 90. С. 59–60 (по подл.) |
| 26 | окт. 1542 | указная | казначей И.И. Третьяков | двиняне Истома и Нечай Петутины | Сб. ГКЭ. Т. I. Пб.,1922. № 96. Стб. 97–98 (по подл.) |
| 27 | окт. 1542 | жалованная несудимая, заповедная и тарханно-проезжая | казначей И.И. Третьяков | Николаевский Корель-ский м-рь | АИ. Т. 1. СПб., 1841. № 141. С. 204–206 (по подл.) |
| 28 | 28.01.1543 | указная | казначей И.И. Третьяков | Антониев Сийский м-рь | Сб. ГКЭ. Т. I. № 97. Стб. 98–100 (по подл.) |
| 29 | 16.03.1543 | жалованная тарханно-несудимая и заповедная | боярин князь П.И. Репнин-Оболенский | Троицкий Махришский м-рь | РНБ. ОСАГ. Оп. 1. № 124. Подл. |
| 30 | 2.11.1543 | жалованная льготная оброчная | «Приказал казначей И.И. Третьяков да Иван Петрович Головин» | солевары У некой вол. | АСЭИ/АСМ. № 98. С. 63–64 (по подл.) |
| 31 | 12.11.1543 | жалованная | казначеи И.И. Третьяков и И.П. Головин | Симонов м-рь | АФЗХ/АМСМ. № 74. С. 87–88 (по списку XVII в.) |
| 32 | янв.1544 | жалованная льготная | дворецкий В.М. Морозов | Рязанский Солотчинский м-рь | Филиппова И.С. Московские грамоты XVI в. из Гос. архива Рязанской области // История русского языка. Памятники XI–XVIII вв. М., 1982. № 3. С. 275–278 (по подл.) |
| 33 | март 1544 | жалованная несудимая, заповедная, проезжая и ружная | «Приписал» казначей И.И. Третьяков | Каргопольский Челменский м-рь | Архив СПб. ИИ, кол. 174. Оп. 1. Карт. I, № 156. Список XVII в. |
| 34 | 20.04.1544 | жалованная уставная | окольничий и дворецкий дмитровский В.Д. Шеин | крестьяне дворцового с. Андреевского | ААЭ. Т. I. № 201.С. 179–181 (по подл.) |
| 35 | 1.09.1544 | жалованная несудимая и односрочная | боярин и тверской дворецкий И.С. Воронцов | Троицкая И он и на пустынь | РГИА. Ф. 834. Оп. 3. Д. 1916. Л. 475–477. Список XVIII в. |
| 36 | 6.01.1545 | жалованная данная оброчная | казначей И.И. Третьяков | Семен Федотов с. [Грижнев] | АСЭИ/АСМ. № 110. С. 69 (по подл.) |
| 37 | февр. 1545 (?) | жалованная несудимая, заповедная и тарханно-проезжая | казначей И.И. Третьяков | Двинский Михаило-Архангельский м-рь | РНБ. Ф. 588. Оп. 2.№ 1911. Л. 38–42 об. Список XVII в. |
| 38 | 6.02.1545 | жалованная несудимая | «А приказа ся нову грамоту дати сам князь великии. Истома Ноугородов». | Антониев Сийский м-рь | Сб. ГКЭ. Т. I. № 109. Стб. 110–112 (по списку конца XVI — начала XVII в.: РГАДА. ГКЭ. Двина. № 27/4109) |
| 39 | март 1545 | жалованная | боярин и дворецкий тверской И.С. Воронцов | Иосифо-Волоколамский м-рь | АФЗХ. Ч. II. М., 1956. № 184. С. 186–187 (по списку XVI в.) |
| 40 | авг. 1545 | жалованная проезжая | дворецкий В.М. Тучков Морозов | Спасо-Каменный м-рь | Архив СПб. ИИ. Кол. 238. Оп. 2. Карт. 102.№ 1. Л. 9–10. Список XVIII в. |
| 41 | 20.11.1545 | указная (о невзимании «ямских денег и всяких податей») | «приказщик казначей Иван Иванович Третьяков» | Суздальский Покровский м-рь | Упом. в переписной книге Покровского м-ря 1767 г., см.: Антонов А.В., Маштафаров А.В. Об архиве Суздальского Покровского девичьего монастыря XV — начала XVII века // РД. Вып. 10. М., 2004.С. 280. № 28 |
| 42 | 20.12.1545 | жалованная обельно-несудимая, односрочная и заповедная | «приказал князь великий» | Троице-Сергиев м-рь | В списке XVI в. нет записи о приказе великого князя (см.: ОР РГБ. Ф. 303. Кн. 519. Л. 26–29). Запись о приказе великого князя читается в списках XVII в.: Там же. Кн. 527. № 294. Л. 259–260 об.; кн. 528. № 294. Л. 421об. — 424об.;Кн. 529. № 294.Л. 320–322 |
| 43 | 15.02.1546 | жалованная льготная | казначей И.И. Третьяков | Антоньев Сийский м-рь | Макарий. Исторические сведения об Антониевом Сийском монастыре // ЧОИДР. 1878. Кн. 3.С. 28–29 (по подл.) |
| 44 | 30.03.1546 | жалованная данная | «приказал боярин и Дворецкой Иван Иванович Хабаров» | бортники Назар Прокофьев «с товарищи» | Упом. в переписной книге Покровского Суздальского м-ря 1651 г., см.: Труды Владимирской ученой архивной комиссии. Кн. 5. Владимир, 1903. Материалы. С. 120. Датировку и др. упоминания грамоты см.: Антонов А. В., Маштафаров А. В. Об архиве Суздальского Покровского девичьего монастыря. С. 280. № 29 |
| 45 | 6.04.1546 | жалованная полетная | казначей И. И. Третьяков | Семен Федотов с. [Грижнев] | АСЭИ/АСМ. № 116. С. 72 (по подл.) |
| 46 | 6.07.1546 | жалованная данная, тарханно-несудимая, односрочная и проезжая | казначей И.И. Третьяков | Вологодская Глубокоезерская пустынь | РИБ. Т. 32. Архив П. М. Строева. Пг., 1915. № 160. Стб. 278–280 (по списку начала XVII в.) |
| 47 | 6.08.1546 | жалованная | казначей И.И. Третьяков | Симонов м-рь | АФЗХ /АМСМ. № 82. С. 95 (по подл.) |
| 48 | 5.10.1546 | жалованная тарханно-несудимая, заповедная | казначеи И.И. Третьяков и Ф.И. Сукин | Симонов м-рь | АФЗХ /АМСМ. № 83. С. 95–97 (по подл.) |
| 49 | 18.12.1546 | указная | казначеи И.И. Третьяков и Ф.И. Сукин | белозерцы Олферко Анисимов «с товарищи» | РИБ. Т. 32. № 163.Стб. 284–286 (по списку XVI в.) |
| 50 | 30.01.1547 | жалованная данная, обельно-несудимая, заповедная и проезжая | казначеи И.И. Третьяков и Ф.И. Сукин | Вассианова Строкинская пустынь | АИ. Т. I. № 147. С. 212–215 (по подл.) |
| 51 | 26.03.1547 | жалованная тарханно-проезжая | казначей Ф.И. Сукин | Троицкий Белопесоцкий м-рь | РГАДА. Ф. 281. Кашира. № 7/5769. Подл. |
| 52 | 27.03.1547 | жалованная | дворецкий Д.Р. Юрьев | Спасский Ярославский м-рь | ИАЯСМ. № XIV. С. 14 (по списку XVIII в.) |
| 53 | 28.06.1547 | жалованная заповедная | дворецкий Данило Романович [Юрьев] | Троице-Сергиев м-рь | ОР РГБ. Ф. 303.Кн. 527. № 295.Л. 260 об. — 261 (список XVII в.) |
| 54 | 2.09.1547 | жалованная тарханно-оброчная, несудимая и заповедная | «Приказал Долмат Федоровичь Карпов» (возможно, относится к подтверждению 1548 г.) | Никольский Песношский м-рь | Калайдович К.Ф. Историческое и топографическое описание… монастыря св. чуд. Николая, что на Пешноше. М., 1837.С. 116–122. № IV (по подл.) |
| 55 | 15.10.1547 | жалованная несудимая | дворецкий Данило Романович [Юрьев] | попы и дьяконы дворцовых сел | АИ. Т. I. № 149.С. 216–217 (по подл.) |
| 56 | 28.10.1547 | жалованная несудимая | «приказал Андрей (?!) Ивановичь Третьяков да Федор Ивановичь Сукин» | Торопецкий Троицкий м-рь | РГИА. Ф. 834. Оп. 3.№ 1919. Л. 20–20 об. Список XVIII в. |
| 57 | 20.11.1547 | жалованная заповедная | дворецкий Данило Романович [Юрьев] | Саввин-Сторожевский м-рь | ССМ. М., 1992. № 14. С. 21–22 (по подл.) |
| 58 | 11.12.1547 | указная | дворецкий В.М. Юрьев | Симонов м-рь | АФЗХ /АМСМ. № 86. С. 99 (по списку XVII в.) |
| 59 | 6.04.1548 | жалованная данная, тарханно-несудимая, односрочная и заповедная | казначеи И.И. Третьяков и Ф.И. Сукин | Троице-Сергиев м-рь | Сб. ГКЭ. Т. II. Прил. № 118а. Стб. 827–829 (по подл.) |
| 60 | 3.07.1548 | жалованная, данная, обельно-несудимая и заповедная | казначей Ф.И. Сукин | Кирилло-Белозерский м-рь | Архив СПб. ИИ. Кол. 41. Оп. 1. Д. 64. Подл. |
| 61 | 5.07.1548 | жалованная тарханно-несудимая и заповедная | рязанский дворецкий П.В. Морозов | Глушицкий м-рь | Амвросий. История… Ч. III. С. 714–723. № VIII (по подл.) |
| 62 | 15.07.1548 | жалованная подтвердительная данная, тарханно-несудимая, заповедная и тарханно-проезжая | боярин и дворецкий Д.Р. Юрьев | Корнильев Спасо-Преображенский м-рь | Ярославские ЕВ. 1894. Часть неофиц. № 52. Стб. 817–822 (по списку?) |
| 63 | 27.08.1548 | жалованная несудимая и односрочная | казначеи И.И. Третьяков и Ф.И. Сукин | Важский Богословский м-рь | ДАИ. Т. I. СПб., 1846. № 44. С. 60–62 (по подл.) |
| 64 | 4.11.1548 | указная | окольничий и дворецкий Ф.Г. Адашев. Скрепа: «диак Постник Путятин» | Троице-Сергиев м-рь | АГР. Т. I. № 62.С. 114–115 (по подл.) |
| 65 | 30.11.1548 | жалованная подтвердительная тарханно-проезжая и ружная | боярин и дворецкий Д. Р. Юрьев | Троицкий Данилов Переславский м-рь | ААЭ. Т. I. № 222.С. 211–212 (по подл.) |
Показательно, что, хотя все официальные документы выдавались от имени великого князя (в ту пору несовершеннолетнего), для нормального функционирования бюрократической системы вовсе не требовалось его фактического участия в ведении дел. Из 65 случаев, когда нам известно, кто именно распорядился выдать грамоту, лишь в двух зафиксировано приказание самого государя (табл. 2, строки 38 и 42). На жалованной грамоте Антониеву-Сийскому монастырю от 6 февраля 1545 г. (дошедшей до нас в копии конца XVI — начала XVII в.) была сделана помета: «А приказа ся нову грамоту дати сам князь великий»[1383]. Можно предполагать, правда, что и в этом случае решение было подсказано 14-летнему государю присутствовавшими при этом опытными администраторами — дьяком Истомой Ноугородовым (его имя также значилось на обороте грамоты) и, вероятно, казначеем (И. И. Третьяковым?): в тексте грамоты пункт о подсудности грамотчика сформулирован так: «…а кому будет чего искати на игумена Онтония з братьею и на их слугах и на крестианех… он бь[е]ть челом мне, великому князю, на них или нашему казначию», и далее: «…а сужу их яз, княз великий, или нашь казначей»[1384]. Тем не менее факт участия «самого» юного государя в процедуре выдачи жалованной грамоты показался дьякам достойным особого упоминания.
Второй подобный случай относится к 20 декабря 1545 г.: на выданной в этот день жалованной обельно-несудимой грамоте Троице-Сергиеву монастырю имелась помета, воспроизведенная в списках XVII в. (подлинник грамоты не сохранился): «приказал князь великий»[1385].
Еще более редкая помета читается на обороте жалованной грамоты переславскому Троицкому Данилову монастырю от 27 мая 1540 г., сохранившейся в подлиннике: «приказали дати все бояре»[1386]. Эта надпись отражает отмеченную в предыдущих главах общую тенденцию к принятию коллегиальных решений в форме «приговора всех бояр», получившую развитие с начала 1540-х гг. в обстановке яростной борьбы при дворе между представителями различных княжеских и боярских кланов: никто из них не мог добиться подавляющего перевеса над соперниками, что подталкивало придворную верхушку к поиску компромисса. В административно-хозяйственной сфере, к которой относилась выдача грамот, указанная тенденция проявилась в незначительной мере — помета на грамоте 1540 г. остается единственной в своем роде, — однако в сфере суда и во внешней политике коллегиальные решения получили значительное распространение (подробнее о генезисе и развитии формулы «приговор всех бояр» пойдет речь в следующей главе).
Несколько грамот было выдано по приказу одного из бояр (кн. И. В. Шуйского, кн. П. И. Репнина-Оболенского: см. строки 1, 5, 6, 11, 29 в табл. 2), но, судя по имеющимся данным, обычный порядок был иным: в абсолютном большинстве известных нам случаев (56 из 65) грамоты были выданы по распоряжению дворецких или казначеев. Именно дворцовое ведомство и Казна были тем местом, куда сходились нити судебного и административно-хозяйственного управления страной. Отдельные территории находились в ведении областных дворцов (тверского, дмитровского, углицкого, рязанского, новгородского). Пометы на жалованных и указных грамотах 30–40-х гг. XVI в. служат прекрасным источником для изучения персонального состава дворецких и казначеев, дополняя сведения по этой проблеме, имеющиеся в научной литературе[1387]. Так, выясняется, например, что в ноябре 1543 г. обязанности казначеев исполняли совместно И. И. Третьяков и И. П. Головин (табл. 2, строки 30, 31). Новым является и упоминание в сентябре 1544 г. И. С. Воронцова в качестве тверского дворецкого (там же, строка 35) — ранее имевшиеся сведения о его пребывании в этой должности относились только к 1545 г.[1388] Важно и ранее не известное указание на дворечество И. И. Хабарова (уже с боярским чином!) в марте 1546 г. (там же, строка 44).
Приведенными фактическими данными отнюдь не ограничивается значение анализируемых помет как источника по истории центрального управления 30–40-х гг. XVI в. Их информативная ценность существенно повышается при сопоставлении со статьями формуляра грамот, на обороте которых они были сделаны. Особенно интересные результаты дает изучение несудимых грамот с дорсальными надписями указанного типа. Формуляр несудимых грамот обычно содержал статью о подсудности грамотчика только суду великого князя (царя) или — далее возможны варианты — боярина введенного, дворецкого, казначея или иного высокого должностного лица. Логично предположить, что между формулировкой этой статьи в грамоте и содержанием сделанной на ее обороте пометы о том, кто именно приказал ее выдать, должна была существовать взаимосвязь. Для проверки этого предположения выберем из табл. 2 информацию, относящуюся к несудимым грамотам, и сопоставим ее с формулировками статьи о подсудности грамотчика в тексте этих грамот. Результаты этого сопоставления отражены в табл. 3.
Таблица 3.
Юрисдикция дворцовых чинов (по жалованным несудимым грамотам 30–40-х гг. XVI в.)[1389]
| № п/п | Дата | Грамотчик | Кому подсуден грамотчик (статья формуляра) | Кто приказал выдать грамоту (помета на обороте) | № строки в табл. 2 |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | янв. 1535 | Троицкий Махришский м-рь | «сужу яз сам, князь великий, или мой боярин введеной» | боярин кн. И.В. Шуйский | 1 |
| 2 | 4.11.1535 | Симонов м-рь | «сужу яз, князь великий, или мой дворетцкой» | дворецкий кн. И.И. Кубенский | 2 |
| 3 | 13.08.1538 | введенный дьяк Иван Шамский | «сужу яз, князь великий, или мой боярин введеной» | боярин кн. И.В. Шуйский | 5 |
| 4 | 13.07.1539 | Вологодский Комельский м-рь | «сужу яз, князь великий, или наш дворецкой» | дворецкий Иван Михайлович [Юрьев] | 7 |
| 5 | 27.05.1540 | Троицкий Данилов м-рь | –[1390] | «приказали дати все бояре» | 14 |
| 6 | 2.02.1541 | Соловецкий м-рь | «сужю яз, князь великий, или мой боярин введеный» | казначей И.И. Третьяков | 18 |
| 7 | 4.03.1541 | Никольский Двинский м-рь | «сужю яз, князь великий, или нашь казначей» | казначей И.И. Третьяков | 19 |
| 8 | 21.03.1541 | Евфимьева пустынь | «сужу яз, князь великий, или мой дворетцкой» | боярин и дворецкий кн. И.И. Кубенский | 20 |
| 9 | янв. 1542 | Серпуховский Высоцкий м-рь | «сужу яз, князь великий, или мой дворецкой» | боярин и дворецкий кн. И.И. Кубенский | 23 |
| 10 | 16.02.1542 | жители вол. Кереть и Ковда | суд «на Москве перед нашим казначеем» | казначей И.И. Третьяков | 24 |
| 11 | окт. 1542 | Николаевский Корельский м-рь | «сужу яз, князь великий, или наш казначей» | казначей И.И. Третьяков | 27 |
| 12 | 16.03.1543 | Троицкий Махришский | «сужу яз, князь великий, или мой боярин введеной, у которого будет матери моей великой княгини дворец в приказе» | боярин князь П.И. Репнин-Оболенский | 29 |
| 13 | март 1544 | Каргопольский Челменский м-рь | «сужу аз, князь великий, или наш казначей» | казначей И.И. Третьяов | 33 |
| 14 | 20.04.1544 | крестьяне дворцового с. Андреевского | попрошатаев велено ставить перед «дворецким дмитровским, у кого будет Дмитров в приказе» | окольничий и дворецкий дмитровский В.Д. Шеин | 34 |
| 15 | 1.09. 1544 | Троицкая Ионина пустынь | «сужу яз, князь великий, или мой дворецкой тферской, у кого будет Романов и Пошехонье в приказе» | боярин и тверской дворецкий И.С. Воронцов | 35 |
| 16 | февр. 1545 (?) | Двинский Михаило-Архангельский м-рь | «сужу яз, князь великий, или наш казначей» | казначей И.И. Третьяков | 37 |
| 17 | 6.02.1545 | Антониев Сийский м-рь | «сужу их яз, княз великий, или нашь казначей» | «А приказа ся нову грамоту дати сам князь велики» | 38 |
| 18 | 6.07.1546 | Вологодская Глубокоезерская пустынь | «сужу яз, князь великий, или мой дворецкой» | казначей И.И. Третьяков | 46 |
| 19 | 5.10.1546 | Симонов м-рь | «сужу яз, князь велики, или нашь дворецкой» | казначеи И.И. Третьяков и Ф.И. Сукин | 48 |
| 20 | 30.01.1547 | Вассианова Строкинская пустынь | «сужю яз, великий царь и государь, или наши казначеи» | казначеи И.И. Третьяков и Ф.И. Сукин | 50 |
| 21 | 15.10.1547 | попы и дьяконы дворцовых сел | «сужу яз, царь и великий князь, или мой дворецкой Болшего дворца» | дворецкий Данило Романович [Юрьев] | 55 |
| 22 | 28.10.1547 | Торопецкий Троицкий м-рь | — | «приказал Андрей (?) Ивановичь Третьяков да Федор Ивановичь Сукин» | 56 |
| 23 | 6.04.1548 | Троице-Сергиев м-рь | «сужю яз сам, царь и государь и великий князь, или мои казначеи» | казначеи И.И. Третьяков и Ф.И. Сукин | 59 |
| 24 | 3.07.1548 | Кирилло-Белозерский м-рь | — | казначей Ф.И. Сукин | 60 |
| 25 | 5.07.1548 | Глушицкий м-рь | «сужу яз сам, царь и великий князь, или мой дворецкой рязанской, у кого будет Вологда в приказе» | рязанский дворецкий П.В. Морозов | 61 |
| 26 | 15.07.1548 | Корнильев Спасо-Преображенский м-рь | «сужу их яз, царь и великий князь, или мой дворетцкой» | боярин и дворецкий Д.Р. Юрьев | 62 |
| 27 | 25.08.1548 | Важский Богословский м-рь | «их судят на Москве наши казначеи» | казначеи И.И. Третьяков и Ф.И. Сукин | 63 |
Как видим, между пунктом о подсудности грамотчика и статусом должностного лица, приказавшего выдать грамоту, действительно существовала взаимосвязь. В грамотах, выданных по распоряжению боярина кн. И. В. Шуйского, судьей высшей инстанции именуется, наряду с самим великим князем, боярин введенный. Если же грамота выдана по приказу дворецкого кн. И. И. Кубенского, то в той же формуле вместо боярина введенного фигурирует дворецкий. Аналогичные изменения претерпевает эта клаузула в случае, если грамоту выдал казначей; причем если в выдаче грамоты участвовали два казначея (И. И. Третьяков и Ф. И. Сукин), то и в самой грамоте в соответствующем месте употребляется множественное число: «сужю яз сам, царь и государь, и великий князь, или мои казначеи».
Так же чутко реагирует формуляр на появление в качестве «приказчиков» грамоты дворецких областных дворцов (тверского, дмитровского, рязанского). Например, в тарханно-несудимой грамоте, выданной 5 июля 1548 г. Глушицкому Вологодскому монастырю по приказу рязанского дворецкого П. В. Морозова, в пункте о подсудности грамотчика говорится: «А кому будет чего искати на игумене с братиею и на их приказщикех и на крестьянех, ино их сужу яз сам, царь и великий князь, или мой дворецкой рязанской, у кого будет Вологда в приказе»[1391]. (Действительно, как уже давно установлено исследователями, Вологда находилась в ведении дворецкого Рязанского дворца[1392].) А в жалованной несудимой грамоте Троицкой Иониной пустыни на земли в Романовском и Пошехонском уездах, выданной 1 сентября 1544 г. по распоряжению тверского дворецкого И. С. Воронцова, та же статья звучала следующим образом: «А кому будет чего искати на строителе Ионе з братьею и на их слугах и на крестьянех, ино их сужу яз, князь великий, или мой дворецкой тферской, у кого будет Романов и Пошехонье в приказе. А кому будет до строителя и до старцов и до слуг и до крестьян монастырских каково дело, те люди по них посылают моих приставов дворцовых недельщиков Тферскаго дворца…»[1393]
Обращение к формуляру грамоты позволяет в ряде случаев уточнить статус лица, приказавшего ее выдать. А. А. Зимин полагал, что в 1535–1538 гг. углицким и калужским дворецким был боярин кн. И. В. Шуйский: основанием для этого вывода ученому послужил факт выдачи Шуйским грамот на территории, входившие в Углицкий дворец[1394]. Между тем, как уже говорилось выше, в грамотах, выданных по его приказу в январе 1535 г. и августе 1538 г., судьей высшей инстанции назван боярин введенный, а не дворецкий (см. строки 1 и 3 в табл. 3). Таким образом, нет никаких оснований считать, что кн. И. В. Шуйский исполнял обязанности углицкого дворецкого; к тому же этот чин явно был слишком низким для боярина и представителя знатнейшего княжеского рода, каковым был князь Иван Васильевич.
Итак, можно утверждать, что по общему правилу некоторые пункты формуляра (в частности, пункт о подсудности грамотчика) видоизменялись в зависимости от того, в чьей юрисдикции находился грамотчик; эту ведомственную принадлежность и фиксировали известные нам пометы на оборотах грамот. Встречаются, однако, и исключения из этого «правила», впрочем, немногочисленные (см. строки 6, 18 и 19 в табл. 3). Например, согласно помете на обороте тарханно-несудимой грамоты Соловецкому монастырю от 2 февраля 1541 г., грамоту приказал выдать казначей И. И. Третьяков, а в самом документе пункт о подсудности грамотчика изложен без учета этого обстоятельства: «…а кому будет чего искати на игумене з братьею, ино их сужю яз, князь великий, или мой боярин введеной»[1395]. Однако это видимое противоречие объясняется просто: грамота 1541 г., как явствует из ее текста, была дана от имени Ивана IV по челобитью игумена Алексея с братией «по тому ж, какова у них была грамота жаловалная отца нашего великого князя Василья Ивановича всеа Русии». Эта последняя подробно пересказывается в тексте нового документа, включая и пункт о суде: «…а кому будет чего искати на соловетцком игумене з братьею, ино их судил отец наш князь великий Василей Иванович всеа Русии или его боярин введеной»[1396]. Таким образом, вероятнее всего, новая грамота была механически переписана со старой, и пункт о подсудности грамотчика остался без изменений.
Сложнее объяснить, почему грамоты, выданные в 1546 г. казначеем И. И. Третьяковым вологодской Глубокоезерской пустыни, а также им и Ф. И. Сукиным — Симонову монастырю, содержат указание на суд дворецкого (стр. 18, 19 в табл. 3). Были ли и эти два случая следствием ошибки подьячих, механически переписавших соответствующие пункты формуляра с прежних грамот, или имело место вмешательство казначеев в юрисдикцию дворецкого, — неясно (к этому вопросу мы вернемся в 9-й главе).
Несмотря на иногда встречающиеся отдельные нестыковки между текстом документов и содержанием дорсальных надписей, сам принцип выдачи грамот по ведомственной принадлежности (территориальной, служебной и т. п.) сомнений не вызывает. А то обстоятельство, что, как было показано выше, ведомственная принадлежность отражалась в формуляре грамот, дает исследователям ключ к определению «авторства» даже тех документов, которые не имеют помет на обороте. Ведь выявленные нами 65 грамот с дорсальными надписями «приказного» типа — это лишь небольшая часть из 571 известной ныне жалованной и указной грамоты 30–40-х гг. XVI в. Если же удается обнаружить в формуляре грамоты следы ее ведомственной принадлежности, то можно попытаться установить, по чьему приказу она была выдана, даже не имея «подсказок» в виде соответствующих дорсальных надписей.
Так, например, в жалованной грамоте Троицкому Усть-Шехонскому монастырю от 3 февраля 1539 г. в обычной клаузуле о подсудности грамотчика говорится: «А кому будет на том игумене и на старцех и на их приказчикех чего искати, и в том их сужю яз, князь велики, или наш дворецкой Большаго дворца»[1397]. На этом основании можно с большой долей уверенности утверждать, что грамоту приказал выдать дворецкий Большого дворца кн. И. И. Кубенский, занимавший тогда эту должность. Аналогично решается вопрос о том, кем была выдана жалованная грамота Соловецкому монастырю от 24 ноября 1547 г.: поскольку в тексте употреблена формула «сужю яз, царь и государь и великий князь, или наши казначеи»[1398], то, вероятнее всего, грамота была выдана по распоряжению казначеев И. И. Третьякова и Ф. И. Сукина (их имена значатся на обороте нескольких других грамот 1547 г., см. строки 20, 22 в табл. 3).
Суммируя сделанные выше наблюдения, следует подчеркнуть исключительную ценность лицевых и дорсальных помет на грамотах 30–40-х гг. XVI в. В сочетании с формулярным анализом изучение этих надписей дает исследователям очень важную информацию по истории внутреннего управления Русского государства. В перспективе было бы полезно составить общий каталог помет на великокняжеских и царских грамотах, выдававшихся на протяжении всего XVI столетия.
4. Путная печать Ивана IV
Наряду с формуляром и сохранившимися на грамотах канцелярскими пометами ценную информацию по интересующей нас теме содержат печати. Возможности их использования при изучении внутреннего управления эпохи «боярского правления» хорошо видны на примере одного малоизвестного эпизода из истории русской дипломатики и сфрагистики: речь пойдет о так называемых «путных» печатях 40-х гг. XVI в.[1399]
Изучая официальные акты 1534–1548 гг., я обратил внимание на необычную фразу в конце некоторых грамот. Так, в жалованной грамоте Ивана IV игумену Троице-Сергиева монастыря Никандру на безмытную торговлю в г. Переславле крестьян монастырского села Нового (Ростовского уезда) от 5 октября 1543 г. сказано: «К сей грамоте яз, князь великий, велел и печать свою путную приложити»[1400]. В известных мне более ранних документах выражение «путная печать» не встречается. Необычно и то, что упомянутая жалованная грамота скреплена не красновосковой печатью, как это было принято в XVI в. для этого типа документов, а желтовосковой. Вот как издатели «Актов исторических» описали эту печать: «…приложена небольшая желтовосковая печать, на которой приметен стоящий человек с простертой рукою; надпись кругообразная стерлась, и печати уцелел только отрывок»[1401]. Обращение к подлиннику[1402] ничего не прибавляет к этому описанию: за прошедшие с момента издания грамоты сто шестьдесят с лишним лет сохранность печати только ухудшилась.
Следующее по времени упоминание путной печати относится к марту 1544 г., когда троицкому игумену Никандру была выдана великокняжеская жалованная льготная грамота по случаю постройки вокруг монастыря каменной ограды. Поскольку грамота сохранилась только в списках XVII в., каким было изображение на печати, мы не знаем; известно только, что печать была «на черном воску»[1403]. Путная печать была приложена также к жалованной несудимой грамоте Ивана IV от 1 августа 1544 г., и вновь ее получателем был Троице-Сергиев монастырь. Как и в предыдущем случае, судить о внешнем виде печати мы не можем: грамота сохранилась только в списках[1404].
Путной печатью была скреплена и грамота на беспошлинный провоз монастырских запасов, которой Иван IV пожаловал 15 марта 1545 г. троицкого игумена Никандра[1405]. Хотя эта грамота дошла до нас в подлиннике, но печать не сохранилась: остался только след черного воска[1406].
Зато на основании упомянутых четырех грамот можно предложить правдоподобное объяснение самому термину «путная печать»: для этого нужно обратить внимание на место издания документов. Первая из интересующих нас грамот — от 5 октября 1543 г. — «писана на Волоце»[1407]; вторая (от 17 марта 1544 г.) «писана у Троицы в Сергиеве монастыре»[1408]; там же, «у Троицы в Сергееве монастыре», написаны третья (от 1 августа 1544 г.)[1409] и четвертая (от 15 марта 1545 г.)[1410] грамоты. Важно, что все эти документы были выданы не в Москве. Таким образом, можно предположить, что путная печать была атрибутом походной канцелярии Ивана IV: в частности, она сопровождала государя во время поездок на богомолье, в данном случае — в Троице-Сергиев монастырь.
Это предположение подтверждается при обращении к следующему документу — жалованной обельно-несудимой и заповедной грамоте, которую Иван IV, находясь «у Троицы в Сергиевом монастыре», выдал 3 октября 1546 г. игумену Ионе. Печать, названная «путной», на подлиннике грамоты не сохранилась: остался только ее след, позволяющий судить о том, что печать, видимо, была черновосковой[1411]. В данном случае известно и имя дьяка, выдавшего грамоту: на склейке имеется надпись: «дьяк Василей Григорьев», — речь идет о Василии Григорьевиче Захарове Гнильевском[1412].
19 ноября 1546 г., во время пребывания государя в Великом Новгороде, была выдана еще одна льготная грамота игумену Троице-Сергиева монастыря Ионе. В конце документа сообщается о его скреплении путной печатью; остатки этой черновосковой печати сохранились до нашего времени, но изображение уже невозможно различить[1413].
В декабре 1547 г., когда царь находился во Владимире, он выдал две жалованных тарханно-несудимых грамоты игумену Троице-Сергиева монастыря Ионе; обе были запечатаны путной печатью (в настоящее время сохранились только обломки черновосковых печатей)[1414].
29 января 1548 г. Иван IV, находившийся тогда в Нижнем Новгороде, вновь пожаловал троицкого игумена Иону «з братьею», выдав им тарханно-несудимую грамоту на монастырские дворы с варницами в г. Балахне. Грамота была скреплена путной печатью, которая, в отличие от всех упомянутых ранее, дошла до нас в хорошем состоянии[1415]. На прикладной овальной черновосковой печати (2,2 х 2,8 см) изображен в профиль, вправо, обнаженный мужчина, который держит левую руку на бедре, а правой опирается на некий предмет, похожий на дерево (этот предмет виден нечетко, так как правый край печати обкрошился). Очевидно, при изготовлении матрицы этой печати была использована вправленная в перстень античная гемма: подобные печати были широко распространены в Северо-Восточной Руси XIV–XV вв. и в Московском государстве XVI–XVII вв.[1416]
Нельзя не заметить особого благоволения юного Ивана IV и его советников к обители святого Сергия в 1540-х гг.: монастырские власти неоднократно пользовались пребыванием государя «у Троицы» для получения жалованных грамот (17 марта и 1 августа 1544 г., 15 марта 1545 г., 3 октября 1546 г.); они же подавали челобитья Ивану IV во время его поездок в другие места: на Волок (5 октября 1543 г.), в Великий Новгород (19 ноября 1546 г.), Владимир (24 декабря 1547 г.), Нижний Новгород (29 января 1548 г.) — и сразу получали просимое, не дожидаясь возвращения государя в столицу.
Впрочем, еще один имеющийся в нашем распоряжении документ показывает, что иногда и другие челобитчики в подобной ситуации добивались немедленного удовлетворения своих просьб. Так, 18 февраля 1548 г. во Владимире Иван IV выдал льготную грамоту с освобождением от всех пошлин на три года архимандриту Муромского Борисоглебского монастыря Семиону «з братьею», жаловавшимся на разорение от казанских татар и царских сборщиков податей. К грамоте была приложена путная печать, до нашего времени не сохранившаяся[1417].
Всего за 1543–1548 гг. удалось выявить десять жалованных грамот, скрепленных путной печатью. Не исключено, что в результате дальнейших архивных поисков число известных нам подобных документов возрастет, однако уже сейчас можно утверждать, что путная печать характерна именно для 40-х гг. XVI в.; в последующую эпоху распространения она не получила.
Размышляя о причинах этого феномена периода «боярского правления», можно указать на участившиеся с 1543 г. поездки юного государя по стране, что давало челобитчикам шанс добиться быстрого решения своего дела путем личного обращения к монарху, избегнув тем самым уже получившей печальную известность московской волокиты[1418].
Приведенный материал позволяет сделать ряд наблюдений о канцелярской практике описываемого времени. Прежде всего можно прийти к выводу о том, что хранившаяся в казне государственная печать, которой скреплялись наиболее важные документы, включая жалованные грамоты, по-видимому, из Москвы не вывозилась[1419]. Именно поэтому дьяки, сопровождавшие великого князя (а с 1547 г. — царя) в поездках, попытались найти ей замену в виде «путной», т. е. походной печати.
В этой связи следует отметить, что, по наблюдениям западных медиевистов, пребывание монарха в том самом месте и в тот самый день, которые обозначены в дате изданной от его имени грамоты, — это архаическая черта средневековой администрации, связанная с личным характером королевской власти. Людовик Святой (1226–1270) действительно находился там и тогда, где и когда издавались его эдикты и другие акты; при Филиппе Красивом (1285–1314) это уже не было правилом[1420].
Было бы интересно провести аналогичное исследование на русском материале и выяснить, когда фактическое местонахождение государя перестало строго соответствовать месту выдачи его грамот. Можно заметить, например, что уже с начала XVI в., когда установился обычай указывать в дате грамоты не только год, но и место ее выдачи, в качестве такового, как правило, называется Москва. Достаточно сказать, что все жалованные грамоты, полученные Троице-Сергиевым монастырем от великого князя Василия III (1506–1533), были выданы в Москве[1421]. На этом фоне девять троицких грамот, которые в 1540-е гг. были пожалованы монастырю Иваном IV во время его пребывания в этой обители, а также в Великом Новгороде, Владимире и Нижнем Новгороде, выглядят явной аномалией.
Есть, однако, основания утверждать, что и в 40-е гг. XVI в. выдача грамот государем во время его поездок по стране являлась исключением из правила — исключением, которое делалось для тех или иных челобитчиков. Нормальный же порядок заключался в том, что жалованные грамоты, скрепленные, как полагалось, красновосковой печатью, выдавались в Москве — даже в тех случаях, когда великого князя в столице не было.
Так, 4 октября 1543 г., т. е. накануне появления первой известной нам жалованной грамоты за путной печатью, выданной игумену Троице-Сергиева монастыря Никандру, троицкие власти получили другую жалованную грамоту (на соляные варницы): она была выдана в Москве (в отсутствие великого князя, находившегося тогда на Волоке) и скреплена красновосковой печатью[1422]. Три года спустя, 3 октября 1546 г., Иван IV, находясь «у Троицы», пожаловал игумена Иону, который получил грамоту за путной печатью, а накануне, 2 октября, в Москве была выдана жалованная грамота Л. П. Поликарпову: подлинник ее дошел до нашего времени, и на нем можно видеть красновосковую печать[1423]. 5 октября того же года получил жалованную грамоту московский Симонов монастырь. Место ее выдачи в самом документе (мы располагаем его подлинником) не указано, но сохранился обломок красновосковой печати[1424], а на обороте читаются имена казначеев И. И. Третьякова и Ф. И. Сукина (см. выше табл. 2, строку 48): очевидно, как справедливо предположил С. М. Каштанов, грамота была выдана казначеями в столице, в отсутствие Ивана IV[1425]. Тот же исследователь обратил внимание на то, что в июне — августе 1546 г., когда великий князь находился в Коломне, грамоты от его имени выдавались в Москве[1426].
Использование путных печатей так и осталось кратковременным «экспериментом»; дальнейшего распространения эта практика не получила. Во второй половине XVI в., судя по опубликованным документам, грамоты выдавались только в столице, хотя цари (как, например, Иван Грозный в годы опричнины) не раз на длительный срок покидали ее пределы. В самом конце XVI столетия в заключительной части некоторых грамот появляется указание на их выдачу «в царствующем граде Москве»[1427]: тем самым за столицей окончательно был закреплен статус средоточия власти и единственного места, откуда могли исходить законные акты.
Так история о путных печатях, которая на первый взгляд может показаться лишь любопытным, но малозначительным казусом, в более широком контексте предстает весьма важным и показательным эпизодом в длительном процессе централизации и деперсонализации власти, ее отделения от личности государя.