Пропустила мимо ушей как будто. Что он там болтает, фигня, колебания жидкости при смене агрегатного состояния.
Надо как-то выбраться. С поляны понятно, что мы у самого края, просто иди – и выйдешь. И вот, лес кончается, как обрубленный. Мы стоим на самом дне белого поля, и только ступени из рыжей земли, котлован, стройка, идти по ним вверх – метра два.
– Что ж, замерзнуть не удалось. Возможно, теперь нас раздавит плитой.
– Наших дизайнеров раздавило плитой. Вот вам референс продающего красного, смотрите!
Карабкаемся по ступеням, придурки, ну, все уже грязные. Навстречу бегут строители в касках, должно быть, таджики. Кричат «Хенде хох!», мы отвечаем, что заблудились и сейчас уйдем, кстати, куда тут уйти? Они проводили.
Дальше по серому снегу вдоль трассы, снова вдвоем. Представляли, как стали бы военнопленными у таджиков; у них тут вроде как своя республика на стройке. Я им стираю и готовлю, Тимур подметает и моет полы в бендежках. Он не узнаёт слово, но соглашается – до того, как переспросить. Выторговывает себе роль в штурме стройки федералами: решающую, героическую. Я и не претендую; я просто забьюсь под лавку и сделаю вид, что меня нет.
За ужином Тимур садится рядом со мной. Место было занято – но договорился, подвинул человека.
– Ну, погуляли, совсем наверное грязные твои ботинки. Хочешь, помою? Я виноват!
Согласилась. Пузырьки побежали по капиллярам в теле. Сидели, что-то ели. Разошлись на часок. В номере Тимура метеоритный грунт стекал в раковину. Я лежала у себя в тишине и темноте.
Постучали. Тимур протянул ботинки, еще мокрые. В желтом треугольнике света они были как портал в небытие.
Спустились вместе. Официальная часть неофициальной части мероприятия, наша боссиха собрала всех. В отделе тринадцать человек, да и четверг. Смерть сегодня была бы не по канону.
Тимур касается своим плечом моего, вроде как случайно. Тут же отодвигается, что ты, что ты, пока-пока-пока-коза-лось. Даже слова «показалось» полностью нет, многословные прощания, какие-то звери. Фух.
Тимур опять касается своим плечом моего, на этот раз дольше. Снова отдаляется, ну нет, это ты придумываешь.
Тимур прижимается своим плечом к моему, долго-долго. В самом деле, что тут такого. Это же всего лишь плечи. Просто я – это слишком важно. Просто со мной – хорошо, и хочется быть хоть немного ближе. Просто он виноват, и раз так, то надо мыть мои ебаные ботинки.
Всё на свете имеет значение, да почему в мире всего столько много, Господи? Но я не вижу его, Он молчит. Он оставил меня в пустой комнате, как плачущего младенца. Ему не интересен мой крик, я должна сама всё понять. Он оставил меня.
Но вот плечо Тимура – вполне себе есть. И пряжа свитеров расползается, кожа плавится, плавится, плавится, пока наши косточки со звонким стуком не ударяются друг о друга.
Дурочка
Аутром что? А утром – мы друзья; придумывай себе еще больше – и совсем сдуреешь.
Поймал за завтраком:
– В лес?
– Успеем!
Болтовня на нейтральной полосе.
– А моей женой накормили толпу!
– А мой парень гитарист, он бы мог об этом спеть.
– Значит, парень. Ага.
И дальше – сосны в белых халатах. У Тимуровой жены есть сестра и брат, у тещи несносный характер, но он приструнил ее как-то. У моего парня обычно разноцветные волосы, но сейчас уже нет. Тимурова соседка пьет, но их дети дружат; часть тещиного варенья оседает у нее, ведь они с женой добрые люди, да и варенье теща передает всегда одно и то же, раньше ели, теперь не лезет.
– Давай назад просто по следам, наверное. Вчера побаловались – и хватит.
Коллеги уже в конференц-зале, но еще не началось. Свободных кресел рядом не осталось – и мы садимся с интервалом в несколько мест. Переобуться не успели, снег с ботинок превращается в грязные лужицы. Ну, свиноты.
После лесного мороза в тепле сразу же хочется спать; еще и треп со сцены о продуктивности. Наша боссиха сидит рядом с тренером, гневно блестит взглядом в ответ на мою зевоту. Надо как-то собраться, надо-надо-надо, надо чем-то себя занять. Скольжу глазами по затылкам коллег. Имена я вспоминаю с усилием, да и то не все. Мне тяжело связывать их с людьми в физическом воплощении. Странно, что у Насти из бухгалтерии вообще есть тело, кроме двумерной красногубой аватарки. На спинку одного из кресел надет яркий рюкзак, будто кресло топает в школу, как прилежный первоклашка; это одного из кодеров, кажется, Миши. Неведомо какой силы постиронический припадок заставил громадного бородача прицепить к рюкзаку брелок с мягким сердечком. Сердце доверчиво раскинуло ручки и пучило щенячьи глаза. Я поперхнулось смешком: ну надо же, такая огромная туша вот так, невзначай, проговорилась о нежности души.
Когда я вернулась взглядом к сердечку, увидела, что чья-то нахальная рука его вертит; холодное и механическое, много раз повторяющееся движение. Конечно, Тимур. В голове быстро всё собралось: да кинестетик он, кинестетик! Прикосновения – ничего не значат, это всего лишь его способ общаться. Пока-пока-пока-коза-лось. Странное, конечно, вышло стадо из двух голов. Ну и пусть себе проваливают, взмахнув на прощанье копытцами.
За обедом садимся с Тимуром рядом. Вполголоса перемываем косточки, Тимура брелок тоже повеселил. Он невзначай касается меня локтем, спустя какое-то время снова прижимается своим плечом к моему. На секунду внутри холодеет, будто мне силком набили полный рот снега. Я стряхиваю это чувство. Придумала же. Да я про его детей знаю больше подробностей, чем про парней моих подруг.
Час на отдых. Записала Гоше видео из номера, поймала ответное. Бледный глазастый мальчик мой – в смертной тоске. Но вот, один из штатных анубисов врывается, целует Гошины нос и щёки размашистым розовым языком. Смартфон падает, видео обрывается возней и веселыми воплями. Зависаю, парализованная нежной жалостью.
– Оля, я тебе занял место! – кричит через весь зал Тимур, и только теперь я будто бы вспоминаю, кто я и что происходит вокруг.
Да, финальная часть тренинга. Разбейтесь на команды, что-то там делайте. В конце все должны взяться за руки, что такого, это просто ладошки, мы ведь почти семья. Вот только когда все отпускают друг друга, Тимур меня всё еще держит. Не знаю, сколько это длится.
Никто и не видит. Стоим, будто прибитые гвоздями: сквозь ступни – к полу, сквозь ладони – друг к другу. В суете и гаме вокруг стало пугающе тихо. Я слышу, как Тимурово сердце прыгнуло к горлу. Где мое – не знаю вовсе, ничего не чувствую. Выбило пробки, чтобы меня не разорвало.
Ладно, что там, всем спасибо, все свободны. По плану – финальный банкет! Отпускаем девушек краситься, мужчины могут хотя бы умыться. Я с трудом узнаю́ вещи в своем чемодане. Лицо в зеркале и вовсе незнакомо. Кто я? Сколько мне лет? Рассказали бы, но вокруг меня – никого, лишь тишина.
Слишком много людей. Удаленщикам некуда наряжаться в обычной жизни, и в честь корпоратива все решили оторваться. Проплывает мимо чье-то голое плечо, затянутая в полупрозрачное нога. Вздымаются груди рококошным сугробом, сливочным, избыточно белым. Мне кажется, я и без трусов выгляжу целомудреннее. Худые люди напоминают манекены, в которых зачем-то поселился дух. Чувственность находит свою форму по мере нарастания плотности. Полные выглядят развратно, даже если текущий канон их не очень-то жалует. Когда их помещают на обложку – развязность побеждает, плоть пирует. Вне зависимости от пола и предпочтений, от пышного декольте невозможно оторвать взгляд.
Тимур берет меня под руку, а ведь я даже не успела понять, откуда он взялся. Не по себе, но что я, в самом деле. Моя голова генерирует слишком много смыслов, больше, чем я успеваю понять. Но это всё – пустое. Люди вообще состоят из пустоты, и вот, пустое место Тимур с урчащим аппетитом заполняет себя тарталетками и салатом. Пустое место Оля тоже что-то жует – бумагу, резину.
– Вкусно, скажи же?
Соглашаюсь. Не помню, чтоб мне когда-либо вообще хотелось с ним спорить.
Веселый румяный Тимур шкодливого вида. Кончики его ушей светятся красным, будто лампочка зажглась в голове. Такое невинное создание, а я тут выдумываю черт знает что. Может быть, мне бы просто хотелось, и поэтому я ищу подтверждения. Наваждение, глюк, уходи.
Прекрасно: жена пишет ему в мессенджер, Тимур отвлекается на ответ. У обоих детей температура, дети будут капризничать и орать всю ночь; один замолчит, так второй подначит – и снова хором… Слава богу, что мы завтра уже по домам. Выпьешь еще, Оль?
Какие-то конкурсы, боже мой. Боссиха изображает танец страсти, отдувается за весь отдел на правах старшей. Преувеличенно аплодируем. Когда она возвращается за свой столик, Тимур перехватывает ее и целует руку, в знак особого восхищения. Да просто так он всё, такой уж угодничек. Что, к боссихе теперь ревновать будешь? Ущипнула себя – ну, позорище. Как же тошно стало.
Наконец, врубили погромче музыку – и все разошлись. Танцпол, курилка. Мне всегда одиноко в такие моменты. Я не люблю танцы, курить бросила семь лет назад. Тимур остается рядом со мной. Из дружеской солидарности?
Перекрикивали музыку, пили. Я вспомнила, как в детстве родители и их друзья плясали под «Ушаночку». Молодые красивые люди без отсидок, разве что условка висела на ком-то за мелкие грешки. А всё – тоска по прошлому, собаки мчатся по запутанным следам. Слишком русские, что ли? Не понимаю.
– Ха-ха, надо поставить своим малым. А вдруг они уже всё знают на подкорке? И кулаком в решетку кроватки, патетично: «Эй, начальник, молока принеси!».
Хохочу. Впрочем, Тимуров отчим был больше по «Шансоньетке».
– «Дурочка!» – с выражением так, аж в голосе слеза. Мать откликалась, да.
Окстился, завис. Налил еще. Грянул медленный, дал руку. Ведь от танцев ничего не бывает, танцы – это просто танцы? А я не дышу эти три минуты. Всё понятно, а понимать это всё нет никакой возможности. Музыка обрывается. Тимур ловит мой взгляд и выдает умоляющую гримаску – брови вверх, все уголки на лице вниз.