Я Франкенштейн. Девушка со Шрамами.
Я подняла лицо вверх, к струе воды, и неожиданно, ни с того ни с сего вода переключилась на очень горячую. Я решила сделать вид, что это внезапное жало кипятка и есть причина, по которой я заплакала…
Я проснулась от того, что москитная дверь в квартире Майки со стуком захлопнулась. Я села и медленно потерла лицо.
На мне была надета только футболка и нижнее белье после душа. Я, очевидно, забылась сном, устав после долгого дня в «Тру Грит». Нашарила рукой комбинезон, отворачиваясь, чтобы Ариэль не увидела шрамы на бедрах. Мне было больно от того, что много поднимала сегодня. Я почти не использовала мышцы за последние месяцы.
Ариэль, наклонившись, листала мой альбом для рисования, издавая при этом звуки голодной пчелы. Она задержалась на наброске с лицом моего отца. Я оберегала свои рисунки, поэтому выхватила у нее альбом и прижала к груди. Она распрямилась и пожала плечами.
– Пузырьки с лекарствами по рецепту. Интересный выбор, но сильно сбивает с толку. В портретной живописи именно глаза рассказывают о человеке, здесь у нас целый диапазон. Если твоя история разворачивается вокруг его зубов, которые ты рисуешь в форме склянок с таблетками, это слишком просто. Ты сообщаешь нам концовку рассказа. Зачем нам задерживаться дольше на этом рисунке? Нам нужно переходить ко всему лицу, нужно время подумать. Ты понимаешь?
«Переходить ко всему лицу, нужно время подумать». Я еще не успела спросить Ариэль, что она имеет в виду, как она оживленно произнесла:
– Пошли. Давай позавтракаем. Я люблю есть завтрак на ужин, а ты? Могу поспорить, что ты умираешь с голоду.
Я натянула на себя толстовку с капюшоном и поспешно надела ботинки. Мне было бы жалко отказываться от бесплатного ужина: я уже успела проголодаться. Полагаю, внутри у меня еще много незаполненного пространства. Даже слюнки текли, пока мы пересекали двор. Я смотрела на небо. Звезды выглядели совершенными булавочными уколами белого цвета.
Ее дом просторный и уютный. Цементный пол украшали большие синие и белые круги. Все равно что ходить по расплющенным мыльным пузырям – круто, мне они понравились.
Я никогда не бывала в доме с таким количеством картин, и у меня захватило дух. Кремовые стены гостиной Ариэль были завешаны множеством больших картин в мрачноватых тонах. На некоторых виднелись косые полоски света, пронизывающие темноту, словно лучи солнца, пробивающиеся из-под закрытых дверей или сквозь крону высоких старых деревьев. На других – просто разные оттенки темноты. На нескольких произведениях краска нанесена очень толстым слоем, и она поднималась над холстом миниатюрными горами. У меня чесались руки, чтобы потрогать их, но я боялась попросить разрешения. Везде, куда ни глянь, много всего интересного, и мне это нравилось.
Ариэль стояла в дверях, ведущих на кухню, наблюдая за мной.
– Ты можешь аккуратно потрогать их.
Я потрогала, очень осторожно положила палец на крошечный холм одной из особенно темных картин. Достаточно странные ощущения: прохладный на ощупь и очень твердый, почти как заживший и появившийся шрам.
– О чем ты думаешь, Чарли? Расскажи. Я всегда говорю своим ученикам, что все, что они чувствуют, соприкасаясь с искусством, – правда. Это истинное отражение их опыта, а не моего, – произнесла Ариэль.
– Я не уверена… Не знаю, как это объяснить.
Слова пузырились внутри меня, но я не знала, как привести их в порядок. Не хотелось показаться тупой.
– Просто попробуй. Мои уши такие же большие, как у слона.
Я сделала несколько шагов назад. Картины очень большие и темные, кроме тех крохотных брызг света.
– Глядя на них, я ощущаю… я ощущаю, что застряла где-то. Не знаю, словно меня придавило, но потом эти маленькие пятна… – Я осеклась. Звучало глупо. И когда я смотрела на эти темные картины, я будто старалась сдвинуть что-то внутри себя, потому что, по-моему, только очень грустный человек мог их нарисовать. Что же могло так огорчить Ариэль?
Ариэль стояла сзади меня.
– Продолжай, – шепнула она.
– Те небольшие участки, которые пронзают тьму вдалеке… Кажется, что тьма почти пытается покинуть холст, потому что крохотный свет опять появляется там, а тьма поворачивается к нему спиной. Это глупо, я знаю.
– Нет, – задумчиво отозвалась Ариэль. – Не глупо, совсем не глупо.
Она возвратилась обратно в кухню, и я пошла за ней. Я вздохнула с облегчением из-за того, что мне не нужно больше рассуждать о живописи, по крайней мере сейчас.
На глянцевом кухонном столе красного цвета стояло блюдо, переливающееся всеми цветами радуги, на нем порезанная клубника, ломтики ананаса, порции омлета и красное, мягкое на вид, мясо.
– Чоризо, – произнесла она. – Тебе понравится.
Мне стало почти стыдно, что я так изголодалась по настоящей, приготовленной еде. Я раздумывала, сколько положить на тарелку, чтобы не выглядеть слишком голодной.
Чоризо не столько горячее, сколько острое; оно походило на пюре из хот-дога и выглядело немного странно и отталкивающе, поэтому вместо него я ела омлет. Прошло много времени с тех пор, как у меня была настоящая трапеза у кого-нибудь дома. Может, в последний раз это происходило с Эллис и ее родителями, за их шероховатым обеденным столом, который накренялся немного вправо.
Чувствовалась прохлада столовых приборов в руках, тарелки выглядели крепкими и основательными. Я старалась есть медленно, хотя на самом деле мне хотелось запихнуть в рот все сразу.
Ариэль положила в рот большой кусок чоризо и омлета и начала с наслаждением жевать.
– Где твои родные? Твоя мама?
Я выложила клубнику стопкой, а сверху пристроила ломтик ананаса, словно маленькую шляпку. Я набила рот едой, чтобы не пришлось отвечать.
– Может, ты считаешь, что ей до тебя нет дела, но это не так.
Ариэль покрутила кусочком клубники между пальцами. Я почувствовала, что она наблюдает за мной.
– Майкл сказал, что ты потеряла подругу. Лучшую подругу. Мне очень жаль, – она посмотрела на меня. – Это ужасно.
Для меня ее слова стали полной неожиданностью – так же как и слезы, внезапно навернувшиеся на глаза. Я удивилась, что Майкл рассказал ей про Эллис. Почему? Странным образом я почувствовала, будто он меня предал, сделав это. Эллис принадлежала… принадлежит мне.
– Я сейчас не хочу об этом говорить, – произнесла я торопливо, запихивая в рот ананас и клубнику. И часто заморгала в надежде, что слезы останутся на месте.
Ариэль облизнула жир от чоризо с огрубелых пальцев и вытерла каждый салфеткой, смочив край ткани в своем стакане с водой и льдом.
– Большинство девчонок твоего возраста прогуливают школу, спят с мальчиками, набирают вес, иногда получают хорошие оценки, иногда плохие. Врут мамочке и папочке. Делают пирсинг на животе. Татуировки. – Она улыбнулась мне. – Но это не про тебя, верно? Майкл сказал, что ты не закончила старшие классы, поэтому не можешь пойти изучать парней или спать с книгами.
Она засмеялась своим словам.
– Закончила я, – возразила я со ртом, набитым едой. – Почти. Вроде как. Скоро закончу.
Ариэль откусила ломтик ананаса. Она пристально посмотрела на меня, ее глаза выглядели немного увеличенными из-за линз очков. В ее горле – звуки взрыва и треск.
– Бум!
Она широко расставила пальцы.
– Ты носишь людей внутри себя, вот что происходит. Воспоминания и сожаления поглощают тебя, они разрастаются в каждом кусочке твоей души и потом…
Я уставилась на нее, ошарашенная этими странными словами. Ее лицо смягчилось, когда она продолжила:
– И потом бум – и ты взрываешься. Таким образом у тебя появились они?
Ариэль жестом показала на мои руки, надежно спрятанные под толстовкой.
Я сверлила взглядом тарелку. Бум. «Да».
Она снова улыбнулась:
– Как ты будешь дальше жить с этим грузом, Шарлотта?
Я услышала свое полное имя и подняла взгляд. Ее загорелые щеки покрыты розоватой пудрой, крохотные черточки помады попали в морщины над губой. Я не могла даже представить себя в ее возрасте, как она попала сюда, в этот просторный дом, в свою жизнь. Мне трудно было представить даже мой завтрашний день. Я не знала, что ей ответить.
Ариэль протянула руку через стол и легонько потрогала мой шрам на лбу. У нее были теплые пальцы, и на секунду я расслабилась и начала тонуть в ее прикосновении.
– Ты просто ребенок, – прошептала она. – Такая юная.
Я встала, неуклюже ударившись об стол. Она была слишком близко, и я позволила ей коснуться себя. Еда и ее доброта сделали меня сонной и расслабленной. «Всегда будь начеку, – предупреждал Эван, – лиса семерых волков проведет».
Она вздохнула, распрямила плечи и смахнула крошки со стола в согнутую ладонь. Кивнула в сторону задней двери: мое приглашение на выход.
По пути я задела бедром изящный столик. Что-то блестящее выглянуло из-под кучи конвертов и рекламных проспектов. Я даже не раздумывала перед тем, как смахнуть это в карман комбинезона. Сегодня вечером Ариэль взяла немного от меня, и поэтому я беру немного от нее.
Я вытащила предмет из кармана и положила его на пол в гараже Майки. Это крест красного цвета, чуть больше моей руки, сделанный из гипса и инкрустированный толстыми белыми черепами с черными глазными впадинами, черными ноздрями и черными губами, нарисованными точками. Края креста были покрашены густым блеском красного цвета.
Крест с черепами – дешевая безвкусица и при этом чудесен, но он вызвал у меня ощутимую боль: Эллис бы такой понравился. Она бы купила еще несколько подобных крестов и прибила их гвоздями к стенам в своей синей спальне, где они делили бы мрачное пространство с постерами и вырезками Моррисси, Эллиота Смита, Джорджии О’Киф и с Эдит, Одинокой Куклой.
Я нашла старый полосатый шарф в чемодане Майки и осторожно завернула в него крест, подтолкнув его под подушку. А потом встала и посмотрела, насколько маленькая квартира у Майки, в то же время размышляя о том, что сказала Ариэль. Ее слова меня ошеломили и вызвали страстное желание обратиться к защите аптечки в чемодане, поэтому я пошла в крошечную ванную и какое-то время раскачивалась вперед-назад, сидя на унитазе. Каспер говорила, что повторяющиеся движения, такие как, например, раскачивания, или даже просто подпрыгивания на месте, могут помочь успокоить нервы.