кружки, заполненные окурками. Чтобы я их помыла.
Эван.
Эван любил курсировать по барам и ресторанам с открытыми верандами, в попытке урвать недокуренные сигареты из пепельниц. Он водил нас по самым узким улицам Сент-Пола, где люди сидели на верандах или с равнодушием поглядывали из окон богатых, напыщенных квартир. Если нам удавалось подзаработать денег, то иногда мы могли себе позволить снять комнату на троих примерно на неделю в каком-нибудь дерьмовом доме. Там мы всегда баррикадировали хлипкую дверь от наркоманов, приходивших по ночам в поисках подачек. И все-таки было приятно находиться в комнате, вместо того чтобы сидеть скорчившись рядом друг с другом где-нибудь в переулке или пытаться найти хорошее место у реки вместе с другими.
У меня будет жилье без оплаты дополнительных услуг или депозитов за первый и последний месяцы. О таком не пишут ни в каких объявлениях. Я швырнула еженедельную газету на стул и вернулась на рабочее место.
После смены я поехала на велосипеде в район, где жил Райли, и потом несколько кварталов дальше, где потрескавшиеся тротуары становились уже, а дома прижимались друг к другу. Как и в Сент-Поле, в этом районе люди по-прежнему бездельничают, но делают они это в захудалых многоквартирных домах или прислонившись к телефонному столбу, потому что так теплее. Я ехала до тех пор, пока не нашла написанное каракулями объявление, приклеенное скотчем к забору из рабицы напротив облупившегося белого здания: «Сдается в аренду комната, спросить внутри, IА». Входная дверь в здание открыта настежь. Через два дома находился магазин спиртных напитков для автомобилистов.
Внутри дверь на первом этаже с надписью «IА, офис» открыл пожилой мужчина. В комнате за его спиной было темно. Он моргнул, как будто у него от света заболели глаза.
– Вы по программе соцжилья Секшн Эйт? Не важно, если так. Просто хочу знать заранее.
– Я не знаю, что это такое, – ответила я.
Он пожал плечами, вытаскивая из кармана большую связку ключей. Мы пошли по стоптанному красному ковровому покрытию в прихожую к скрипучей на вид лестнице. На первом этаже вдоль всего коридора расположены двери, большинство с облупившейся краской.
Синий скотч придерживал болтающуюся штукатурку на стенах лестничного пролета.
Старик остановился, чтобы опереться на перила. Я застыла в нерешительности, а потом придержала его за локоть, чтобы помочь. Кожа там у него белесая и сухая, с трещинами.
– Шестнадцать ступенек, – проговорил он, тяжело дыша. – Спорим, ни за что не угадаете, сколько мне лет.
Вокруг его морщинистых глаз были розоватые круги. Из носа виднелись волосы и угри. Моя бабушка всегда следила за собой: каждую неделю делала укладку, и от нее пахло кремами и корицей. Я жалею, что забыла спросить у матери, что с ней случилось и почему пришлось остановить оплату страховки за Крили.
Мужчина настолько стар, что вот-вот рассыплется в труху, и о нем плохо заботились. Он засмеялся, обнажив влажный и почти совершенно беззубый рот.
– Я тоже не знаю!
На втором этаже он остановился:
– Вы выглядите немного юной для подобного места, но я не задаю вопросов. Здесь полно людей с неприятностями. Я лишь прошу не приносить сюда еще неприятностей, вы понимаете?
Я кивнула. Мы с ним подошли к двери, оштукатуренной и выкрашенной в тошнотворный коричневый цвет поверх другой краски странного оранжевого оттенка. Раньше я жила с матерью в паршивых квартирах со шкафами, прогрызенными мышами. Я жила на улице под дождем и ледяным снегом. Я жила в Сид Хаус. А эти поганые разваливающиеся стены и паршивая краска и старый-престарый мужчина – все это где-то посередине. После того, к чему я привыкла, не рай, но также и не ад.
Комната не намного больше просторной спальни, с дополнительной комнатой сбоку. Ее я обнаружила, когда заглянула туда. По сути, это объединенные кухня и ванная: с одной стороны там стояли розовый холодильник с вмятиной и старая раковина, с другой – унитаз и крохотная ванна на когтеобразных ножках. Плиты не было, а такой маленькой ванны я еще не видела. Если я заберусь туда и присяду, мои колени упрутся в грудную клетку… Мне здесь понравилось, хотя это и может показаться странным.
Мужчина пожал плечами.
– Здание старое. Где-то тысяча девятьсот восемнадцатый год. Раньше ванные считались настоящей роскошью. Люди клали сверху доску и ужинали на ней. Это был обеденный стол! Дальше по коридору находится общая ванная для мужчин. Комнаты с туалетом я стараюсь сдавать дамам.
Он произнес «сверху» как «сверхту». «Люди клали сверхту доску и ужинали на ней».
Потолок представлял собой лабиринт из отклеивающихся обоев и красных и желтых брызг. Я посмотрела на старика.
Он задумчиво потер подбородок.
– Что ж, понимаете, это старик Роджер. Иногда он выпивал, и у него случались припадки – начинал сражаться с горчицей и кетчупом. Ему нравились хот-доги, нашему Роджеру… У меня есть лестница, можете взять ее и вымыть это. Я сбавлю плату за первый месяц на двадцать баксов, раз уж комната не убрана. На первом этаже живет мужчина – он раньше помогал делать ручную работу, но больше не хочет этого делать. – Старик сделал паузу. – Его называют Школьный учитель, потому что, думаю, это было его профессией. Он все время по любому поводу читает нравоучения. Полагаю, невозможно избавиться от старых привычек. Они приклеиваются к человеку намертво.
Иногда на улице пожилых людей знали не по имени, а по их прежним занятиям, до того как они оказались без дома. Денежный парень. Дама из булочной. Парень-пиццайоло. Хотя детей так и называли: Ребенок. Интересно, как бы меня звали здесь, если бы я оказалась снова просто Ребенком?
И хотела бы я знать, как Школьный учитель попал из школы в это разрушенное место.
Старик огляделся и посмотрел в первую комнату. Мгновение он казался озадаченным; затем произнес:
– Ах, кровати нет. Ее забрали, когда умер Роджер. Тогда еще сбавляю десятку с месячной арендной платы. В любом случае тут на самом деле был просто матрас.
В первой комнате находилась лампа с абажуром, вызывающим вопросы, неприметный карточный стол и зеленое мягкое кресло. Он проследил за моим взглядом и улыбнулся:
– Частично меблированная. Триста восемьдесят пять в месяц, включая коммунальные услуги, но если вы привезете телевизор и захотите кабельное телевидение, вам самой придется оплатить установку, хотя парочка господ с первого этажа как-то решили эту проблему втихаря. И у нас здесь нет этого вайфая. У нас здесь большинство оплачивают ежемесячно, вы понимаете, один или двое еженедельно, но это их пожелание. Однако мне нужен страховой депозит, это мое правило, даже если аренда краткосрочная и человек не выглядит причиняющим ущерб. Никогда не знаешь, когда кто-нибудь сломает имущество, так ведь? Вам это будет стоить двести долларов, но вы получите их назад, если после вас комната останется в хорошем состоянии.
Старик сделал паузу и посмотрел на меня строго сверху вниз:
– В магазине спиртных напитков иногда немного шумно, если вас беспокоят звуки. Я не привередливый, но, как уже говорил, приносите с собой те неприятности, которые уже есть, новых здесь не нужно.
С другой стороны коридора раздался металлический смех из телевизора. Кто-то тихо пел на испанском в конце коридора.
Я не знала, как это все делается. Не знала, хорошее это место или дурное, или о чем я должна спросить. Я знала только, что у меня есть деньги на это жилье прямо сейчас, и этот человек кажется приятным, и он не просит заявочный взнос и не делает проверку кредитоспособности или еще что-то подобное. Я видела места хуже этого, и мне страшно, но я все равно подняла на него глаза и кивнула. Я не могла подобрать слова, руки тряслись. Не хотелось думать о том, что может случиться, если это место окажется ужасным…
Старик наклонился, чтобы смахнуть муху со штанины. Из сандалий выглядывали скрюченные и грязные пальцы ног.
– Меня зовут Леонард. Почему бы вам не представиться, и мы сможем положить начало нашей замечательной дружбе.
Он нагнулся, чтобы помочь мне вылезти из ванной.
Я взяла его руку. Она оказалась на удивление мягкой, и почти против воли я ему улыбнулась. Я немного расслабилась. Он казался таким приятным и честным.
– Чарли, – отозвалась я. – Меня зовут Чарли Дэвис.
Когда я добралась до квартиры Майки, то увидела компакт-диск, прислоненный к москитной двери. К лицевой стороне диска скотчем был приклеен конверт. На нем расплывшимися фиолетовыми чернилами написано «Майк», буква «к» растеклась вереницей распустившихся фиолетовых цветков. У меня не было времени размышлять о том, что все это может значить, поэтому я оставила все у двери. Майки я оставила записку со своим новым адресом.
У меня не заняло много времени заново упаковать свои вещи. Я завернула посуду из приюта в клетчатое одеяло, которое стащила с забора, и втиснула это в чемодан Луизы, а свою одежду закинула в рюкзак. Я нашла небольшую веревку и вытащила все на улицу, привязала чемодан к багажнику велосипеда и водрузила рюкзак на плечи.
Оперная музыка лилась из окон переднего дома. Я остановилась на секунду, слушая ее, и спросила себя, надо ли попрощаться с Ариэль, или поблагодарить ее, или еще что, но решила этого не делать. Вышла через садовую калитку и поехала не оглядываясь. Это еще одна вещь, которой я так и не научилась: прощаться.
Я медленно и с трудом подъезжала к белому зданию. Чемодан постоянно перемещался сзади меня на велосипеде, и я приложила немало усилий, чтобы держать равновесие и крутить педали. Мне не очень хотелось оставлять велосипед на улице, даже с замком, но все равно пришлось оставить, надеясь на лучшее.
Я затащила все вещи вверх по ветхим ступеням и остановилась. Я простояла у двери комнаты добрых пять минут, вытирая пот с лица и ожидая, что кто-нибудь меня впустит, прежде чем осознала, что я сама могу себя впустить. У меня же есть ключ! Я посмотрела вниз на него, он серебристый и прохладный, в моих руках.