– Ты, – произнесла я почти с ликованием. – Так это был ты!
Райли поднял вверх руку.
– Все, с меня хватит, ребятишки. – Он вытащил еще одну бутылку пива из холщовой сумки. – Увидимся, Майкл. Странная Девчонка, не забудь пораньше лечь спать. Посуда сама не помоется.
Мы смотрели, как он уходит покачивающейся походкой.
– Этот парень превосходный музыкант, пишет звездные песни, но большой раздолбай. Вот так растрачивает свой талант, – заметил Майки.
Он покачал головой, и мы некоторое время смотрели, как переулок постепенно и мягко поглощает Райли.
Чтобы затащить футон на шестнадцать ступеней вверх, нам потребовалась помощь одного из подвыпивших мужчин, стоящих на крыльце, но когда мы подняли его, Майки выглядел удовлетворенным и счастливым. Он вытер пыль с ладоней о свои штаны.
– Чарли, – позвал он тихим голосом.
У него был добрый взгляд, и я пододвинулась к нему. Мне давно не было так хорошо, как с ним, так безопасно. Я обнимала его футон две недели или больше, вдыхала его запах с подушки, ждала его возвращения. Он уже знает меня; может, ему будет наплевать на мои шрамы.
Я очень осторожно положила руку на его ремень и задержала дыхание. Это неправда, убеждала я себя, что говорила Луиза. Что нормальный человек никогда не полюбит таких, как мы. Это не может быть правдой.
Майки вроде засмеялся, но не смотрел в мои глаза. Вместо этого обнял меня и сказал куда-то в сторону:
– Мне надо идти, Чарли. Сейчас почти два часа ночи, а мне завтра работать в «Сороках». Но все теперь наладится, правда? Я буду тебе помогать, ты ведь знаешь, да? У меня сейчас много всего происходит с группой, работа и все остальное; но теперь я вернулся сюда. Я здесь. И это так здорово, что ты уже нашла работу. Это очень хорошее начало.
Я слышала стук его сердца под рубашкой, и в груди у меня зазвучало разочарование.
– Хорошо, Майки.
Я хотела, чтобы он остался… Интересно, что он подразумевает под «всем остальным» и имеет ли это отношение к конверту и компакт-диску? Уходя, он слегка махнул мне рукой.
Дверь хлопнула за ним. Я придвинула кресло, которое пахло вином из сушеных плодов и нелюбимой кошкой, к двери. Найденное барахло валялось кучами тут и там по комнате – дурацкие вещи, которыми заполняют люди свои дома. Этим вечером соседи вели себя тихо, негромко включали воду в раковинах, разговаривали шепотом по телефону.
Температура на улице упала, поэтому я закрыла окно на кухне над раковиной, завернулась в клетчатое одеяло, достала свой альбом для рисования и пакет с карандашами и угольными грифелями. Пальцы сами нарисовали контур на листе; ночь сделала петлю, перематывая ее снова перед моими глазами.
Удивительная волна тепла проносилась по телу и поглощала меня; по мере того как черты лица Райли появлялись из-под моих пальцев, он начинал вырисовываться на бумаге.
Райли покачивался, точно так же, как он покачивался, исчезая в переулке, я сделала на этом акцент. Это не из-за алкоголя. Это случается, когда всего становится слишком много и все идет наперекосяк. Такая покачивающаяся походка подкрадывается незаметно, когда человек начинает чувствовать опустошение внутри себя, и ему становится все равно. Он не хочет вернуть себя прежнего, вернуть на место то, что было потеряно…
Я чувствовала, что сама иногда тоже так хожу.
Я посмотрела на рисунок. Его лицо выглядело более изнуренным, чем там, в клипе, несколько лет назад. Сейчас он уставший, а не парень «что надо». Что-то исчезло. И еще был какой-то надрыв, который я никак не могла уловить.
Кем бы Райли ни был и что бы с ним ни случилось, я не хотела стать частью этого, и не важно, что мое тело впадает в экстаз, когда он рядом. Я перевернула страницу. Вместо этого я начала рисовать много-много дредов, запутанные пучки волос, доброе и великодушное лицо Майки.
На следующее утро Райли ничего не сказал о нашей встрече с Майки в переулке. Наверно, он в таком беспорядке или так запутался, что ничего не помнил. Или ему наплевать. По нему трудно сказать. Он очень разговорчив с Линус и с официантами, но не со мной, хотя в обед подсунул мне незаметно половину поджаренного на гриле сандвича с сыром.
Закончив работу, я направилась в библиотеку. Все компьютеры заняты, поэтому я временно расположилась наверху, в отделе искусства. Эллис всегда считала странной мою любовь к рассматриванию старых полотен и всего такого, например Рубенса: его большегрудых женщин с мягкими волосами и румянцем на щеках. Еще мне нравится Фрида Кало – кажется, что она в ярости, ее краски довольно озлобленные. На ее картинах миллионы историй. И даже когда Эван говорил, что мои комиксы заставляют его почувствовать себя важным и известным, мне они казались глупыми – просто ерунда про детей-неудачников, оказавшихся на улице, летающих высоко в небе, как бумажные змеи, и воображающих себя супергероями.
А это искусство казалось значимым. Оно в книгах. Оно вошло в историю. Я должна научиться, должна сама научиться создавать значимые вещи. Я хотела, чтобы мои картины стали известными…
В конце концов мне удалось подсесть к одному из компьютеров. И, зайдя в почту, я увидела, что пришло письмо от Каспер.
«Дорогая Чарли!
Что ж, я боялась, что произойдет нечто подобное. Я была не совсем уверена, что твоя мать в состоянии тебе помочь. Я рада, что ты, похоже, в безопасности и у тебя есть друг, который присмотрит за тобой. Надеюсь, ты следуешь правилам, которые я установила для тебя, и обращаешься за помощью. Там должны быть бесплатные психологические консультации или группа, к которой ты можешь присоединиться. Может твой друг помочь тебе найти их? Я хочу, чтобы ты была в безопасности, Чарли. Иногда мы переоцениваем себя, когда все идет хорошо, и можем не распознать знаки приближения опасности, которая способна пустить под откос все, чего мы добились. Приступай к новому медленно, Чарли, и берись сразу только за что-то одно, договорились? Твой главный приоритет – это ТЫ САМА.
Я думаю, это прекрасно, что ты нашла работу. Работа – важный шаг на пути обретения уверенности в себе. Молодец!
Ты спрашивала про Луизу. Я хотела бы рассказать тебе про нее, Чарли, но не могу. Врачебная тайна и все это «бла-бла», как сказала бы Блю. Будь здорова, надеюсь скоро получить от тебя весть.
P. S. Кстати, я в курсе про прозвища типа «Каспер» и «Доктор-привидение». Просто к сведению, как вы, девчонки, любите говорить».
И только я начала писать ответ, как мое время истекло. Я пообещала себе вернуться завтра после работы и написать ей сообщение. Возможно, мне надо ответить и Блю тоже. Я знала, как может быть одиноко там, в Крили… Я почувствовала вину, что не ответила ей в прошлый раз, когда была в библиотеке.
Я пришла домой и обнаружила там записку от Майки, подсунутую под дверь. «Встречаемся в «Сороках» в 9. Сегодня меня кинули, и я работаю в две смены. После пойдем на вечеринку, окей? Увидимся».
Я бережно сложила записку. Мое сердце заколотилось при мысли о том, что я снова увижусь с Майки. Вечеринка. Это похоже на свидание? Вроде того? Я не уверена. Я помылась в ванне, не жалея мыла, и выбрала чистую рубашку. Проскользнула в ванную комнату на этаже, морщась от запаха мочи в уборной и переполненной корзины для мусора. Я внимательно изучила свое лицо в грязном зеркале с трещинами.
«Отлично выглядишь под всей этой грязью», – сказал Эван во время парада.
Сейчас на моем лице нет грязи. Оно загорелое и чистое, нос покрыт россыпью веснушек. Для меня это все еще шок – видеть свой природный цвет волос после стольких лет окрашивания. Кто этот человек? Кем она станет?
Я подмигнула себе. Я могла бы быть чьей-то девушкой, настоящей девушкой. Возможно, девушкой Майки.
Могла бы?
Мы услышали звуки вечеринки за квартал от нее: громкий стук барабанов, басы и смех. Толпа людей рассыпалась по тротуару и толклась на улице. Там, на верхушке склонившегося к земле кактуса, висела синяя ковбойская шляпа из бархата.
Перед тем как мы зашли на задний двор, Майки неожиданно остановился, и его лицо изменилось.
– Вот блин! – воскликнул он, смотря на меня сверху вниз. – Я совсем забыл… Проблема с алкоголем. Я в порядке, а вот ты как? Я хочу быть уверен, что ты чувствуешь себя в своей тарелке.
Я сделала глубокий вдох.
– Все хорошо, – заверила я. – Я в порядке. Я хочу туда пойти. Все будет хорошо. Клянусь. – И улыбнулась.
Хотя в душе я все же сомневалась в том, что готова к этому.
– Черт, – он посмотрел куда-то в ярде от меня, не отрываясь, где толпа людей танцевала и толклась. – Я правда хочу послушать эту группу. Ты уверена?
– Да, все в порядке.
– Окей, – Майки покусал губу, и лицо его покраснело. – Есть еще кое-что, я должен был сказать тебе раньше, но…
Его прервал сильно вспотевший парень, который подбежал к Майки и прокричал ему на ухо что-то неразборчивое. Майки жестом сказал мне «буду через минуту» и пошел с парнем туда, где играла группа. Он согнулся около каких-то усилителей. Я потеряла его из вида, так как меня увлекла за собой толпа людей с различными сочетаниями кроссовок, армейских ботинок, винтажных платьев, пирсинга, футболок, шляп с круглой тульей и загнутыми кверху полями. Все здесь выглядели старше меня.
Группа представляла собой клубок из проводов, усилителей, рваных джинсов, очков в роговой оправе и пропитанных потом рубашек в клетку. Музыка свободная и зажигательная с большим количеством хриплого вокала и пронзительных криков. Певец плеснул пивом себе в лицо, закурил сигарету и бросил ее в толпу, затем опять ссутулился над микрофоном, повествуя о койотах, девушках, пиве и о жизни мусорщика. Рядом танцевали люди, держа над головой красные стаканчики.
Я на минуту закрыла глаза, позволяя музыке окружить себя, чувствуя, как люди слегка меня толкают. Я тосковала по этому ощущению на вечеринке или концерте, когда ты являешься частью толпы, частью чего-то.
Я скучала по складским помещениям и подвалам. Скучала по кричащим певцам, по басистам с изрезанными в кровь пальцами. По танцевальному партеру на концертах главных исполнителей. Эллис не нравилось это, но она все равно ходила со мной, стояла у края толпы, пока я бросалась в нее, а толпа бросалась на меня. Никому нет до тебя дела в партере. Никто не спрашивает твоего имени. Ты падаешь туда и двигаешься, и качаешься, и кружишься, и шарахаешься, и когда тебя выбрасывает оттуда, твои ушибы и порезы кажутся привлекательными.