Александр исчез против ее желания. Его нашли на улице… Я почувствовала, как в душе расширяется дыра.
Неожиданно я задумалась над ее картинами – совсем крошечные лучи света в бушующей тьме. В галерее она сказала, что иногда один только цвет на картине может рассказать историю, просто другую. Ее сын – это свет или тьма на картинах? И что тогда Ариэль? Я старалась изо всех сил понять, но это было трудно, поэтому я закрыла статью. Я очень сильно скучала по Эллис – это похоже на огромную темную впадину в моем сердце. А у Ариэль это чувство должно быть сильнее в миллионы раз, когда она думает о своем сыне.
Моя мать тоже в отчаянии, когда думает о том, как я живу? Или это просто еще один день в ее жизни, как и любой другой? Я уехала, и у нее убавилось проблем? Почувствовала ли она облегчение, когда ей позвонили из больницы, даже если она и не пришла за мной сразу? Думает ли она когда-нибудь о том, что била меня раньше?
Она начинала еще больше злиться после удара, поднимая руку вверх, как будто там ожог, и пристально глядя на меня сверху вниз. Потому что я старалась спрятаться, особенно когда была еще маленькой. Вот так я научилась становиться неприметной, забираясь под стол или забиваясь в угол шкафа.
Волновалась ли она по-настоящему там, в больнице? Я оторвала глаза от компьютера, посмотрела вниз и увидела, что энергично пощипываю свои ноги, чтобы не уплыть.
Прежде чем я смогла остановиться, я открыла свою почту и вбила ее адрес, последний из тех, что я знала, по крайней мере. Я написала: «Со мной все в порядке».
Мой палец завис, прежде чем кликнуть «Отправить». Ей ведь хотелось бы знать, да? Что я, по крайней мере, жива тут?
Мать знает номер телефона Майки. Они разговаривали в Миннесоте. Но она не звонила ему и не связывалась с ним, чтобы узнать, как я.
Иногда Проклятый Фрэнк был под сильным кайфом, и тогда говорил нам всем, кто находился в доме:
– Где сейчас мамочка и папочка, а? У входной двери умоляют вас вернуться домой?
Сигаретный дым витал в воздухе перед его лицом, а его глаза горели как угли при свете белых ламп.
– Теперь у вас есть я. Я ваша чертова семья, не забывайте об этом!
Моя мать не звонила Майки. Или Каспер. Она ничего не предпринимала. Майки уезжает. Эллис стала призраком. Эван где-то на полпути в Портленд. Я удалила сообщение к матери.
Я совершенно одинока…
Неделю спустя, в конце июня, Майки приехал посреди ночи, припарковав фургон группы у моего дома.
Он тихонько постучал в дверь и позвал меня по имени. Когда я открыла, он сказал:
– Нам нужно рано выехать. Это безумие, расписание странное, завтра первый концерт.
Майки нервничал и был возбужден. Я почувствовала исходящую от него нервозность.
Он положил лист бумаги на карточный стол. Там номера телефонов – его, Банни и Ариэль, и расписание его тура.
– Я знаю, что у тебя нет телефона, но ты, наверно, сможешь воспользоваться телефоном Леонарда или позвонить с работы, если срочно понадобится, хорошо? И можно писать мне сообщения из библиотеки.
Майки наклонил ко мне голову, так близко, что я почти ощутила прикосновение его щеки.
– Мне кажется, мы действительно добьемся успеха, – протараторил он. – Думаю, это также поможет нам записать студийную песню там, в северной Калифорнии. Я хочу сказать, это ведь просто улетно, да, Шарлотта?
Я опустила голову, и он обнял меня. Я очень медленно досчитала в уме до двадцати. Он поцеловал меня в лоб.
– Соберись и будь сильной, – прошептал он мне на ухо.
Я терла лицо чистым кухонным полотенцем, стараясь вытереть с него пар и жар, царившие в кухне. Маленькие капли пота падали с подбородка в горячую воду, льющуюся в раковину. Райли шел по коридору из офиса с папкой документов в руке. Он поймал мой взгляд и нахмурил брови. Сегодня он выглядел лучше. Сейчас уже почти одиннадцать, и он еще не открывал пиво.
– Ох, какого черта, – сказал он. – Что я тебе говорил про рубашки? Здесь жарко, дорогая. Я не хочу, чтобы у тебя был тепловой удар.
– У меня нет футболок.
Я возилась с тарелками, укладывая их на поддон.
– Что ж, сходи в «Гудвилл» и купи несколько после сегодняшней смены.
Он положил папку со счетами на разделочную доску.
– Хотя бы закатай эти чертовы рукава. Просто ради меня.
Я вставила поддон в машину, лязгнула дверью, вытащила емкость с мокрыми столовыми приборами из раковины, лишь бы не смотреть на него.
– Закатай рукава, Странная Девчонка, – голос Райли стал тверже.
Сейчас он стоял совсем близко от меня. Я чувствовала его запах сквозь пар, смесь запахов – сладкий и пряный, кофейный и сигаретного дыма. Я стояла неподвижно.
Райли посмотрел на передний прилавок – там Линус мыла витрины для пирожных. Он разжал мои пальцы, и столовые приборы опустились обратно в раковину с водой. Он медленно поднял один рукав моей трикотажной рубашки, сначала немного, а затем по локоть. Перевернул мое предплечье.
Я скорее почувствовала, чем увидела, как глубоко он вдохнул грудной клеткой, а затем сильно выдохнул. Я сосредоточилась на грязных остатках еды, плавающих в раковине – промокшие куски мяса и хлеба, завитки омлета, – но мое сердце трепетало.
Что-то произошло, когда Райли прикоснулся ко мне, это смутило меня: электрический ток, провод, протянутый сквозь кожу.
Он опустил рукав обратно. Проверил вторую руку. Его пальцы оказались теплые и нежные.
– Ты бывала во тьме, Странная Девчонка.
Райли засунул папку под мышку и достал пачку сигарет из кармана рубашки. Он любит сидеть и курить с мужчинами, играющими в Го.
– Я помню, ты говорила, что пыталась покончить с собой, но это же просто истребление себя.
Я посмотрела прямо на него. Его глаза были темные и уставшие. Он тоже кое-что знал об истреблении, и это помогло мне не так сильно стыдиться своих рук.
Райли передвинул сигарету в угол рта.
– Но ты теперь путешествуешь сама по себе. Теперь ты уже большая девочка. Ты знаешь, что из этого дерьма нет дороги назад? Купи несколько проклятых футболок с коротким рукавом и пошли весь мир к черту, слышишь?
На полпути к москитной двери он обернулся и протянул мне конверт.
– Чуть не забыл. Твой первый чек. Наконец-то ты официально числишься в штате, больше никаких показушных наличных в карман. Извини, что Джулс так долго организовывала это. Не тратьте все в одном и том же месте, вы все.
Москитная дверь хлопнула у него за спиной.
После лихорадки во время ленча я открыла конверт, и мое сердце почти сразу же упало. Зарплата оказалась меньше той, на которую я рассчитывала, потому что я не подумала о налогах. Я посмотрела на сумму налога и на остаток, который едва только покроет аренду. И как же я теперь куплю что-то нужное до следующего чека? Было лучше, когда Райли платил мне наличными. Таннер заметил, как я смотрю на чек, и кивнул мне с хмурым видом.
– Полный отстой, да? Я по самые уши в кредитах на учебу, но не могу устроиться на вторую работу, иначе не получится учиться.
Он указал в сторону Линус, которая пробивала чек кому-то за передней стойкой.
– Она все время работает здесь за двоих, и все равно ей приходится заниматься донорством плазмы за деньги, чтобы посылать деньги своим детям. Может, попросишь родителей помочь тебе?
Он ловко завернул столовые приборы в салфетки.
Я сложила расчетный чек, ничего не ответив.
Таннер вытер нос.
– Почти все здесь учатся в университете и сводят концы с концами с помощью кредитов или денег от родителей, кроме Темпл. Ты с ней не знакома. Она работает по ночам. У нее четыре работы. Она работает тут, возит пожилую леди за продуктами, стоит за прилавком в секс-шопе и преподает испанский какому-то ребенку.
– Мне уже повезло, что я получила эту работу, – тихо произнесла я.
Таннер пожал плечами:
– Делай то, что должна, чтобы как-то выживать, я полагаю. Соседи по комнате могут помочь, хотя это тоже отстой. Я, по крайней мере, получаю чаевые.
Он взял завернутые приборы и ногой открыл переднюю дверь кафе.
Через минуту он просунул голову внутрь:
– Сходи уточни у Линус. Возможно, она обналичит эту ничтожную бумажку для тебя. Думаю, у тебя нет банковского счета? Если ты попытаешься обналичить чек где-то еще, они оттяпают процент себе.
По дороге домой я долго каталась на велосипеде, стараясь подавить панику, которая росла в душе, по поводу денег, аренды и повседневных трат, и размышляла о том, что делать. Линус обналичила мой чек. Сегодня вечером мне нужно заплатить Леонарду. Чтобы приободриться, я решила съездить к дому, который мне нравится, – туда, где в саду стоит матрасная сетка в качестве решетки для вьющихся растений. Изогнутые стручки зеленой фасоли переплетались с побегами и завитками. За сеткой матраса гигантские головы подсолнуха склоняются над цветками космоса раздельнолистного и кактусами. Ярко выкрашенная каменная брусчатка петляет по всему саду, тропинка проходит между сочными цветами, кактусами, сверкающими сережками, что свисают с тополей, словно громадные колокольчики. Оранжевая рыбка покачивается на поверхности круглого пруда, окутанного дымкой. Снаружи весь дом в настенной росписи – клубящиеся облака, вспышки молний, лающие койоты, ленивые черепахи. Иногда, проходя мимо, я видела женщину, наносившую последние штрихи, ее густые седые волосы убраны на шее. Она тщательно вырисовывала детали, двигая кисточками как было нужно, и сигарета свешивалась с пепельницы у ее ног. Один раз она повернула голову и улыбнулась мне – белая вспышка в жаркий белый день. Роспись ярко загорелась за ее спиной, но я быстро зашагала мимо, смутившись. Мне нравился этот дом и нравилось думать о нем, нравилась эта странная женщина и опрятная буйная растительность в ее саду. И я хотела бы знать, как мне туда попасть, попасть в такое крошечное место на земле, в этот маленький дом, чтобы рисовать внутри и снаружи, и на задний двор, который можно наполнить и привести в порядок, и чувствовать себя уютно в пространстве вокруг.