– Вы хотите оставить работы на рассмотрение?
– Да, но тот парень…
– Аарон, мой стажер. Это моя небольшая галерея. На этот раз мне хочется разместить здесь несколько новых работ молодых художников. Они, как правило, интересны на свой лад, понимаете? – Тони рассматривал портрет Мэнни. – У вас есть разрешение от моделей?
– Что?
– Бланки разрешения на публикацию. Если люди позируют вам, они должны подписать бланки, соглашаясь на публичную демонстрацию ваших работ. Аарон, распечатай несколько образцов бланков разрешения. У вас есть резюме?
Я покачала головой, и он засмеялся.
– Вы не посещали мои занятия, ведь так? В ваших работах много мастерства, и одновременно они немного странные. Но мне нравятся. – Тони всмотрелся в рисунки поближе, убирая очки с лица. – Ваши работы приняты. Оставьте их тут. Мне предстоит часами просматривать видео и фильмы и делать инсталляцию детской спальни. И один нудист. Но ни одного рисунка. Ни одной картины. Вы, теперешняя молодежь. Если вы не можете посмотреть это, пройтись через это или посидеть на этом, то вы не хотите это делать.
Он аккуратно застегнул папку на молнию и передал ее Аарону, который стрельнул в меня вопросительным взглядом, протягивая бланки разрешений.
– Антонио Падилла. Тони.
– Чарли.
Я ощутила его мягкую и гладкую руку в своей, у него чистые конусовидные ногти и серебряный браслет, который ударялся о косточку запястья.
– Ваши модели… интересные.
Тони Падилла внимательно и с любопытством посмотрел на меня.
– Они живут со мной в одном доме.
– Неужели? – произнес он, кладя подбородок на руку. – Принесешь мне также одну из моих визитных карточек, Аарон? – Он вздохнул. – Что же. У нас впереди много работы, чтобы собрать воедино эту выставку. Я часто говорю своим студентам одну вещь, которая всегда их удивляет, одному Богу известно почему, – но жизнь художника состоит из труда. Никто не сделает это за вас. Работы не появятся просто так на странице или на стене галереи. Это требует много терпения и приводит к расстройствам.
Он посмотрел на пустые стены.
Потом засмеялся.
– Это требует шпаклевки, гвоздей, прожекторов, ламп, всякой фигни и долгих дней. Я хочу, чтобы все участники выставки внесли свой вклад. Я надеюсь, ты не боишься тяжелой работы, Чарли?
Я почувствовала, как огромная улыбка появляется на моем лице. Она практически разрывала мои щеки. Я ношу воду для мытья полов и подносы всю ночь и мою туалеты от мочи и дерьма, а теперь я буду работать со стенами, чтобы люди увидели работы! Я.
– Нет, – ответила я. – Я совсем не боюсь работы.
– Потрясающе! – воскликнула Линус и захлопала в ладоши. Она сделала паузу. – Готова поспорить, что Райли сейчас на взводе.
Я возилась с ведром для мытья полов, выжимая грязную жидкость со швабры.
– Ага, он очень возбужден.
Я держала голову опущенной, на тот случай, если ложь написана на моем лице.
– М-м-м, – Линус замолчала. Она медленно чистила гриль. – Понятно. Как много он принимает сейчас?
– Извини, что?
– Сколько он выпивает? Некоторые его заготовки немного… эээ… грязнее, чем обычно.
Она пододвинула ко мне емкость со взбитым тофу, и я заглянула внутрь. Пепел раскидан кучками по краям пышных холмов желтого цвета. Мне стало стыдно за него, хотя я и понимала, что это неправильно. И мне стыдно за себя.
Обычно Райли спал, когда я добиралась до его дома. Если он был там, то лежал распластавшись на бархатном диване с книгой на коленях, зажженная сигарета все еще свисала у него в пальцах. Бутылки быстро исчезали из-под раковины и так же быстро появлялись. Казалось, он перестал готовиться к летнему благотворительному концерту для Луиса Альвареса – гитара стояла в углу в чехле. Тетрадь со словами и ноты засунуты под подушку. Иногда Райли смотрел так, будто не узнавал меня. Я начала приходить домой, смотреть на него и курить его сигареты, пока грудь не забивалась сигаретным дымом. Однажды он стоял, держа руку на москитной двери, когда я вернулась с работы. Он посмотрел на меня и пробормотал:
– Я скучаю по тебе по ночам. Мне тяжело без тебя.
Мне стало приятно, но грустно. В душе возникло чувство перетягивания каната – и становилось все сильнее, пока я не захотела зарыться лицом в грязь.
Я не смотрела Линус в глаза.
– Чарли, я старая алкоголичка, бросившая пить. Я знакома с Райли уже шесть лет и знаю, что с ним происходит. – Она глубоко вздохнула. – Он катится вниз по наклонной. И, скатываясь, мы, употребляющие, тянем всех, кого можем, с собой вниз. Потому что если мы приземлимся в дерьмо, то не хотим сидеть в одиночестве в этом дерьме.
Я пристально смотрела на нее. Линус, которая всегда помогает людям, никогда не унывает, – алкоголичка? Теперь, когда я задумалась об этом, то поняла, почему Темпл никогда не наливает ей выпивку в ночную смену. Я попыталась представить ее в том же состоянии, что и Райли, но у меня не получилось. И то, что она сказала, задело меня за живое: о том, что он тянет меня с собой на дно. Я сильнее сжала швабру, разглядывая грязную воду в ведре, как будто искала там ответ.
– Послушай, я многого о тебе не знаю и не хочу совать свой нос, и судить никого тоже не хочу, но если ты останешься с ним, тебе будет очень больно. Мне просто нужно это сказать. Ты не понимаешь это, дорогая? Ты действительно не замечаешь?
Я запихнула швабру в ведро и схватила веник, стараясь не разрыдаться, потому что знала, что она права, конечно, она права, но я старалась сконцентрироваться на своей работе и избавиться от беспокойства. Сегодняшняя группа – трио, играющее что-то наподобие панк-польки, разбросали конфетти, и маленькие частицы рассыпались повсюду. Столы в сидячей зоне уже долгое время шатались, подложенная под ножки газета износилась и почернела от грязи. Скоро надо будет ее менять.
– Ему станет лучше. Я чувствую. – Я избегала ее взгляда, вытирая глаза, как будто это пот, а не слезы. – Я могу ему помочь. Нельзя просто бросать людей.
– Чарли, – печально произнесла Линус. – Я годами проводила время в центрах реабилитации. Если бы я получала доллар за каждый раз, когда слышала это, я была бы уже богатой, а не работала в каком-то бестолковом кафе.
Этот город засыхал и задыхался от жары. Все повторяли мне, что я привыкну к этому, что полюблю это, что зимой будет немного прохладнее, но солнце, как гигантский огненный шар, и не думало останавливаться. За обычную велосипедную поездку от дома до библиотеки я успевала вспотеть – вся покрывалась потом, подмышки на рубашке и сиденье велосипеда становились мокрыми от пота.
От Майки девять новых непрочитанных сообщений. Похоже на то, что я беру его измором, и я не понимаю почему. Писем от Блю нет, но я все равно пишу ей, всего одно слово – «Привет». Как будто я протягивала руку, срываясь вниз с крутой скалы, а рядом никого не было…
Однако последнее письмо от Майки привлекло мое внимание. Тема сообщения «день рождения / немного дольше». Я кликнула «Открыть» и прочитала.
«Возможно, ты уже слышала про нас с Банни. Это сумасшествие, я знаю. Мы будем в отъезде немного дольше – как минимум до ноября. Я беру отпуск в университете. Мы будем записывать этот альбом в Северной Калифорнии. У нас контракт на запись альбома, Чарли. Я не хотел проводить так много времени вдали от Банни, и решение казалось правильным. Когда я вернусь, я хотел бы с тобой поговорить кое о чем важном. И эй, все в порядке, даже если ты не отвечаешь. Я понимаю. Надеюсь, что с тобой все хорошо. И, Чарли: с днем рождения».
Я смотрела, не отрываясь, на слова: «день рождения». Потом закрыла почту и ушла из библиотеки.
У меня заняло добрых сорок минут, чтобы найти на велосипеде место, которое я искала. Мне пришлось заехать в глубь Южного Тусона, чтобы найти его. Я нашла это место – небольшая обшарпанная panaderia, в которой пахло, как в настоящем раю, за заляпанным стеклом витрины с кондитерскими изделиями я выбрала мороженое с самым большим количеством крема и глазури сверху. Изучив кофейное меню, я взяла cafe de olla. Я сидела на липком стуле у окна, сладкий вкус мороженого накопился у меня во рту, сливочный карамельный напиток грел мои руки. Интересно, что Майки хочет мне сказать такого важного, о чем нельзя написать в письме? Может, Банни беременна. Может, Майки собирается жить безупречной жизнью с детьми и женой, занимаясь рок-группой, обладая всем, чем хотел, пока я, обезвоженная и уставшая, должна пить воду, но вместо этого пью кофе, истратив семь долларов и шестьдесят восемь центов, чтобы поздравить себя с дурацким восемнадцатилетием, о котором я совсем забыла…[9][10]
Каждое утро я заезжала в галерею и помогала Тони и Аарону с выставкой. Другие художники старше меня – им за двадцать, некоторым за тридцать. Тони попросил их поэкспериментировать с размещением объектов, пока сам прохаживался, тер подбородок и размышлял. Он решил не вставлять мои рисунки в рамки, а просто матировать их. Тони был прав: здесь полно инсталляций, включая чью-то детскую спальню, вплоть до полного набора фигурок «Май литтл пони» и подлинных пуант в паре с подростковыми мартинсами и чулками в сетку. Еще кто-то смонтировал найденные видеоматериалы: на одной стене показывали бесконечную цепочку людей и собак, прыгающих в воду с трамплина. Цвета размытые и неясные; казалось, что прыгающие преодолевают толщу водянистого солнечного света, пастельного неба. Какой-то мужчина, у которого одна половина головы побрита, а на второй высокий ирокез, склеил вместе восемнадцать пляжных мячей в пирамиду и нарисовал на каждом грубые слова. У одной женщины вроде бы картины, но не настоящие: она приклеила на холст беличий мех, перья ворон и пряди собственных волос.
Худая, злобного вида женщина по имени Холли планировала лежать голой на полу.
– Я сама экспонат, – объяснила она мне, покусывая ноготь большого пальца, покрытый черным лаком. – Я просто должна встретиться лицом к лицу с тем фактом, что мое присутствие будет ошеломляющим для большинства людей.