– Я понял, – тихо сказал Джеймс, дёрнулся в сторону.
– Стой, блядь! – Майкл схватил его за руку. – Что ты понял?.. Я сам ничего не понял!..
– Я всё понял, Майкл, – спокойно сказал тот. – Не надо. Пусти.
– Сидеть!.. Ты мне всю голову задурил!
– Прости, – механически сказал Джеймс. Он вдруг стал холодным и равнодушным. Майкл испугался по-настоящему.
– Да стой, блядь!.. Что ты себе придумал?.. Нет тут никого, никто не приехал! Вот не надо – «а если приедет». Я не знаю! Ничего я не жду!
– Угу… – глухо сказал Джеймс.
– Да посмотри же ты на меня!..
Джеймс сидел и молчал, глядя в одну точку, ковыряя ногтем шов на джинсах. Стало холодно, будто щёлкнули тумблером. Мороз пробежал по спине.
– Чё ты хочешь?.. – растерянно спросил Майкл. – Когда просто секс, я вынимаю и ухожу. С тобой не так. Не знаю я, как объяснить. Сказал же, что люблю. Чё ещё надо?
У Джеймса дрогнули губы, он молчал. Майкл начал злиться.
– Думаешь, я для смеха с тобой связался?.. Весело мне врать всем вокруг, что мы дружим? Оглядываться, кто бы чего не подумал? Развлечение такое, да?
Джеймс пожал плечами. Майклу кровь бросилась в лицо.
– Может, в твоей тусовке это в порядке вещей. Никому дела нет. Знаешь, что со мной будет, если кто-то узнает?.. Если Томми проболтается, если про меня слухи пойдут?..
Майкл остановился. Вдохнул с трудом.
– Будет – пиздец. От такого не отмываются. Накроется к хуям вся моя жизнь, понял? Каждая собака будет пальцем показывать. Кулаками это не поправишь. Останется только манатки собрать и свалить в Дублин. Потому что тут у меня больше не будет ни работы, ни друзей, ни денег. А ты, блядь, спрашиваешь, с кем я дружил в детстве?.. Ладно, я тебе расскажу.
Майкл отбросил его руку, на запястье остались красные пятна. Джеймс болезненно растёр их, поднял испуганный взгляд. Майкл спрыгнул с кровати, пружинная сетка жалобно вскрикнула.
– Может, я его и любил, – бросил он. – Не знаю! Я не думал, пока ты не спросил. Я считал, это дружба. Он мне нравился. С ним было весело. Он мне книжки читал, потому что я сам не мог, – Майкл резко вдохнул, встал столбом, сжимая кулаки. – Что ты хочешь знать, ну?.. Давай!.. Он мне письма писал, когда уехал. Вот такие толстенные конверты были. Рассказывал, как живёт. Он всегда мог длинно трепаться. А я – не мог. Чё бы я ответил?.. Словами не возьмёшь за руку.
– Майкл… – прошептал Джеймс.
– Это ты мне сказал, что раз у меня такие фантазии – значит, я с детства пидор. Это ты начал про пять процентов. Это ты завёл про любовь. Это тебе в голову пришло, что он меня позовёт. Вот прям щас в дверь войдёт и целоваться бросится, да?
Майкл вздрогнул.
– Я сам его отпустил, – твёрдо сказал он. – У него была мечта. Я всегда знал, что он не вернётся, ничего не ждал. И не пырься на меня, как Бэмби. Мне тебя сейчас просто убить хочется.
Джеймс смотрел на него в упор и кусал губы.
– Ты должен быть только моим, – сказал он.
– Заведи себе хомячка и назови Майклом. Будет только твой.
– Мне не нужен хомячок, мне нужен ты.
– Ну тогда ты попал, – безжалостно сказал Майкл. – Собаку завести тебе мама не велит, а меня в дом привести – папа не даст.
Джеймс прерывисто вздохнул:
– Это гнусно.
– Это – правда!
Джеймс опустил голову. Альбом всё ещё лежал у него на коленях, он блуждал пальцами по фотографиям. Гладил спокойное детское лицо, будто хотел убрать у чёрно-белого Майкла волосы со лба, сделать что-то, чтобы тот улыбнулся.
– Почему мы опять ругаемся?.. – тихо спросил Майкл. – Я не хочу с тобой ссориться. Я ничего не сделал.
Он вернулся, сел на кровать.
– Я боюсь, – прошептал Джеймс.
– Ты вчера хоть по делу боялся. Сегодня-то что?..
Джеймс вцепился в его руку горячими пальцами:
– Не злись.
– Я не злюсь, – сказал Майкл. – Только не понимаю ни хера.
– У меня никого нет, кроме тебя, – невнятно прошептал Джеймс. – Ты один – настоящий. Живой. Другим плевать. Они меня даже не слышат. А ты всё помнишь. Тебе всё интересно. Ты меня видишь… – Он судорожно вздохнул. – Я так тебя люблю, что, если ты уйдёшь, я просто свихнусь, понимаешь?..
– Дятел, – с облегчением сказал Майкл. – А ещё меня дураком называешь. Сам не лучше.
Джеймс прижался к его плечу, скрючился, как от холода. Майкл обхватил его обеими руками, поцеловал в макушку.
– Да куда я от тебя денусь. Поздно уже, приехали, блядь. Я только не знаю, как нам… что дальше-то делать.
Джеймс вцепился в него скрюченными пальцами, сунулся лицом в старый свитер.
– Я тебя не отпущу. Никому не отдам…
– «Сам съем», – подсказал Майкл и вздохнул ему в волосы. Качнул раз-другой, будто убаюкивал. Хотелось что-то сделать, чтобы грусть отогнать, но в голову ничего не лезло. И вроде без вины виноват, и самому обидно.
– Я говорил, я страшно ревнивый, – прошептал Джеймс.
– Это ты каждый раз так будешь с цепи срываться, как кто-нибудь Эвана вспомнит?..
– Сам просил показать, как я психую, – пробормотал тот.
– Да?.. – Майкл ухмыльнулся. – Ну, это другое дело, конечно!.. Доходчиво показал, я прям проникся.
Бобби вылез из-под кухонного стола, сел возле двери и тявкнул.
– Что, опять отлить нужно?.. – мрачно спросил Майкл.
Год кончался на хлюпающей полосе прибоя. Дальше было море, холодное, чёрное, почти невидимое. Дальше было темно. В Дублине в новогоднюю ночь шумели и пили, свистели, орали, небо было золотым, красным, зелёным, белым, оранжевым. Двери открывали настежь, чтобы нечисть не осталась в доме, чтобы все несчастья вымело сквозняком за порог. Пабы ломились от счастливых и пьяных, переизбыток счастья выплёскивался на улицы, площади, переулки.
На берегу Ла-Манша было тихо. Майкл смёл снег с рассохшейся скамейки, воткнул в сугроб бутылку шампанского. Влажный ветер взъерошил волосы, отросшие пряди защекотали уши.
– Никогда не встречал Новый год так, – сказал Джеймс и поёжился. – Немного жутко, тебе не кажется?..
Майкл сел лицом к морю, Джеймс, помедлив, устроился рядом.
– Слушай, – Майкл взял его за руку тёплой ладонью.
Джеймс подождал немного, потом спросил:
– Что?
– Что – «что»?
– Ты сказал: «Слушай». Я слушаю. Говори.
– Да не меня, – Майкл ласково хмыкнул. – Вокруг. Слышишь волны?..
– Да.
– Закрой глаза.
Джеймс закрыл, откинулся на спинку скамейки. Стиснул пальцы, будто просил не уходить, будто Майкл мог бросить его тут в одиночестве. Майкл придвинулся ближе, сунулся к самому уху.
– Море дышит. Слышишь плеск?.. Волна бьётся в камни. Они чёрные, отсюда не видно. Накатывает, перехлёстывает. Булькает вниз. Шорох – это прибой. Ползает по берегу, туда-сюда. Тихо-тихо. Ветер гудит. Почти не слышно. Там, дальше, есть скалы. Там всё грохочет. Но ты слышишь только шёпот. Грохот не долетает. Испаряется над водой. Слушай дальше. Мимо ходят паромы из Плимута в Портсмут. Гудят. Долго-долго. А это поезд. Или электричка из Дорчестера. Стучит на стыках, тудум-тудум. Тудум-тудум. Как сердце. Ветер тёплый. Сильный. Можно даже потрогать. Пахнет снегом. Водой. Солью из океана. Атлантика совсем близко. Иногда кажется, что пахнет ледником. Они на севере, далеко. Там ломаются целые глыбы. Сползают в воду, плывут по течению. Огромные. Медленные. Лёд старый-старый. Ему тысячи лет. Миллионы. Нас ещё не было, а он уже был. Никого не было, а он уже был. Никого не будет, а он останется.
Джеймс судорожно вздохнул, комкая взмокшими пальцами его руку.
– Никого нет, а мы – есть, – прошептал Майкл ему в ухо.
Джеймс длинно выдохнул, открыл глаза. Тёмные, как ночное небо.
– Понимаешь теперь?.. – спросил Майкл. – Никого нет. Кроме тебя. Я не знаю, как ещё сказать. Незачем ревновать.
Джеймс вместо ответа перебрался к нему на колени.
Губы у него были специальные, созданные для поцелуев – мягкие, влажные, идеальные губы. От них дыхание застревало в горле. Сердце стучало куда-то мимо груди, прямиком в живот.
– Полночь пропустим, – прошептал Майкл.
– Нет. – Джеймс положил ладонь ему на затылок, взъерошил пальцами. – Полночь наступит, когда мы захотим.
Глаза у него блестели, хотя луна была укутана облаками – наверное, это горело что-то внутри. Мягкое, сияющее. Как огоньки фейри. Такие манят за собой в холмы, ты идёшь за ними, сбиваешься с дороги – оставляешь за спиной всю прошлую жизнь. Что бы там ни было, никогда не вернёшься назад. Даже если очень захочешь.
– Ты никогда, никогда меня не забудешь, – прошептал Джеймс и провёл прохладными пальцами по его лицу. – Больше никого не полюбишь. Ты теперь мой.
Майкл проехался виском по губам Джеймса, опустил лоб ему на плечо. На щеках что-то пылало – может, от ветра, может, от какой-то нелепой ерунды, которая вилась между рёбрами, слепо тыкалась в грудь в поисках выхода.
– Ты же на мне расписался, – тихо сказал Майкл, отчаянно краснея. – Давно твой, придурок.
Бобби вынырнул из темноты, обежал вокруг скамейки, пристроил голову Джеймсу под руку. Сырой ветер пробирался за воротник, щекотал там, утекал ниже, под рубашку, мимо пальцев Джеймса, лежащих на шее.
– Давай загадаем что-нибудь, – предложил Майкл, неловко почесав о плечо горячую щёку. – Целый год впереди. Чего ты хочешь?..
– Чтобы родители определились, разводятся они или нет, – вздохнул Джеймс. – Прости, это совсем не романтично. Я просто… так устал от них.
Он машинально чесал Бобби за ушами, и пёс сопел, будто сочувствовал.
– Они меня перетягивают, как канат. То мама рассказывает, что она этого не заслужила, то отец жалуется, как она его сводит с ума. Я туда возвращаюсь, как на войну. Если всё так плохо, разошлись бы уже наконец!..
– Может, ещё помирятся?..
– А толку-то. Они всегда сначала мирятся, потом скандалят. Опять мирятся, опять скандалят. Всю чёртову жизнь. Я свихнусь однажды.
Джеймс сжался, поднял плечи. Сидел сердитый и беспомощный, стиснув губы.