Он принёс початую бутылку виски, которая хранилась для особых случаев, разлил по стаканам для сока. Эмма выпила сразу, не поморщившись, кивнула ему налить ещё. Кристофер сел рядом с ней, поставил бутылку на журнальный столик. Майкл пристроился на краю кресла, смотрел на них, крутил в руках стакан с вишенками по краю и молчал.
Кристофер тяжело вздохнул.
– Леннерту всегда нравились мальчики.
Майкл подумал, что всегда об этом догадывался. Слишком странно его история замалчивалась, слишком нервно мать пресекала любую попытку вспомнить о нём. Он придумал себе, что Леннерт угодил за решётку, чтобы уцепиться за простое объяснение и не думать, не сопоставлять… Не сравнивать с собой.
– У нас была паршивая семья, честно сказать, – продолжил Кристофер. – И мы с братом держались друг за друга. У него от меня секретов не было. Я видел, как всё это начиналось. Как он влюблялся… Времена тогда были другие. Всё тайно, намёками, оговорками…
Майкл глотнул виски, обжёгся с непривычки.
– Ленни мне всё рассказывал, – сказал Кристофер, глядя себе под ноги. – Мы с ним решили – это что-то вроде болезни. Кто-то с рождения цвета путает, а кто-то – мужчин и женщин. Когда ему было шестнадцать…
Кристофер замолчал, выпил залпом.
– Его выгнали из дома, – тихо сказал Майкл.
– Отец был в ярости. Он и так-то был буйный, а когда узнал про Ленни – просто с ума сошёл. Избил до полусмерти и вышвырнул на улицу. Кричал, что убьёт его, если тот сам не сдохнет.
У Майкла мороз пробежал по рукам. С трудом верилось, что такое возможно. Он даже представить не мог, как это. Вот тебе шестнадцать, и ты влюбился… Сам ещё не понимаешь, что с тобой, почему так, откуда всё… А твоя семья… твой отец хочет тебя за это убить. И ты оказываешься один. И тебе шестнадцать…
– Я ушёл вслед за ним, – продолжил Кристофер. – Не мог там оставаться. Снял нам комнату, работу нашёл. Но Ленни меня уже не слушал. Ночевал по приятелям… – Кристофер поморщился, и до Майкла дошло, какого рода «приятели» это были. – Потом подсел на какую-то дрянь. Приходил ко мне отоспаться, денег взять. Я пытался его вразумить, но он уже ничего не слушал.
Майкл молчал, смотрел в свой стакан. Гладил щербатый край большим пальцем, цепляя острый стеклянный скол. От внезапной беспомощной жалости сводило челюсть.
– Пару раз мы с ним поговорили по душам, – сказал Кристофер. – Надрались, как сволочи. И он рассказал, как живёт. Где деньги берёт. Как по мотелям шатается. Я ему говорю – ты же себя убиваешь. А он говорит: мог бы – сам бы на себя руки наложил.
Эмма молча вытирала слёзы и смотрела на Майкла с таким ужасом, будто ждала, что он сам сейчас встанет и пойдёт трахаться за двадцатку с незнакомыми мужиками в дешёвых мотелях.
– А потом он сказал, что у него СПИД, – проговорил Кристофер. – Мы тогда уже с твоей матерью поженились, жили в том доме под Чидеоком. Я его забрал к себе. Последние полгода он прожил с нами. Умер у меня на руках.
– Он не лечился?.. – тихо спросил Майкл.
Кристофер горько усмехнулся.
– До первых лекарств два года не дотянул. Умер в восемьдесят пятом. Ему было, как тебе сейчас. Двадцать.
Майкл сидел ссутулившись, будто на плечи положили могильный камень. Двадцать. И не жил толком. А если б не умер?.. Если бы так случилось, что выкарабкался, дотянул, если бы знали друг друга?..
Ну, пусть была бы семейная тайна – но ведь Майкл бы знал, что дядя у него из «этих». Было бы с кем поговорить. Откровенно. Леннерт бы жил где-то поблизости, в гости бы заезжал. Наверное, был бы красивым, даже лучше, чем Кристофер, всегда гладко выбритый, с одеколоном. Носил бы яркие цветные рубашки, разговаривал чуть манерно, называл бы мужчин – «подруга». Нашёл бы себе кого-то постоянного, врача или юриста, вместе ездили бы на Рождество в Дублин. Там-то от него бы точно не отвернулись. Даже дядя Шеймус, который всю жизнь работал на кране в порту и нормальнее его была разве что консервная банка, говорил, если приходилось к слову: «Люди имеют право сами распоряжаться своей задницей! Никакие англичашки не будут мне указывать, что туда пихать, если я захочу – хоть картошку, хоть хрен тюлений!» Для дяди Шеймуса это был не вопрос ориентации, а дело принципа.
– Какой он был?.. – спросил Майкл.
– Упрямый, – тихо сказал Кристофер. – И умный. В детстве хотел наукой заниматься. Мог часами с лупой сидеть, наблюдать за букашками. Муравьёв в банке держал. Всё в тетрадочку записывал. Мечтал поехать на Амазонку, новый вид открыть.
У Майкла запершило в горле. Так ясно увидел мальчишку со старой фотографии, похожего на себя. Вот сидит, скрючившись, разглядывает муравьиную дорогу в увеличительное стекло. Вот поднимается на ноги перед захлопнутой дверью, вытирает кровь с лица. Вот он один в ночном городе, и ему некуда идти. Вот он первый раз подходит к незнакомому мужчине в парке и думает только о том, что от голода сводит живот…
– Когда он умер, я себе сказал… – продолжил Кристофер. – Если так случится, что у меня сын, или дочь, или внук, неважно – окажется таким же… Я ничего запрещать не стану, природу не запретишь. Но всё сделаю, чтоб от такой судьбы уберечь. Леннерт умер не от того, что на пацанов заглядывался, а от того, что деваться ему было некуда. Можно ведь найти себе кого-то, жить тихонечко. Не высовываться. Кто там что под одеялом делает – никого не касается.
– Какие уж теперь внуки, – горько вздохнула Эмма и всплакнула уже по инерции.
– Почему вы раньше ничего не рассказывали?.. – спросил Майкл.
– Мать боялась. Думала, если узнаешь правду – пойдёшь пробовать, как он. И как он, подцепишь что-нибудь. Когда ты в Эвана влюбился, я уже заподозрил, что не зря себе обещание дал.
– Я не влюбился!.. – возмутился Майкл. – Да мы дружили просто, ничего у меня с ним не было!..
– Ты не помнишь, – грустно сказала Эмма. – Тебе лет было… семь. Или восемь. Вернулся однажды из школы… Руки в ссадинах, волосы дыбом, весь в пыли, рубашка без пуговиц… Сказал – подрался. Защищал эту чёрненькую, Зарину. Её задразнили, говорили гадости про её мать…
Майкл помнил. Солнце глядело сквозь линялые занавески на кухонный стол. Если положить руку на границу тени, можно почувствовать нагретую поверхность пальцами, а под ладонью будет прохладно.
– Они говорят, у Зарины мать – шлюха. – Майкл потрогал свежую ссадину на подбородке. Кровь уже схватилась корочкой, и он машинально отколупал её. Тёплая капля медленно и щекотно поползла вниз по шее.
– Майкл!.. Не повторяй глупости за другими. Это очень грубо.
Эмма поставила перед ним тарелку. Майкл покрутил ложку в пальцах, пуская солнечные зайчики на стену.
– Они говорят, Зарина тоже станет шлюхой и никто на ней не женится.
– Они дурачки и не понимают, о чём говорят. Не повторяй за ними.
– А как люди решают, на ком хотят жениться? – задумчиво спросил Майкл, подперев голову кулаком.
– Когда кто-то тебе очень сильно нравится, ты хочешь всё время быть с ним. Завести с ним семью, прожить вместе всю жизнь до старости. Вот как мы с твоим папой.
Эмма достала чай из шкафчика, бросила щепотку в чайник.
– Понятно, – серьёзно сказал Майкл. – Тогда я женюсь на Эване. И буду жить с ним до старости.
Эмма вздрогнула, выронила пачку. Чай рассыпался по полу, но она словно не заметила.
– Так нельзя, Майкл, – странным голосом сказала она, будто собиралась заплакать. – Мальчики не могут жить с мальчиками.
– Почему?.. – по инерции спросил Майкл.
На самом деле ему было неинтересно, почему кто-то думает, что он не может жить с Эваном. Ещё как может. Пусть только кто-то попробует запретить. У них будет целый огромный дом на большом-большом острове. В море. Нет, в океане. А вокруг острова будет плавать сторожевой кит. Ручной. И будет петь свои песни, так что если сунешь голову в воду – сразу услышишь…
– Мальчикам должны нравиться девочки, – сказала Эмма, подметая чай.
– А мне нравится Эван, – спокойно сказал Майкл, глядя в окно. – Он лучше. Девчонки скучные. И визжат противно.
Кристофер подлил себе виски, Майкл тоже подставил стакан.
– Когда ты сказал, что хочешь жениться на Эване, мать чуть не поседела. Сразу подумала, что у тебя та же судьба будет, что у Леннерта. Я говорил – глупости, мы же тебя из дома не выгоним. Но она уже себя до смерти запугала…
Майкл встал с кресла, пересел к родителям, втиснулся между ними.
– Мам, – сказал он. – Я старался быть как все. Не получилось.
Кристофер обнял его за плечи, притянул к себе.
– Ты всегда всё делал по-своему. Упрямый, как… баран.
– Мне с ним хорошо, – сказал Майкл. – Он такой умный – ты не представляешь какой. Столько знает… Везде был. Даже в Китае. Мам, ну дались тебе эти внуки. В них счастье, что ли?..
– Я как-нибудь смирюсь, – сказала Эмма и шумно вытерла нос. – Только пусть он у нас больше не ночует.
Кристофер фыркнул:
– А то они днём не справятся.
– Да ну тебя!.. – Она стукнула мужа по плечу и засмеялась сквозь слёзы.
Ночью Майкл лежал без сна, глядел в потолок, подложив руки под голову. Вспоминал красивое молодое лицо с фотографии, невольно искал сходство с собой.
Почему Леннерт хотел умереть?.. А ведь был бы учёным. Пропадал бы в экспедициях. Писал бы книги. А когда всё завертелось – можно было бы прийти к нему и сказать: Леннерт, мне нравится один парень. Майкл точно знал, что звал бы его просто Леннерт, без дяди. Леннерт бы говорил, так он не чувствует себя старой калошей.
Ему было бы сорок два. Он бы курил трубку. У него в квартире были бы коллекции бабочек под стеклом. Майкл бы разглядывал их и слушал, откуда они берутся, такие красивые.
А когда уехал Эван, Леннерт бы приходил, молча брал Майкла за руку и вёл бы гулять. И рассказывал бы о том, как сам влюбился первый раз в жизни. Он бы красил волосы в странные цвета – то синий, то фиолетовый. Подводил глаза чёрным. Повязывал шёлковые шарфы. Он бы часто улыбался. Он бы обязательно кого-то себе нашёл. И когда появился бы Джеймс, Майкл пришёл бы к нему за советом. А Леннерт раскурил бы трубку и сказал – ну, выкладывай. И ещё сказал бы: «Майкл, мальчик мой, никого не слушай, даже меня. «Отпусти, если любишь» – это чушь собачья, Майкл. Майкл, если любишь – хватай и держи».