Возможно, сами картины валялись в ящиках на складе музея. Зайцев уже знал, что такие большие машины, как театр или вот музей, намного больше того, что видно простой публике. Есть у них и кулисы, и машинные отделения, и склады, и мастерские – и живет это все двадцать четыре часа в сутки, а не только когда внутрь пускают по билетам. И загадки поэтому никакой нет.
А возможно, по делу о групповом убийстве на Елагином острове уже давно нашли улики, которые объяснили бы ему все. Недаром же там уже почти полгода работал, не сбавляя оборотов, усиленный состав.
Так размышлял Зайцев, пялясь на белый лист, торчавший из машинки.
Все возможно.
В его небольшом личном кодексе было совсем немного правил. И одно из них гласило: если тебя что-то тревожит, то так оно, скорее всего, и есть.
Зайцев надул щеки, выпустил воздух, выдернул лист с незаконченным протоколом. Быстро вставил чистый и затрещал по клавишам: буквы посыпались в ряд.
Потом он долго и кропотливо, мелкими точными движениями водил лезвием по куску резины, то и дело сверяясь с оттиском на документе. В другой папке без труда нашел подпись Коптельцева. Сперва обвел ее карандашом, так что продавил по листу. Дело это все равно шло в архив. Перевел оттиск на нужное место. Обвел пером в одно касание. Проверил результат.
Дал высохнуть. На миг его кольнула совесть. В принципе, лично ему Нефедов еще не сделал ничего плохого. «Пока еще», – перебил голос совести другой голос, более циничный. Да, риск был. И за такое Нефедова вполне могли не то что перевести в отдаленный северный гарнизон, охранником каким-нибудь, а вообще под трибунал отдать. Но так, может, оно и к лучшему; иначе от Нефедова, от его внимательных совиных глазок они все равно никогда не избавятся… Голос совести опять окреп – опять напомнил: лично ему Нефедов ничего не сделал плохого, а ведь если хотел бы – давно уже сделал бы. «Ничего, если что, так отмажут тебя как-нибудь дружки твои гэпэушные», – быстро заткнул голос совести Зайцев.
Перегнул листок пополам.
С папками под мышкой быстро сбежал по ступенькам в подвал, в архив. Здесь всегда горела тусклая желтая лампочка. Лохматая голова Нефедова вынырнула из-за стойки.
Зайцев уже открыл рот, как услышал чьи-то шаги. Кто-то шел сюда.
– Нефедов, ты, наверное, давно уже не различаешь, где ночь, а где день, без окон-то? – произнес он безразлично.
– Никак нет, товарищ Зайцев, – невпопад ответил Нефедов.
– Ну и молодец, – обрадовался Зайцев. Подмигнул. Шлепнул папки на стойку и вышел.
Нефедов поднял папки. Перенес на стол.
– Эй, там есть кто живой. Улики принимай, – услышал он голос со стойки: нетерпеливая ладонь пару раз ударила по кнопке звонка.
– Бегу, – угрюмо ответил Нефедов.
Потом он вернулся к столу, сдвинул папки в сторону: успеет еще зарегистрировать. Развернул листок, оставленный Зайцевым, и внимательно изучил написанное.
Глава 15
1
Ленинградские бандиты – люди нехитрые. Ленинградские следователи потому тоже не мудрили. Особо важные дела Коптельцев убирал в сейф. А вот за ключом следил не слишком.
Зайцев, во всяком случае, на это надеялся.
Коптельцев уже уходил. Стоял, облокотившись на стойку дежурного, чуть выпятив зад, расписывался в журнале. Лестница влажно блестела: было так поздно, что и вечерняя уборщица уже закончила работу.
Зайцев полетел через последние ступени.
Перо царапнуло бумагу, а сам Коптельцев вынужден был обеими руками уцепиться за стойку. И упал бы, если бы Зайцев сам не схватил его в объятия. Начальник был увесистым.
– Зайцев! Пьяный, что ли?
Зайцев выпустил его из объятий, чувствуя, что потянул мышцу. Коптельцев оказался увесистее, чем он рассчитывал.
– Епт. Чуть башку не расколотил тут.
Коптельцев одернул френч, оправился.
– Совсем уже не смотришь, куда прешь?
– Об какую это я хреновину перецепился? – Зайцев изобразил, что растерянно шарит взглядом у себя под ногами. А тем временем незаметно перевел ключ, добытый из кармана Коптельцева, себе в карман. Дежурный из-за стойки привстал, вытягивая шею:
– Уборщица, может, опять тряпку бросила? Бывает.
– Вы лампочку тут посильнее вкрутить не можете? В потемках скачем, – раздраженно перебил его Зайцев.
– Ты смотри, срач какой в журнале теперь, – пихнул толстую бухгалтерскую тетрадь Коптельцев.
– А мы промокашечкой сперва, – засуетился дежурный.
– Давай, Зайцев. До завтра, – буркнул, успокаиваясь, Коптельцев. И схватился за ручку двери.
– До завтра! – уже в спину сказал ему Зайцев. Похлопал себя по карманам. И негромко, но внятно произнес в сторону дежурного:
– Кепка наверху осталась.
– Ага, еще вдруг лысину застудишь, – согласился дежурный, страшно довольный своей шуткой.
Зайцев прыжками, сильно ухватываясь за перила, побежал наверх.
В кабинете Коптельцева глаза быстро привыкли к полумраку. Ночной простор над Фонтанкой казался светлым в больших окнах.
Руки двигались быстро и четко. Дыхание замедлилось, как во сне. При этом где-то на заднем крае сознания Зайцев продолжал развертывать параллельную цепочку событий: вот он идет к себе, вот отпирает опять – нельзя потратить в кабинете Коптельцева больше времени, чем на кепку; у дежурных бессознательное чувство времени и такая же бессознательно цепкая память на тех, кто входит и выходит, особенно в неурочный час. Призрачный, параллельный Зайцев стал бестолково искать кепку в своем кабинете.
Зайцев настоящий не делал ни одного лишнего движения. Оттиснул слепок на воске. Убрал отпечаток. Пригодится. На всякий случай внимательно осмотрел дверь: никаких там щепочек, перышек, волосков, бдительно пристроенных так, чтобы потом сразу обнаружить нежданный визит? Нет, Коптельцев явно ничего не опасался. Ключ мягко и сильно повернулся. Зайцев открыл дверцу сейфа.
Не папка. Стопки папок. Да, уголовный розыск работал в усиленном составе. Полгода энергично велось следствие. Свидетельство налицо. В темном брюхе сейфа не видно толком ничего. Что, если паранойя Коптельцева отыгралась внутри сейфа? Руки в перчатках начали потеть. Пора ускоряться.
Зайцев проверил, закрывает ли его дверца сейфа так, чтобы с улицы не виден был свет в кабинете. Зажег палочку карманного фонарика. Проверил, нет ли сторожевых волосков или прочей дребедени. Нет, Коптельцев и здесь не опасался чужого носа. Зайцев зажал фонарик зубами. Так лучше. Бесшумно, одним движением вынул все папки разом, плотно прижимая друг к другу, чтобы ни листочка случайно не вылетело. Присел на пол. Стал быстро просматривать.
Со страниц запрыгали слова: «террор», «террористическая группа», «антисоветский», «диверсия», «вредители», «немецкие шпионы». Он даже перепроверил обложку. Нет, точно Елагин парк. Коптельцев твердой рукой вел следствие против какого-то антисоветского заговора. И фамилии, фамилии, фамилии. И фамилия «Фирсов». Много раз. Везде. Теперь понятны их странные рожи и еще более странные тосты тогда, в пивной-чайной. Вернее, непонятны. Какой еще заговор? Не может быть.
Он услышал странный шум. Замер. Шум не стих. «Да ведь это же я дышу», – осознал Зайцев. Он заставил себя успокоить дыхание. Промокнул тыльной стороной ладони лоб. Время вышло.
– А, нашел свой блин, – подмигнул ему дежурный, подняв голову. Зайцев сдвинул «блин» на затылок.
– На себя посмотри, Кондратьев. Спокойных сновидений.
– Адье. Ой, Зайцев, погодь маленько!
«Опять какая-нибудь дурацкая острота», – подумал Зайцев.
– Ну чего еще?
– Вот, с почтой вечерней пришло. Я думал попозже разнести. Да забери сейчас, если хочешь.
Он протягивал толстенький коричневый конторский конверт.
Зайцев не ожидал никаких посланий, но виду не показал. Расписался в журнале.
Дверь хлопнула, выпустив Зайцева, впустив ночной холод.
2
– Возьмите, товарищ, это вас, – и протянул трубку.
Нефедов приложил ее к уху. В трубке зарокотало. Лицо Нефедова с полуприкрытыми глазками по-прежнему казалось сонным.
– Так точно, – ответил он.
Повесил трубку на рычаг.
– Ну-с, полагаю, инцидент, как говорится, исперчен? – с довольным видом поинтересовался полный, чисто вымытый и выбритый товарищ в хорошем шевиотовом костюме и откинулся на спинку кресла. Ручки кресла были в виде позолоченных львиных голов. «Музейное», – отметил Нефедов. Но лицо его по-прежнему не выражало ничего.
– Товарищ…
– Простак, – подсказал выбритый товарищ.
– Товарищ Простак, – повторил Нефедов. Ему нравилось производить впечатление туповатого: у людей быстрее иссякало желание с ним поговорить.
– И в следующий раз!.. – поднял полный пальчик товарищ Простак. – Пусть товарищ… э-э-э… – он перегнулся через свой животик к столу, прочел залихватскую подпись, выведенную Зайцевым: – товарищ Коптельцев обращается напрямую.
Нефедов протянул руку за ордером. Но товарищ Простак оказался проворнее.
– Эпс! – театрально взмахнул он листком. – А это я сохраню на память.
– Товарищ Простак, вас Москва, Наркомторг запрашивает, – просунулась кошачья мордочка секретарши.
Но руку Простак и не думал опускать. «Сука», – подумал Нефедов.
– Люсенька, соедините. А товарища проводите к выходу.
Нефедов прикинул: заломить гаду руку. Но стоит ли? Он глянул в окно за его спиной. Второй этаж, дерево.
– Товарищ, идемте, – позвала его Люсенька. Нефедов с тем же туповатым видом потопал за ней.
3
Зайцев рывком вскочил на кровати. Прислушался. Тихо. Только на полу лежит сероватый прямоугольник света – от уличного фонаря.
Цок. Опять ударило в стекло.
Зайцев выдернул из-под подушки пистолет. Тихо подошел к окну сбоку. Осторожно глянул. Нефедов стоял в свете фонаря, задрав голову, и не думал прятаться.
Зайцев махнул ему рукой: поднимайся.
Убрал пистолет. Быстро надел брюки. Тихо прошел по коридору. Стараясь не щелкнуть замком, отпер и приоткрыл дверь. Он не слышал шагов ни на лестнице, ни на площадке. Только вдруг в щель просунулась рука – и Нефедов вошел.