Зайцев решился. Подвинул телефон.
Соединили его на удивление быстро.
– Здорово, Вася. Ну чего, билет в Москву уже взял? – радостно зарокотал в трубке Кишкин.
– Ага. Почти. Слушай, будь другом. Мне тут надо товарищей московских пробить одних: кто такие, что за птицы и так далее. А главное, мне интересно, в каком они свойстве-знакомстве с неким Простаком.
– Чего?
– Фамилия такая.
– Господи.
– Ну да.
– Кликуха, что ли?
– Партийная разве что.
– Что, партийный начальник какой?
– Вроде. По торговой линии. Может, ты в курсе?
– Я, конечно, не в курсе. Ну валяй, записываю.
– Кишкин, ты человек! Ты…
– Да пошел ты. Я уже понял, что пока ты из своего говна там не выпутаешься, сюда носа не покажешь.
– Я правда… Я только это дело закрою – и все. Полечу к тебе на крыльях любви.
– Пошел ты. Пишу.
Зайцев начал диктовать.
5
Нефедову раньше не приходилось бывать на Почтамте – в главном здании городской почты, да что там, всей Российской империи, когда еще была империя. И теперь он с интересом оглядел громадный зал с гулкой плиткой и стеклянной высокой крышей. Огромный, как раз, чтобы просторно было почтовым каретам вместе с их лошадиными силами.
– Гражданин, вы телеграмму отправить? – к нему уже шла женщина в форменной куртке. Зевак здесь, по-видимому, не любили.
– Мне насчет бандероли.
– По губернии? По городу? По Союзу?
– По городу.
– Шестое окно.
Нефедов снял кепку, чтобы придать себе более мирный вид. Но потом передумал, надел.
Сунулся в окно. По ту сторону, на столе в котелке плавилась коричневато-красная пахучая жижа, в ней стоймя стояла палочка. Лысоватый человек в черных нарукавниках протянул к окошку руку:
– Отправление.
– Чего?
– Давайте сюда, что вы там отправляете.
Нефедов сунул ему удостоверение.
Человечек надел очки. Внимательно изучил. Посмотрел на физиономию Нефедова в окошке, на фотографию.
– Даша! – крикнул он в глубину, где виднелись тугие холщовые мешки. – Даша, я так и знал, что та бандероль в уголовный розыск была неспроста. Иди теперь разбирайся с товарищем. Пожалуйста, – заключил он торжествующим тоном человека, чьи худшие ожидания, как всегда, оправдались. А Нефедов порадовался, что никому тут, по-видимому, не придется освежать память.
Даша оказалась тощей воблообразной женщиной с седой косицей, уложенной веночком, и пронзительно-алыми губами, которые она тут же сложила бантиком, заметив Нефедова.
– Это вы милиционер? – слегка разочарованно спросила она. Бог весть что она себе воображала. – Да вы пройдите сюда, не стесняйтесь, – громко пригласила вобла и отперла дверцу. – Идите же. А то очередь создаете.
В окошко, точно, уже совалась тетка в беретике. Протягивала опрятный сверточек. Мужчина в нарукавниках бросил его на весы. Строго распорядился, показывая карандашом на бандероли:
– Адрес отправителя укажите. Без этого не приму.
Тетка быстро нацарапала карандашом требуемое. Тот помешал палочкой в кастрюльке, испускавшей резкий, но приятный запах. Ляпнул палочкой коричневатые кляксы на швы свертку. Оттиснул печати.
– Вы что, товарищ, уснули там? – позвала вобла. Нефедов с сожалением отвернулся: запах сургуча нравился ему. Вынул блокнот и карандаш.
– Вы, гражданочка, назовитесь сначала.
– Панкратова меня зовут. Дарья Алексеевна, – а сама уже нырнула глазами в блокнот, проверила, что он там пишет. Нефедов повернул его так, чтобы заглянуть было нельзя.
– Дарья Алексеевна, значит, бандероль у вас была подозрительная, верно я понял?
– Да что вы! Никакая не подозрительная. Обычная. Просто смотрим: уголовный розыск. Неприятно как-то. И Степан Федорович, вон он там сидит. Он, значит, такой сразу: откройте, покажите. Может, там голова отрубленная. Ну не голова, конечно, в конверте-то. Но нож? Или там кровавое что-то.
Дарья Алексеевна, видимо, отдала дань книжицам о приключениях Пинкертона.
– А там?
– Бумажки, документы, – пожала она костлявым плечом.
Похоже, и правда тот самый конверт, что получил Зайцев.
– Только как это у вас, товарищ почтработник, бандероль без обратного адреса ушла? Насколько я понимаю, принимать бандероль без адреса отправителя вы не должны.
– Что? – И заорала пронзительно: – Степан Федорыч! Степан Федорыч, пойди сюда на минутку!
Мужчина в нарукавниках подошел.
– Вот, товарищ из милиции располагает инсинуациями.
И сделала приглашающий жест: мол, полюбуйтесь.
– Какими инсинуациями? – поправил он очки, словно повнимательнее приглядываясь к Нефедову.
– А такими, что бандероль без обратного адреса отправлена. Это что же, товарищи, а если бы там был динамит? Или яд?
– Как без обратного? – нахмурился Степан Федорович. – Быть такого не может.
Он отвернулся в сторону, на мешки. Словно избыток зрительных впечатлений отвлекал его мысленный взор.
– Значит, подает бандероль. Я указываю: впишите адрес. Говорит, мол, на листочке у нее адрес. А очки дома. Разрешите просто листочек подклеить. Разрешаю. Подклеиваю. Кладу сургуч. Опечатываю. Принимаю оплату по весу отправления. И тут: ой, номер дома ошибочный, разрешите исправить. Разрешаю.
Нефедов словно сам видел то, что сейчас в памяти своей видел Степан Федорович. Вот он подает конверт вверх, к окошку. Вот он ждет. Вот принимает обратно. Бросает, не глядя, в мешок с корреспонденцией.
Пока он ждал, листок с адресом был попросту оторван.
– А вы не обратили внимания: что было на листке? Может, название улицы?
Степан Федорович пожал плечами.
– Извините. Кто ж знал, что такие прохиндейки водятся.
– Прохиндейки? Это была женщина?
– Ну да, – оживилась Панкратова. – А на вид еще такая интеллигентная. И не скажешь! Вот что за народ пошел!
– А какой такой вид? Описать ее можете?
– Ой, нет, какой я писатель. Женщина как женщина. Да, с виду приличная, это верно.
– Молодая, старая? Седая? Блондинка? Рыжая? Толстая? Высокая? Худая? Маленькая?
Степан Федорович крепко задумался.
– В шляпке.
А у Панкратовой загорелись глаза. А потом и все лицо, густо обсыпанное пудрой.
– Молодящаяся, – ехидно объявила она с расстановкой.
6
Одно сейчас было совершенно ясно и не терпело отлагательств: к убийству на Елагином острове инженер Фирсов никакого отношения не имел.
– Вот не просто сомнительная связь. А несомненно, никакой связи.
Коптельцев вдруг встал. Тихо, удивительно тихо для своего тучного тела скользнул к двери. Рывком ее распахнул. Убедился: в коридоре никого. Закрыл ее и, подумав, запер. Зайцев молча наблюдал за этим балетом. Коптельцев не спеша вдвинул зад в кресло. Сцепил руки перед собой, как обычно: глядя на собственные большие пальцы так, словно только что их обнаружил.
– Ну, допустим, – наконец сказал Коптельцев.
– Я тебя прошу. Не хочешь – не вмешивайся. И ребят не вмешивай сюда. Просто дай мне время. Я один несу ответственность.
Коптельцев сунул в рот папиросу, чуть выгнулся в кресле дугой, чтобы нашарить в кармане брюк зажигалку. Щелкнул, пыхнул. Затянулся. «Тянет время. Думает», – понимал Зайцев. Коптельцев выпустил через нос два клыка дыма. И через секунду на Зайцева уставилось дуло.
– Поздно, – сказал Коптельцев. – Поезд ушел.
В жирном кулаке Коптельцева пистолет казался меньше. Зайцев на долю секунды примерз к спинке стула. Еще есть полмгновения, чтобы отпрыгнуть.
Но Коптельцев положил пистолет плашмя и через стол пульнул Зайцеву.
Зайцев рефлекторно схватил.
– Читай, – приказал Коптельцев.
Зайцев повертел пистолет в руках. Увесистая немецкая вещица. С именной гравировкой в несколько строк. То есть не просто пистолет теперь, а наградное оружие.
Зайцев вернул пистолет рукоятью вперед.
– Прочел?
– Прочел.
– Молодец.
Зайцев молчал.
– А знаешь что? – Коптельцев за облаком дыма прищурил глаза. – Вижу, ты как-то тяжело сейчас все воспринимаешь. Переутомление налицо. Давай-ка я тебе дам выходной. Отгул. Отдохни. Заработал. Три дня, скажем. Как тебе?
Он стряхнул пепел.
– Нравится тебе такой расклад?
Зайцев встал. Пошел к двери. Взялся за ручку.
– Не нравится, – сказал он. И вышел.
– Ты куда? – тотчас поднял в вестибюле голову дежурный.
– А у меня отгул на три дня. Начальство отпустило, – бросил Зайцев.
– Везуха, – протянул дежурный.
На Невском Зайцев остановил извозчика. Быстро сторговался. Запрыгнул в старую, явно видавшую виды коляску. Зайцев равнодушно плавал глазами по ветхой оснастке; ему пришло в голову, что колымага – старше его самого.
– Отец, шарабан-то твой не развалится на полдороге?
– Ты скорей развалишься, – отозвался возница.
– Суровый ты больно.
– Не нравится – вылезай.
– Ты злой-то чего такой?
Извозчик принялся ругать фининспекторов и новый налог, грозивший навсегда прихлопнуть его предприятие. Его и десятки тысяч ему подобных.
– Ты вроде как нэпман, папаша. А с нэпманами сейчас знаешь как, – объяснил Зайцев. – На советские рельсы переходить пора.
– Я нэпман? Я?
– Не я придумал. Я тебе просто излагаю политическую ситуацию в стране.
– Ты откуда грамотный-то такой?
Зайцеву требовалось проветрить мысли. Болтливый старик отвлекал его.
– Из уголовного розыска.
До самого Елагина парка они доехали в полном молчании.
– Погоди, отец, не притормаживай карету свою.
– Чего?
– Проезжай кругом, говорю.
– Ты, товарищ милиционер, меня в свою службу не вмешивай.
– Никуда я тебя не вмешиваю. Просто кати вперед.
Копыта цокали по убитой, грузовиками выглаженной земле. В Елагином парке кипело строительство.
– Эй, уважаемый, – окликнул Зайцев парня с лопатой на плече.
– Ну?
– Это здесь больница строится?
– Не, – сказал тот, – тут парк. А где больница, я не знаю.