т, наши пальцы подрагивали в предвкушении.
Когда я проснулась в следующий раз, он отвел меня в свою мастерскую - большую комнату с маленькими окнами высоко над головой, завешенную коллажами с изображениями животных и людей. Раковина и металлический стол стояли в углу, различные ножи и инструменты были развешаны на стене, над кучами невыделанной кожи. Банки с мутными бальзамированными веществами заполняли длинные полки. Бархатный занавес отделял мастерскую от магазина, тускло освещенного и полного золотых овальных зеркал. Четкий белый круг со стрелками, торчащими по периметру, был нарисован на полу и украшал окно, выходящее на оживленную улицу, идиллически окруженную дубами. Рядами стояли манекены с набитыми головами животных на гибких пластиковых шеях. Одежда свисала с их исхудалых тел под драматическими углами, украшенная перламутровыми драгоценными камнями. Магазин больше походил на музей, чем на бутик.
- Ты знаешь, что это такое? - спросил он, взяв мою руку и не обращая внимания на мои вздрагивания, когда он провел ею по пальто.
Я покачала головой, удивленная как его вопросом, так и внезапной хваткой его руки.
- Это крокодиловая кожа, с ней трудно работать, но очень полезно для практики. Она невероятно толстая и сложная в сшивании, приходится работать вручную.
- А это знаешь, что такое? - oн перевел мою руку на белую отделку.
Меня смущало мое невежество.
- Шкура арктического волка, такая мягкая! Сам волк не так хорошо за ней ухаживает.
- А как насчет этого? - oн ухмыльнулся.
Этот новый материал был резиновым, холодным, как липкие сиденья автомобиля. Я поморщилась, когда на кончиках пальцев выступили капельки крови.
Он усмехнулся.
- Ты научишься, ягненок. Ты любишь животных, не так ли. Мы можем делать такие красивые вещи из их даров, ничто не должно пропадать зря. Хочешь научиться?
Я сделала паузу, ошеломленная своим неожиданным уроком.
- Ты не глупая, - сказал он, снова взяв меня за подбородок. - Так что выбирай. Ты лучше многих понимаешь цикл созидания и разрушения. Ферма научила тебя многому, не так ли? Природа так же жестока, как и прекрасна, - oн сделал задумчивую паузу, придвигаясь ближе. - Сентиментальность - это проклятие, от которого не страдают животные.
Он ослабил хватку, и я кивнула, чтобы сохранить лицо. Было достигнуто какое-то соглашение.
Сначала я подумала, не собирается ли он навязаться мне; мой дядя и кузены хорошо научили меня, чего больше всего желают люди и звери. Но он не подходил. Он был занят только своей работой. По мере того, как росло мое доверие, росло и мое вожделение. Теперь я была женщиной, с бурлящими гормонами и тлеющими мечтами, и мы проводили долгие ночи наедине в нашей студии при свечах. Я стала собственницей.
Я хотела произвести на него впечатление, показать ему, какой швеей и художницей я стала, благодаря его наставлениям. Если лепка из плоти была единственным способом сделать это, то я поклялась превзойти все его ожидания. Помимо снятия шкур и очистки существ, которых еженедельно доставляли сомнительные люди в черных фургонах, я начала сохранять и отбеливать их кости, создавая скульптуры тонкой сложности. Из воробья я сделала крошечный полумесяц, который закрепила на булавке, которую он мог носить на лацкане. Из челюстной кости лошади я вырезала рукоятку ножа с иероглифами из его самой сокровенной книги. Когда у меня было свободное время, я занималась таксидермией, создавая экзотических химер для подарков. Скупым замечанием он мог отметить мое рукоделие или прокомментировать правдоподобность синтеза, но я знала, что он доволен, поскольку магазин наполнялся моими экспериментами и даже покупатели отмечали мое искусство. Он косо улыбался, когда спрашивали, не его ли это работы, и моя гордость раздувалась от этого предположения.
Мое обучение проходило с головокружительной быстротой цветущего романа. Я поглощала книги об эволюции и открывала тома, посвященные ритуалам зоолатрии[13]. Мы снимали шкуры и консервировали все виды животных, и я наблюдала, как он превращает каждую из них в экстравагантный наряд, чтобы надеть на человека. Он был художником и перфекционистом, сшивая кожу в великолепные амальгамы. Клиенты приезжали со всего мира, чтобы купить его гибридную одежду, и цена никогда не была для них проблемой.
У нас тоже были особые клиенты, которые не искали нашу одежду и приходили в основном по ночам. Эти суетливые типы, едва причесанные и не способные изъясняться иначе, чем ворчанием и кивками, ждали, пока магазин опустеет, прежде чем их вели через люк в "примерочные" в подвале. Некоторые выходили оттуда с яркими глазами и сияющей кожей через несколько часов, некоторые - через несколько дней. Некоторых я так и не увидела.
Мне никогда не запрещали заходить в подвал, но и не приглашали. В первые дни я старалась не вызывать недовольства, но, конечно, прошло совсем немного времени, прежде чем я обнаружила, что заперев магазин, я отодвигаю тяжелую громадину люка. Он пробыл там дольше обычного, почти три дня, с проскользнувшей туда женщинoй, не намного старше меня. Что так долго отвлекало его от нашей работы? Я посмотрела вниз, там не было ни его, ни кого-либо другого.
Из отверстия лилось фосфорное сияние, и я прищурилась в его едком свете. Длинный узкий коридор тянулся в обе стороны, и воздух внизу был густым и горячим. Здесь пахло потом и дерьмом, тем же затхлым мускусом, что и в фермерских загонах. Статическое электричество дрожало в воздухе, ласкало волосы на моей голове и руках. Влажное дуновение коснулось моих щек, и по ним пронеслись стоны крупного рогатого скота. Я замерла. Мои внутренности скрутило, мои чувства обострились. Из коридора доносились другие приглушенные звуки. Царапанье, шлепки, бульканье жидкости. Треск, пыхтение и спонтанный смех нарастали мягким крещендо, а затем снова переходили в приглушенное хныканье. В висках пульсировало, как в каком-то невидимом маятнике, и я двинулась вниз по ступенькам, закрыв за собой люк.
Я прошла, наверное, целую милю по полу, выложенному потрескавшимися камнями и разбитыми мозаиками. Земля шла под уклон, как будто я поднималась на вершину холма, но казалось, что я никогда не достигну вершины и не начну спускаться. Вдоль коридора тянулись крошечные двери, над каждой из которых был нарисован ржаво-коричневой краской один и тот же круг. Они были настолько малы, что даже мне пришлось бы пролезать через них, а навесные замки были больше моих рук.
Шлепки и сосание усиливались, и из их крошечных замочных скважин просачивался аляповатый желтый свет. Иногда рама кренилась, когда я проходила мимо, как будто кто-то наваливался на нее изнутри. Я остановилась, изучая розоватую жидкость, протекающую под одним порогом. Лужа пахла рассолом и отбеливателем и тихо шипела, когда скользила. Я попыталась заглянуть в замочную скважину, размером не больше ногтя, но это было бесполезно. Влажный шлепок предшествовал содрогающемуся стону, а затем в течение нескольких минут на металлическую крышу падало что-то похожее на брызги воды. Что-то булькало, как вода, стекающая в канализацию. Кто там был, и был ли он внутри? Неужели он купал эту женщину так же, как купал меня? Cамолюбие пылалo белым пламенем.
- Так ты нашла дорогу в Эмпориум[14], маленькая овечка? - промурлыкал он, выходя из двери в коридоре.
Я заикалась и не могла вымолвить ни слова, моя ревность висела на моей шее как мертвый груз.
- Тебе нужно было знать, что здесь происходит. Естественная реакция. Мне было интересно, сколько времени это займет, - oн улыбнулся, убирая ключ в карман и вытирая руки о кружевной платок. - И теперь ты готова, - протянув руку, он поднял меня с пола. - Это "Эмпориум плоти", где происходят самые захватывающие части нашей работы.
Впервые с момента нашей встречи он взял меня за руку, как равную, и мы пошли по коридору, как будто гуляли по парку.
- Здесь мы удовлетворяем фантазии, более сочные, чем тщеславие. Мы даем исследователям разгуляться, позволяем им узнать, что границы гораздо более покладисты, чем позволяет разум. Кожа податлива, это упругая, полупроницаемая мембрана. Она растягивается, впитывает, восстанавливается, ее можно переделать. Плоть - это в лучшем случае холст. Хочешь посмотреть? - oн остановился у двери.
Я кивнула, не желая показывать свою тревогу. Я наклонилась, готовая войти, но тут же отступила назад.
Лишенный кожи человек, женщина или мужчина, был раздет до мускулов и лежал в объятиях парящего существа. Все еще живого, его глаза были широко раскрыты, а рот безумно дышал. Кожа висела прямо за ними, не порванная и не поврежденная, очевидно, тщательно снятая, а тело лежало, сверкая, как новорожденный на руках. Из массы существа торчали арахнидные руки из белых суставчатых костей, и оно решительно вгрызалось в его плоть, издавая чешуйчатые инсектоидные трели изо рта, усеянного клыками. У твари не было глаз, а обнаженный позвоночник переходил в раздвоенный хвост, который метался из стороны в сторону. Оно с наслаждением разрывало человека на части, студенистые струйки слюны вытекали из мандибул, прожигая дыры в теле, которое дергалось в ответ. И жертва, и мучитель были поглощены работой.
- Когда мы творчески используем боль, мы пробуждаем в себе те стороны, которые давно отрицали. Люди одарены талантом разрушения, но они редко используют его для развития. Они убивают без разбора, они насилуют то, что их поддерживает, они пируют на всем, но это не обогащает их. Ты понимаешь, не так ли, маленький ягненок? Ты знаешь, как порядок рождается из хаоса. Посмотри сюда...
Он открыл еще одну дверь слева от меня и поманил меня вперед. Внутри к стенам прилепились огромные морские звезды, прозрачные шипы на их спинах наполнялись кровью, как клещи. Они непристойно качали и молотили своими телами, и я заметила под ними человеческие фигуры. Руки и ноги торчали под разными углами, кончики пальцев сгибались при каждом движении.