Уилф счастливо улыбался.
Рагна усадила мужа на привычное место и села рядом. Кто-то налил ему вина. Он одним глотком опорожнил кубок и попросил еще.
Ел Уилвульф от души, хохотал над обычными застольными шуточками и вообще со стороны казался прежним. Рагна знала, что это все видимость, которая раскроется, едва кто-нибудь попробует завести серьезный разговор, поэтому, сама того не замечая, она постоянно порывалась защищать Уилфа. Когда он ляпнул какую-то глупость, она засмеялась, показывая всем, что их господин просто забавляется; когда он стал нести откровенную чушь, она намекнула вслух, что кое-кто слишком много пьет. Поистине поразительно, сколько всякой ерунды можно выдать за пьяное мужское веселье.
К концу обеда Уилвульфа разобрало на похоть. Он просунул руку под стол и погладил бедро жены через шерсть платья, а затем медленно повел пальцы выше.
Вот оно, сказала себе Рагна.
Уже почти год она не обнимала мужчину, однако никакого желания телесной близости у нее не возникло. С другой стороны, если ему приятно, она будет покорной. Такова теперь ее жизнь, нужно к этому привыкать.
Тут в залу вошла Карвен.
Наверное, выскользнула украдкой из-за стола и бегала переодеваться, подумалось Рагне. На Карвен было черное платье, прибавлявшее возраст, и красные туфли, вполне достойные какой-нибудь шлюхи. Еще она умылась и теперь сверкала юношеским здоровьем и пылом.
Она мгновенно поймала взгляд Уилфа.
Тот широко улыбнулся, а затем вдруг наморщил лоб, словно пытался вспомнить, кто она такая.
Стоя в дверном проеме, она улыбнулась в ответ, затем повернулась и легким движением головы позвала его за собой.
Уилф выглядел растерянным. Так и должно быть, подумала Рагна. Он сидит рядом с женой, которая постоянно заботилась о нем последние пять месяцев, неужто он покинет ее ради какой-то рабыни?
Уилф встал.
Рагна в ужасе уставилась на него с открытым ртом, не в силах скрыть свои чувства. Это было уже слишком. «За что мне все это, Боже?» — мысленно простонала она.
— Прошу тебя, сядь, — прошипела она. — Не выставляй себя на посмешище.
Он посмотрел на нее с легким удивлением, затем отвернулся.
— Это было неожиданно, — сказал он, и все засмеялись. — Неожиданно выяснилось, что меня ждут.
«Нет, — подумала Рагна, — этого не может быть».
Увы, все происходило на самом деле. Она отчаянно пыталась сдержать слезы.
— Я вернусь к вам позже, — заявил Уилвульф, делая шаг к выходу.
У двери он остановился и обернулся — ему всегда было свойственно умение приберечь важные слова до нужного мгновения.
— Намного позже, — закончил он.
Мужчины захохотали, и элдормен ушел.
Уинстен, Дегберт и Дренг тихо покинули Ширинг в темноте, ведя лошадей в поводу, пока не оказались за городом. Лишь несколько доверенных слуг знали, что они уезжают, и Уинстен приложил все усилия к тому, чтобы круг посвященных не вырос. Помимо верховых лошадей, они взяли с собой вьючную лошадь, на которую нагрузили небольшой и увесистый бочонок, мешок с непонятным содержимым, а также еду и питье, но воинов в сопровождение брать не стали. Им предстояло сделать то, что должно было оставаться тайной.
Они принимали меры предосторожности, дабы никто не узнал их по пути. Даже втроем, без охраны, прятаться от случайных любопытных взглядов было непросто. Лысая голова Дегберта бросалась в глаза, у Дренга был запоминающийся пронзительный голос, а Уинстен и вовсе принадлежал к самым известным людям в окрестностях Ширинга и Кума. Поэтому все трое кутались в плотные накидки и скрывали лица, натянув капюшоны, в этом не было ничего необычного, с учетом холодной и сырой февральской погоды. Они деловито спешили мимо других путников, избегая разговоров, которые могли бы их выдать. Вместо того чтобы останавливаться на ночлег в таверне или в монастыре, где пришлось бы открыть лица, они в первый раз заночевали в лесном доме углежогов, людей угрюмых и нелюдимых: это семейство платило Уинстену за право заниматься своим ремеслом.
Чем ближе к Дренгс-Ферри, тем больше они опасались, что их опознают. На второй день пути, в миле или двух от цели, произошла встреча, которая всех изрядно напугала. На дороге они столкнулись с путниками, шагавшими в противоположном направлении: женщина держала на руках младенца, а мужчина нес ведро угрей, купленных, по-видимому, в рыбной лавке Букки, за родителями вприпрыжку бежали двое детей постарше.
— Я знаю эту семейку, — пробормотал Дренг.
— Я тоже, — сказал Дегберт.
Уинстен пустил лошадь рысью, его спутники сделали то же самое. Встречные вынужденно подались к краям дороги. Трое проскакали мимо, а крестьяне, поглощенные тем, как бы половчее увернуться от лошадиных копыт, вряд ли успели хорошенько разглядеть лица всадников. Оставалось надеяться, что встреча не обернется неприятностями.
Вскоре после этого они свернули с дороги на едва различимую тропинку среди деревьев.
Теперь вел Дегберт. Лес становился все гуще, они спешились и взяли лошадей под уздцы. Дегберт вывел их к старому полуразрушенному дому, в котором когда-то, должно быть, проживал лесник, но который давно стоял заброшенным. Покосившиеся стены и наполовину провалившаяся крыша обеспечили убежище на вторую ночь.
Дренг собрал охапку хвороста и запалил огонь кресалом. Дегберт разгрузил вьючную лошадь, а затем все трое постарались устроиться настолько удобно, насколько было возможно.
Уинстен сделал большой глоток из фляжки и протянул ее Дегберту.
— Надо отнести бочку смолы в деревню, — сказал он. — Никаких лошадей, чтобы лишнего шума не было.
— Я не могу, — сразу отказался Дренг. — У меня спина болит. Викинги…
— Знаю, знаю. Дегберт справится. А ты потащишь мешок с тряпьем.
— Он на вид довольной тяжелый.
Уинстен пропустил ворчание Дренга мимо ушей:
— Все очень просто. Запоминайте. Окунаете тряпки в смолу, затем привязываете их к мосту, лучше всего к веревкам и ко всяким торчащим деревяшкам. Не спешите, привязывайте крепко, чтобы не испортить все. Потом берете сухую палку, поджигаете и поочередно подносите ее к тряпкам, не пропуская ни единой.
— Вот это меня, признаться, беспокоит, — вставил Дегберт.
— Будет середина ночи. Несколько горящих тряпок никого не разбудят. Никто вам не помешает. Когда тряпки загорятся, тихо возвращайтесь на холм. Не шумите, не бегите, пока не отойдете подальше. Я буду ждать вас тут с лошадьми.
— Они догадаются, что это я устроил пожар, — сказал Дренг.
— Быть может, тебя и заподозрят, раз ты сглупил, когда прилюдно стал возражать против строительства моста. Сам ведь понимал, что останешься в одиночестве, что другие этот мост одобрят. — Уинстена частенько приводила в ярость беспросветная тупость людишек вроде Дренга. — Но потом вспомнят, что ты уехал в Ширинг. Два дня назад тебя видели в большой зале, послезавтра увидят снова. Если кто-то сумеет просчитать, что тебе хватило бы времени за этот срок добраться до Дренгс-Ферри и вернуться обратно, я поклянусь, что мы трое все это время провели у меня дома.
— Наверняка обвинят разбойников, — заметил Дегберт.
Уинстен согласно кивнул:
— Да, разбойники — полезные козлы отпущения.
— Меня могут повесить, если поймают, — продолжал Дренг.
— Меня тоже! — вспылил Дегберт. — Хватит скулить! Мы делаем это ради тебя!
— Ага, рассказывай! Вы оба ввязались во все это потому, что ненавидите Олдреда!
Это была чистая правда.
Дегберт ненавидел Олдреда за то, что монах выгнал его из обжитого местечка. Что касается Уинстена, епископом двигали иные чувства. Треклятый Олдред снова и снова бросал ему вызов. Уинстен исправно его наказывал, но Олдред упорно отказывался усваивать урок. Это попросту бесило. Епископ давно привык к тому, что люди должны его бояться. Всякий, посмевший ему перечить, обречен прозябать в нищете и безвестности. Такой человек должен сгинуть бесследно. Ибо, если станет известно, что мерзавец Олдред выстоял в схватке с ним, другие могли бы посчитать, что им однажды тоже может повезти. Словом, Олдред был той трещиной в стене, из-за которой мог развалиться целый дом.
Уинстен прервал спор двоюродных братьев.
— Какая разница, почему мы это делаем? — спросил он, и в его голосе, как он ни старался сохранить самообладание, было столько ярости, что сообщники испуганно притихли. — Никого из нас не повесят. — Епископ сделал над собой усилие и заговорил более спокойно: — Если будет необходимо, я поклянусь, что мы невиновны, а клятвам епископов принято верить.
Он снова приложился к фляге, потом подбросил хвороста в огонь и велел братьям отдыхать.
— Я спать не буду, — прибавил он.
Они легли, закутавшись в накидки, а Уинстен остался сидеть у костра. Ему придется самому определить нужное время. Быть может, в точности определить середину ночи и не получится, но главное — убедиться, что жители деревни крепко спят, а монахи пока не собираются на заутреню.
Ему было неуютно, тело болело и ныло — сказывался почти сорокалетний возраст, и Уинстен спрашивал себя, так ли необходимо было ночевать в лесу вместе с Дегбертом и Дренгом. Впрочем, вопрос не имел смысла, поскольку ответ был ясен заранее: следовало удостовериться, что эти двое выполнят порученное им дело ответственно и осмотрительно. Как и всегда, успех любого важного начинания обеспечивало только личное, непосредственное участие в событиях.
Нет, не зря он отправился с племянником. Если бы не он, Гарульф бы точно погиб. Конечно, епископам не полагалось ввязываться в сражения. Но Уинстен не был обычным епископом.
Пока ждал, сидя у огня, он размышлял о болезни своего брата Уилфа и последствиях этой хвори для Ширинга. Уинстен отлично понимал, что о полном исцелении говорить не приходится. Рагна по-прежнему выступала главным звеном передачи распоряжений элдормена, по-прежнему решала, что и кому делать, а затем притворялась, будто ее слова одобрены мужем. Охранял элдормена Берн Великан, а шериф Ден теперь командовал теми воинами, которые еще остались в Ширинге. Даже выздоровление Уилфа стало для этой чужестранки поводом лишний раз подчеркнуть свою власть.