ритой, королевской мачехой. Эдуард приехал к ним в гости и был убит их вооруженными слугами[49]. А на следующий год Этельреда короновали.
— Этельреду тогда было лет двенадцать.
Уинстен пожал плечами:
— Мальчишка — да. А вот причастен или нет — ведомо одному Всевышнему.
Уигельм пристально посмотрел на брата:
— Мы не сможем убить Уилфа. У него есть телохранители, а командует ими Берн Великан, норманн и верный слуга Рагны.
«Однажды, — сказал себе Уинстен, — однажды я умру, и в моей семье не останется тех, кто способен думать. Наверное, тогда мои родичи просто встанут посреди двора, как упряжка волов, брошенная пахарем».
— Убить будет легко, — сказал епископ. — Беспокоиться надо о последствиях. Мы должны приступить к действиям, едва он умрет, пока Рагна не оправилась от потрясения. Мы же не хотим устранить Уилфа, а потом сообразить, что она все равно приняла на себя всю полноту власти. Мы должны стать господами Ширинга, прежде чем она опомнится.
— И как мы это сделаем?
— Давай обсудим.
Рагна сомневалась в пользе пиршества, хотя Гита, если задуматься, пришла к ней с вполне разумной просьбой.
— Надо отпраздновать выздоровление Уилфа, — сказала свекровь. — Пусть все увидят, что элдормен поправился и снова правит людьми.
Конечно, это было не так, но людям важна видимость. Вот только Рагна не любила застолий: Уилф не ведал меры, напивался и становился еще более взбалмошным, чем обычный пьяный мужчина.
— Что за праздник у тебя на уме? — спросила она, продолжая тянуть время.
— Пир, — ответила Гита и добавила многозначительно: — Как ему нравится — с плясками девиц, а не с унылым бормотанием стихотворцев.
«Что ж, Уилфу и вправду не мешает повеселиться», — виновато подумала Рагна.
— Хорошо. Еще позовем жонглеров — и, быть может, шута.
— Я знала, что ты согласишься. — Гита мгновенно уловила главное.
— Я отбываю в Шерборн в первый день июля, — напомнила Рагна. — Давай устроим пир вечером накануне отъезда.
В то утро она еще раз прикинула, что нужно будет сделать, и собрала поклажу. Что ж, завтра в дорогу, а пока нужно благополучно пережить вечерний пир.
Гита пожертвовала на праздник бочку медовухи из своих запасов. Эта настойка на меду была сладкой и крепкой, мужчины от нее быстро пьянели. Рагна, если бы зависело от нее, запретила бы медовуху на пирах, но теперь она возражать не стала, чтобы ее не попрекнули стремлением лишить людей радости. Оставалось лишь надеяться, что Уилф не станет пить слишком много. Она подозвала Берна и наказала тому блюсти трезвость, чтобы присмотреть за Уилфом в случае необходимости.
Элдормен и его братья пребывали в отменном настроении, но, к облегчению Рагны, пили умеренно, а вот некоторые воины оказались не столь здравомыслящими — возможно, потому, что пробовали мед нечасто, — и гулянье потихоньку становилось разудалым.
Шут смешил по-настоящему, он был опасно близок к тому, чтобы высмеять Уинстена, когда притворился священником и сначала благословил одну плясунью, а потом схватил ее за грудь. По счастью, Уинстен не счел нужным обижаться и хохотал от души вместе со всеми.
С наступлением темноты зажгли фонари, убрали со стола грязные миски, и гульба продолжилась. Кое-кто дремал, другие принялись ухлестывать за дамами. Подростки строили глазки, замужние женщины визгливо хихикали, когда друзья их мужей позволяли себе незначительные вольности. Если вольности похлеще в тот вечер и творились, то не за столом, а где-то поодаль.
Уилф, судя по его виду, утомился. Рагна хотела было подозвать Берна и попросить отвести элдормена в постель, но ее опередили Уинстен с Уигельмом: они подхватили старшего брата под руки и повели к дому.
Карвен последовала за ними.
Рагна все же окликнула Берна.
— Все прочие телохранители напились, так что тебе придется провести на страже всю ночь.
— Хорошо, госпожа.
— Отоспишься завтра.
— Ладно.
— Спокойной ночи, Берн.
— Спокойной ночи, госпожа.
Уинстен и Уигельм укрылись в доме Гиты и сели ждать, коротая время за разговорами ни о чем и стараясь не заснуть.
Уинстен объяснил все Гите, та обомлела и испугалась — ведь сыновья хотели убить ее пасынка. Потом она принялась спорить с Уинстеном: с чего он взял, что в Дренгс-Ферри было составлено именно завещание Уилфа? Впрочем, Уинстен легко опроверг ее сомнения: ему рассказал тан Деорман из Норвуда, которому беспечно доверился Модульф, один из свидетелей завещания.
В конце концов Гита, как и ожидал Уинстен, согласилась с сыновьями.
— Делайте, что должно, — сказала она, но вид у нее был обеспокоенный.
Уинстен считал мгновения. Если что-то сорвется, если их заговор будет раскрыт, они с Уигельмом будут казнены за измену.
Он пытался предусмотреть все возможные препятствия на пути и заранее продумать, как их преодолеть, но ведь хорошо известно, что непременно случается что-то неожиданное. Эта мысль не давала ему покоя.
Наконец он решил, что время настало, и поднялся. Взял со стола фонарь, кожаный ремешок и небольшую полотняную сумку, заранее сложенные под рукой.
Уигельм тоже встал и непроизвольно коснулся кинжала с длинным лезвием в ножнах на поясе.
— Не заставляйте Уилфа страдать, хорошо? — попросила Гита.
— Сделаю, что смогу, — коротко ответил Уигельм.
— Он мне не сын, но я любила его отца. Запомните это.
— Мы запомним, мама, — пообещал Уинстен.
Братья вышли из дома.
Вот и все, сказал себе епископ.
Возле дома Уилфа всегда стояли трое телохранителей: один у двери и по одному человеку на углу. Уигельм две ночи подряд наблюдал за ними то через щели в стенах дома Гиты, то снаружи, когда выходил на двор помочиться. Он установил, что обыкновенно все трое большую часть ночи сидят на земле, спиной к стене, и нередко дремлют. А сегодня они и вовсе упились так, что даже не заметят убийц, входящих в дом. Но на всякий случай Уинстен приготовил убедительную байку, чтобы прорваться через охрану.
Байка не понадобилась, но его совершенно обескуражил Берн Великан, стоявший перед дверью Уилфа.
— Доброй ночи, милорд епископ, и тебе, тан Уигельм, — произнес телохранитель со своим чужеземным выговором.
— И тебе доброй ночи. — Уинстен быстро пришел в себя и понял, что приготовленная байка ему все же пригодится: — Мы должны разбудить Уилфа, — сказал он тихо, но отчетливо. — Это срочно. — Он покосился на двух других охранников, которые бессовестно дрыхли: — Идем с нами, ты тоже должен это услышать.
— Слушаюсь, милорд. — Берн выглядел озадаченным, и это было объяснимо: о чем таком братья элдормена могли узнать среди ночи, когда вроде бы никто не появлялся на дворе с какими-либо тревожными вестями? Но, продолжая хмуриться, Берн распахнул дверь: ему поручили охранять Уилвульфа, но воину и в голову не могло прийти, что элдормену грозит опасность со стороны собственных братьев.
Уинстен точно знал, как нужно действовать, чтобы устранить непредвиденную преграду в лице Берна — для него это было очевидно, — но мог лишь гадать, достанет ли сообразительности Уигельму. Будем надеяться, что братец способен думать хоть иногда.
Уинстен тихо вошел в дом. Уилф и Карвен спали вместе на кровати, закутавшись в одеяла. Епископ поставил фонарь на стол, положил рядом полотняную сумку, а кожаный ремешок сжал в руке. Потом повернулся.
Берн притворил дверь. Уигельм было потянулся за кинжалом, но тут Уинстен услышал шум за спиной.
Он обернулся — и увидел, что Карвен открыла глаза.
Тогда епископ взялся за ремешок обеими руками и растянул его в пальцах. Одним движением опустился на колени рядом с рабыней. Та, крутя головой спросонья, села, испуганно встрепенулась и раскрыла рот, собираясь закричать. Уинстен накинул ремешок ей на голову, перетянул открытый рот, будто взнуздывая лошадь, и заставил замолчать. С такой затычкой во рту она могла только шипеть и хрипеть. Он затянул ремень еще сильнее и оглянулся.
Уигельм на его глазах молниеносно перерезал Берну горло своим длинным кинжалом. Молодец, подумал Уинстен. Хлынула кровь, и Уигельм отпрыгнул. Берн повалился навзничь. На полу лежал свежий тростник, и тело убитого воина глухо ударилось о прикрытую стеблями землю.
«Вот и все, — подумал Уинстен, — теперь пути назад нет». Он снова перевел взгляд на кровать. Уилф просыпался. Карвен кряхтела и шипела громче прежнего. Глаза Уилфа широко раскрылись. Даже сейчас, при всех его бедах с головой, он без труда догадался, что, собственно, происходит. Элдормен резко сел и потянулся за ножом, лежавшим возле кровати.
Но Уигельм оказался быстрее. Он добрался до кровати в два шага и упал на Уилфа в тот самый миг, когда пальцы элдормена сомкнулись на рукояти ножа. Замахнулся и стремительно опустил кинжал, однако Уилвульф исхитрился вскинуть левую руку и отразить этот удар. Затем ударил сам, и настал черед Уигельма уворачиваться.
Внезапно вмешалась Карвен, помешав Уигельму закончить дело. По всей видимости, Уинстен слишком поторопился, решив, что она надежно обезврежена. Застав епископа врасплох, девушка, с ремнем на губах, набросилась на Уигельма, пытаясь расцарапать ему лицо. Уинстену потребовалось мгновение, чтобы дернуть за ремень. Карвен рвануло назад, и епископ тут же придавил ее к полу обоими коленями. Удерживая ремень правой рукой, он вытащил левой из ножен свой кинжал.
Уилф и Уигельм продолжали кататься по кровати, и никто из них, похоже, не мог нанести решающий удар. Уинстен заметил, что Уилф явно хочет позвать на помощь. Это было недопустимо, весь расчет строился на том, что убийство произойдет в тишине. Епископ подался вперед и, едва Уилф разинул рот для крика, вогнал кинжал ему в зубы, налегая на рукоять всей силой, которую только мог отыскать в левой руке.
Крик оборвался, так и не успев прозвучать.
Уинстена охватил ужас, и он застыл, словно в столбняке. Увидел жуткий страх смерти в глазах Уилфа и выдернул кинжал из горла брата, будто извиняясь за содеянное.