— Можно свалить вину на кого-то другого.
Гита покачала головой:
— В прошлый раз мало кто поверил, а теперь люди даже не станут притворяться, будто верят.
— Значит, убьем ее, когда король уедет.
— Болван! — бросил Уинстен. — К тому времени Рагна благополучно укроется в женском монастыре на Острове прокаженных.
— Так что же делать-то?
— Давайте успокоимся, — сказала Гита.
— Толку-то, мама? — возмутился Уигельм.
— Вот и поглядим. Будем ждать.
Той ночью Эдгар и Рагна спали вместе в ее доме, на тростнике, в объятиях друг друга. Им было не до плотских утех, обоих грызло сожаление, но Эдгар утешался тем, что Рагна была рядом. Она же прижималась к нему всем телом, страстно и отчаянно.
Ребенка она кормила дважды за ночь. Эдгар подремал, но Рагна, как он подозревал, вообще не спала. Встали с рассветом.
Эдгар отправился в город и нанял для переезда две телеги. Распорядился пригнать их на двор элдормена и поставить возле дома Рагны. Пока дети завтракали, погрузил в одну телегу большую часть поклажи, а в другую покидал все подушки и одеяла, чтобы женщинам и детям было удобно сидеть. Потом оседлал Подпорку и нацепил на Астрид постромки.
Наконец-то сбывалось то, о чем он грезил много лет, но Эдгар не мог радоваться. Он надеялся, что Рагна со временем смирится с потерей сына, однако боялся, что на это уйдет много времени.
Все оделись и обулись в дорогу. Рагну сопровождали Гильда и Винтрит, а также Кэт и телохранители.
Вышли из дома. Рагна несла Алена. Гита ждала у двери, готовая забрать младенца.
Слуги и дети сели в телегу.
Все смотрели на Рагну.
Она подошла к Гите, Эдгар шагал рядом. Рагна помедлила, взглянула на Эдгара, на Гиту, потом на ребенка в своих руках. По ее лицу текли слезы. Она отвернулась от Гиты, снова повернулась. Гита потянулась к Алену, но Рагна не позволила старшей женщине взять младенца и надолго застыла, не шевелясь.
— Я не могу этого сделать, — пробормотала она и обернулась к Эдгару: — Прости, мне очень жаль.
Затем, крепко прижимая Алена к груди, она вернулась в свой дом.
Свадьбу закатили роскошную. Гости собрались со всей южной Англии — ведь удалось затушить спор за власть, грозивший серьезными последствиями, и все хотели выказать уважение победителю.
Уинстен с чувством глубокого удовлетворения обозрел большую залу. Стол был уставлен плодами жаркого лета и отменного урожая — всюду лежали огромные куски мяса, буханки молодого хлеба, горы орехов и фруктов, среди которых стояли кувшины с элем и вином.
Люди наперебой выражали почтение элдормену Уигельму и его семье. Уигельм сидел рядом с королевой Эммой и выглядел чрезвычайно довольным. Что ж, умом братец не блещет, но твердости ему не занимать, и под руководством Уинстена он будет принимать правильные решения.
Вдобавок он теперь муж Рагны. Уинстен был уверен, что Уигельму эта норманнка никогда по-настоящему не нравилась, но он жаждал ее так, как мужчины жаждут тех, кто их отверг. Отныне они обречены страдать вместе.
Единственная угроза власти Уинстена в лице Рагны наконец-то пала.
Рагна сидела за верхним столом рядом с королем, держа на руках младенца, и выглядела так, будто хотела покончить жизнь самоубийством.
А король, казалось, был доволен посещением Ширинга. Оценивая недавние события с королевской точки зрения, Уинстен догадывался, что Этельред был только рад назначить нового элдормена и избавиться от вдовы старого, загладить заточение Рагны, но не позволить ей сбежать с сыном элдормена, — и обойтись без кровопролития.
Сторонники Рагны поутихли. Шериф Ден присутствовал на пиру и кривил губы, словно его донимал какой-то неприятный запах, но Олдред вернулся в свой убогий монастырь, а Эдгар и вовсе исчез. Он, конечно, мог бы и дальше управлять каменоломней в Оутенхэме, но хотел ли он этого — теперь, когда любовь всей его жизни вышла замуж за кого-то другого? Уинстен не знал ответа, и ему было все равно.
Еще кое-что поднимало ему настроение. Язвы на члене Уинстена благополучно исчезли. Он испугался, особенно когда шлюхи принялись болтать, будто это предвестие проказы. Но теперь ясно, что тревога была ложной, что со здоровьем у епископа все в порядке.
«Мой брат — элдормен, я сам епископ, — с гордостью подумал Уинстен. — Никому из нас нет и сорока.
Мы только начали».
Эдгар и Олдред стояли у реки и глядели на деревню, где бурлила ярмарка Михайлова дня. Сотни людей переходили мост, делали покупки и выстраивались в очередь, чтобы воочию увидеть святые мощи. Они болтали, смеялись и радостно тратили то немногое, что у них было.
— Деревня ожила, — заметил Эдгар.
— Я очень рад, — отозвался Олдред, но по его лицу текли слезы.
Эдгар был смущен и тронут. Он много лет знал, что Олдред в него влюблен, пусть об этом никогда не говорили вслух.
У берега, ниже моста, покачивался на воде привязанный к дереву плот. На плоту переступала ногами верная Подпорка. Рядом лежало все имущество Эдгара — топор викинга, все инструменты и ларец с немногочисленными ценностями, в том числе с книгой, которую подарила Рагна. Не было только Бриндла, умершего от старости.
Смерть пса стала последней каплей. Эдгар давно собирался покинуть Дренгс-Ферри и наконец-то принял решение.
Олдред вытер глаза рукавом:
— Уже пора?
— Да.
— До Нормандии так далеко!
Эдгар предполагал спуститься по реке на плоту до Кума, а оттуда отплыть на корабле в Шербур. Там он отыщет графа Хьюберта и расскажет ему новости о свадьбе Рагны и Уигельма, а для себя попросит работы на каком-нибудь большом строительстве. Поговаривали, что в Нормандии хороший мастер может устроиться без всякого труда.
— Я хочу оказаться как можно дальше от Уигельма, Уинстена, Ширинга — и Рагны.
Эдгар не видел Рагну со свадьбы. Нет, разок он пытался ее перехватить, но слуги его прогнали. К тому же он не знал, что ей сказать. Она сделала трудный выбор, предпочла ребенка, как поступило бы на ее месте большинство женщин. Эдгар был убит горем, но не мог ее винить.
— Рагна — не единственная, кто тебя любит, — вымолвил Олдред.
— Ты мне дорог, — ответил Эдгар. — Но не больше, уж прости.
— Лишь это оберегает меня от греха.
— Знаю.
Олдред взял Эдгара за руку и прильнул губами к его пальцам.
— Посоветуй Дренгу продать паром. Может, Рагна купит его для Оутенхэма, там бы он пригодился.
— Я ему предложу.
Эдгар уже попрощался с семьей и жителями деревни. Здесь ему больше нечего было делать.
Он отвязал плот, вскочил на борт и оттолкнулся от берега.
Набирая скорость, плот проплыл мимо хозяйства братьев. По предложению Эдгара Эрман и Эдбальд строили водяную мельницу, воспроизводя ту, что стояла ниже по течению реки. Они худо-бедно справлялись, все-таки отец чему-то их научил. Теперь братья считались зажиточными и влиятельными людьми в деревне. Они помахали Эдгару, и он заметил, помахав в ответ, что братцы изрядно располнели. Что ж, он будет скучать по ним и по своим племянникам, Уинсвит и Беорну.
Плот двигался все быстрее. Эдгар прикидывал, что в Нормандии будет теплее и суше, чем в Англии, ведь эта земля лежит южнее. На ум пришли те несколько норманнских слов, которые он запомнил, слушая, как Рагна разговаривает с Кэт. Еще он немного знал латынь из уроков с Олдредом.
Он справится. Начнет новую жизнь.
Эдгар бросил последний взгляд на деревню. Мост возвышался над домами и рекой. Деревня изменилась навсегда. Большинство сегодня уже не употребляло прежнее название Дренгс-Ферри — переправа Дренга.
Люди называли деревню Кингсбридж — Королевский мост.
Часть четвертая. Город. 1005–1007 годы н. э
38
Ноябрь 1005 г.
Около полудня в нефе Кентерберийского собора было прохладно и сумрачно. Дрожащее пламя свечей отбрасывало причудливые тени — казалось, вдоль стен вьются беспокойные привидения. В алтарной, святейшей части храма медленно умирал архиепископ Эльфрик. Его бледные руки вцепились в серебряный крест на груди, глаза были открыты, но взгляд почти не перемещался, дыхание было ровным, но неглубоким. Чудилось, что ему нравится пение монахов: всякий раз, когда их голоса затихали, он недовольно хмурился.
Епископ Уинстен долго стоял на коленях, молясь в ногах у архиепископа. Он и сам хворал: болела голова, мучила бессонница, он мгновенно уставал, словно дряхлый старик, хотя ему было всего сорок три года. А еще над ключицей появилась уродливая красноватая припухлость, которую он прятал, застегивая плащ у шеи.
В таком состоянии ему, разумеется, не хотелось никуда ехать зимой, тем более через половину Англии, однако у него имелось весомое побуждение: он мечтал стать следующим архиепископом, сделаться старшим над священниками южной Англии, а борьбу за власть нельзя вести на расстоянии. Потому-то он заставил себя прибыть на церемонию прощания.
Наконец Уинстен счел, что молился достаточно долго и произвел нужное впечатление на монахов. Он распрямил ноги — и внезапно почувствовал сильное головокружение. Рука вовремя нащупала каменную колонну, и Уинстен оперся на нее, чтобы не упасть. Он разозлился на себя, ибо ненавидел любые проявления слабости. Всю свою сознательную жизнь он был человеком сильным, все прочие его боялись. Будет прискорбно, если монахи Кентербери решат, что он слаб здоровьем. Зачем им хворый архиепископ?
По счастью, в голове скоро прояснилось, и Уинстен смог выйти из-за алтаря с подобающей месту и сану неспешностью.
Кентерберийский собор поражал воображение и был самым большим церковным зданием, которое Уинстен когда-либо видел. Он был сложен из камня по образу креста — длинный неф, два боковых трансепта и алтарная часть. Колокольню венчал золотой ангел. Собор Ширинга поместился бы в Кентерберийском трижды.
В северном трансепте Уинстену встретился его двоюродный брат Дегберт, ширингский архидьякон. Вместе они вышли во двор. Дождь хлестал холодными струями по деревьям и кустам. Компания монахов, жавшихся под навесом, почтительно умолкла при приближении священников. Уинстен сначала притворился, будто не замечает их, а затем вдруг встрепенулся, как если бы его вырвали из глубоких размышлений, и заговорил тоном человека, опустошенного горем: