Словом, Дренг вовсе не был исключением, однако вызывало удивление, что подобных правил придерживаются в крохотной деревушке поблизости от монастыря.
— Думаю, местных священников обеспокоили бы порядки в твоем доме, — строго сказал Олдред.
Дренг расхохотался.
— Да неужто?
— Я в этом уверен.
— Что ж, ты ошибаешься. Они все знают. Настоятель Дегберт — мой брат.
— Это не должно иметь значения!
— Тебе виднее, конечно.
Олдред слишком разозлился для того, чтобы продолжать выяснение отношений. Этот Дренг поистине отвратителен! Желая успокоиться, монах вышел наружу и двинулся вдоль реки. В груди все кипело.
Там, где заканчивались возделанные земли, стоял крестьянский дом с сараем, оба ветхие на вид и нуждавшиеся в починке. Олдред разглядел людей возле дома — трое молодых парней и женщина постарше; видимо, семья, оставшаяся без отца. Ему хотелось подойти к ним, но он сдерживал себя из опасения, что все жители Дренгс-Ферри окажутся похожими на Дренга. Монах уже было развернулся и пошел обратно, когда один из парней приветливо помахал рукой.
Что ж, если тут все же принято здороваться с чужаками, возможно, местные жители не совсем пропащие.
Олдред поднялся по склону к дому. Очевидно, эти люди прозябали в нищете — во всяком случае, ужинали они прямо на земле, а не в доме. Трое парней не вышли ростом, но широкие плечи подсказывали, что это крепкие ребята. Их усталая мать смотрела твердо и сурово. Лица худые, как будто все четверо скверно питались. Рядом лежала белая в подпалинах псина, тоже тощая.
Женщина заговорила первой.
— Присядь с нами, путник, и дай отдых ногам, — сказала она. — Меня зовут Милдред. — Ее палец указал поочередно на каждого из парней, от старшего к младшему. — Мои сыновья, Эрман, Эдбальд и Эдгар. Еда у нас не то чтобы изысканная, но можем поделиться.
Она ничуть не преувеличивала — скорее преуменьшала. Ужинали они буханкой хлеба и варевом из лесных растений в большом горшке; Олдред разглядел листья салата, лук, петрушку и черемшу. Мяса ни следа. Неудивительно, что они такие худые. Олдред был голоден, но грешно принимать пищу от людей, вынужденных жить в отчаянной бедности. Он вежливо отказался.
— Пахнет вкусно, но я не голоден. К тому же монахам надлежит бороться с грехом чревоугодия. Однако я присяду, с вашего разрешения. Благодарю за приглашение. — Он сел на землю, подумав, что его братья редко так поступали, несмотря на все свои обеты. Есть бедность мнимая, сказал он себе, а есть настоящая.
Чтобы поддержать беседу, он заметил:
— Трава почти поспела для косьбы. Через несколько дней у вас будет хороший урожай.
— Честно говоря, — ответила Милдред, — я не ожидала, что нам повезет с сеном. Сам видишь, кругом сплошные болота. Но ударила жара, и земля подсохла. Надеюсь, так будет каждый год.
— Выходит, вы тут новенькие? — спросил Олдред.
— Верно, — ответила она. — Мы прибыли из Кума.
Нетрудно было догадаться, что погнало их в дорогу.
— Должно быть, вы пострадали от викингов, так? Я видел, что творится в Куме, высадился там накануне.
Подал голос Эдгар, младший из братьев. На вид ему было лет восемнадцать, на подбородке проступали бледные и мягкие волоски, слабое подобие мужской щетины.
— Мы потеряли все. Мой отец был корабелом, но его убили. Наш запас древесины сожгли вместе с домом, инструменты пришли в негодность. Пришлось начинать жизнь заново.
Олдред с любопытством оглядел молодого человека. Красивым его не назовешь, но в его облике определенно было нечто притягательное. Беседа с чужаком его нисколько не смущала, фразы он строил правильно и мыслил, судя по всему, ясно. Монах ощутил что-то вроде влечения. Возьми себя в руки, прикрикнул он мысленно. Плотских грехов лично ему было избегать куда труднее, нежели греха чревоугодия.
— Так чем же вы занимаетесь в новой жизни?
— Скосим и продадим траву, если в ближайшие несколько дней не случится дождя, и тогда у нас наконец-то появятся деньги. Вон там, на возвышенности, зреет овес. Еще мы обзавелись поросенком и ягненком. Попробуем пережить зиму.
Крестьяне повсюду жили в такой же безысходности: никогда нельзя было сказать заранее, хватит ли урожая текущего года, чтобы дотянуть до следующего. Пожалуй, семейству Милдред удалось обустроиться получше, чем многим другим.
— Я бы сказал, что вам повезло попасть в это место.
Милдред махнула рукой.
— Поживем — увидим.
— Как вышло, что вы очутились в Дренгс-Ферри? — уточнил Олдред.
— Нас отправил сюда епископ Ширингский.
— Уинстен? — Олдред, конечно, знал епископа и был о нем невысокого мнения.
— Наш землевладелец — Дегберт Лысый, настоятель монастыря и двоюродный брат епископа.
— Вот как? — Олдред осознал, что начинает понимать порядки Дренгс-Ферри. Дегберт и Дренг были братьями, Уинстен приходился обоим двоюродным братом. В итоге сложилась этакая зловещая троица братьев-разбойников. — А Уинстен сюда вообще заглядывает?
— Приезжал вскоре после мидсоммера.
— Через две недели после мидсоммера, — добавил Эдгар.
— Вручил по ягненку каждому хозяину, — продолжала Милдред. — Нам тоже досталось.
— Какой добрый епископ, — задумчиво проговорил Олдред.
Милдред сразу уловила недосказанность.
— Ты завидуешь? Или не веришь в его доброту?
— Просто я никогда не видел, чтобы он творил добро без скрытых побуждений. Так что — да, меня не причислить к поклонникам Уинстена.
— Убедительный довод. — Милдред усмехнулась.
Заговорил другой паренек, Эдбальд, средний сын вдовы Милдред, парень с веснушчатым лицом.
— Эдгар убил викинга, — сообщил он неожиданно низким голосом.
Старший, Эрман, вставил:
— Нам сказал, что убил.
Олдред покосился на Эдгара.
— Ты и вправду убил викинга?
— Я напал на него сзади, — признался Эдгар. — Пока он боролся с… с женщиной. Он не замечал меня, пока не стало слишком поздно.
— А что женщина? — По тому, с какой запинкой паренек о ней упомянул, Олдред решил, что она много для него значила.
— Викинг швырнул ее на землю прямо перед тем, как я его ударил. Она стукнулась головой о каменный порог. Я не успел ее спасти. Она умерла. — Такие очаровательные, карие глаза Эдгара наполнились слезами.
— Как ее звали?
— Сунгифу, — прошептал юноша.
— Я помолюсь за ее душу.
— Спасибо.
Похоже, Эдгар любил эту Сунгифу. Бедняга. Наряду с состраданием Олдред почувствовал изрядное облегчение: мальчик, настолько сильно влюбленный в женщину, вряд ли мог грешить с другим мужчиной. Сам он еще мог поддаться соблазну, но Эдгар не из таких, можно не беспокоиться.
Веснушчатый Эдбальд не унимался:
— Настоятель ненавидит Эдгара.
— Почему? — удивился Олдред.
— Я посмел с ним спорить, — объяснил Эдгар.
— Полагаю, ты взял верх, и это его окончательно рассердило.
— Он утверждал, что сейчас идет девятьсот девяносто седьмой год, значит, Иисусу исполнилось девятьсот девяносто семь лет. Я возразил, что Иисус родился в первый год, а потому его первый день рождения случился во втором году. Выходит, в следующее Рождество ему исполнится девятьсот девяносто шесть лет. Все просто. Но Дегберт назвал меня высокомерным щенком.
Олдред рассмеялся:
— Да, Дегберт ошибся, но такую ошибку делают многие.
— Со священниками не спорят, даже если они неправы, — неодобрительно заметила Милдред.
— Особенно когда они неправы. — Олдред поднялся с земли. — Темнеет. Мне лучше вернуться в монастырь, пока еще светло, не то я оступлюсь и упаду в реку. Что ж, было приятно познакомиться.
Он попрощался и двинулся обратно в деревню. Все-таки до чего приятно встретить дружелюбных людей в этом глухом местечке.
Заночевать Олдред намеревался в монастыре. Он зашел в таверну, забрал свой короб и седельную суму. Вежливо кивнул Дренгу, но разговор не поддержал, и повел Дисмаса на холм.
Его путь пролегал мимо небольшого домика на просторном участке. Дверь, как обычно в это время года, была открыта, и Олдред заглянул внутрь. У окна сидела толстая женщина лет сорока с куском кожи на коленях, тачая башмак. Ощутив чужой взгляд, она вскинула голову.
— Ты кто?
— Олдред, монах аббатства в Ширинге, ищу настоятеля Дегберта.
— Дом Дегберта Лысого по другую сторону от церкви.
— Как тебя зовут, женщина?
— Я Беббе.
Подобно таверне, ее дом содержал признаки благополучия — в частности, ящик для хранения сыра, короб с кисейными стенками, пропускавшими воздух, но преграждавшими путь мышам. На столе стояла деревянная кружка, рядом маленький глиняный кувшин, вполне подходящий для вина. На крючке, вбитом в стену, висело тяжелое шерстяное одеяло.
— Ваша деревушка кажется зажиточной, — сказал Олдред.
— Это только кажется. — Беббе фыркнула, помолчала немного и добавила: — Хотя монастырь нас не забывает, делится своим богатством.
— А откуда богатство у монастыря?
— Какой ты любопытный, право слово! Кто тебя послал выспрашивать про наши дела?
— Выспрашивать? — искренне удивился Олдред. — Да кому сдалась эта крошечная деревенька в глуши?
— Вот и ступай себе, не приставай к честным людям.
— Спасибо за совет. — Олдред двинулся дальше.
Он поднялся на холм к церкви и увидел с ее восточной стороны большой дом, где, по всей видимости, и обитали священнослужители. Позади, у торца дома, лепилось строение, похожее на мастерскую. В распахнутую настежь дверь были видны языки пламени. Наверное, кузница, хотя нет, слишком тесно, кузнецам обычно требуется больше места.
Снедаемый любопытством, монах приблизился и заглянул внутрь. В очаге, приподнятом над полом, жарко пылал древесный уголь, и пламя раздувала пара мехов, стоявших поблизости. Кусок железа, плотно вбитый в толстый спил ствола, служил наковальней, высотой приблизительно по пояс взрослому человеку. Некий мужчина с молотком и узким долотом в руках наносил резной узор на кружок светлого металла — должно быть, серебра. Ему светил фонарь, установленный на наковальню. Рядом виднелось ведро с водой — явно для закалки раскаленного металла, а пара увесистых ножниц предназначалась, по-видимому, для резки металлических полотен. Позади мужчины угадывалась дверь, предположительно ведущая в большой дом.