— Стигги нужно выпороть, — произнес он сурово. — Будет знать! Назначаю ему дюжину ударов плетью. Но я не знаю, как быть с Гарульфом. Мой сын должен понимать, что допустимо, а что — нет.
— Могу я кое-что предложить? — осведомилась Рагна.
— Попробуй.
— Поручи Гарульфу самому выпороть приятеля.
Уилвульф одобрительно кивнул.
— Отличная мысль! — похвалил он.
Стигги раздели догола и привязали лицом к столбу. Унижение являлось частью наказания.
Гарульф держал в руках кожаный хлыст, конец которого делился на три полоски, и каждая из них была отделана острыми камнями. Юноша выглядел обиженным и несчастным.
За зрелищем наблюдали все, кто обитал на холме, мужчины, женщины и дети. Наказание, помимо прочего, было призвано преподать урок всем, а не только преступнику.
Уилвульф, стоявший возле столба, громко провозгласил:
— Стигги посмел поднять руку на мою жену. За это он будет наказан.
Толпа безмолвствовала, лишь щебетали птицы.
— Начинаем. Раз.
Гарульф занес плеть и ударил Стигги по обнаженной спине. Кожа вспухла с неприятным треском, Стигги вздрогнул.
Рагна поежилась, жаль, что ей приходится смотреть, но уйти сейчас означало проявить слабость.
Элдормен покачал головой:
— Не годится, бей в полную силу. Все сначала. Раз!
Гарульф ударил сильнее. Стигги приглушенно взвыл от боли. Кожаные полоски оставили багровые рубцы на белой коже.
Какая-то женщина в толпе тихонько заплакала, Рагна узнала мать Стигги.
Уилвульф равнодушно бросил:
— Все равно плохо. Опять сначала. Раз!
Гарульф высоко вскинул плеть и ударил так сильно, как только мог. Стигги завопил, а там, где камни рассекли его кожу, выступила кровь.
Птицы умолкли, напуганные этим воплем.
— Два! — продолжил считать Уилвульф.
17
Февраль 998 г.
Эдгар злился, когда думал, что люди обкрадывают Рагну.
Его не слишком заботило то обстоятельство, что мастер Габ с каменоломни обманывает элдормена Уилвульфа. В конце концов, Уилвульф не обеднеет от такого, да и на него самого Эдгару было плевать. Но когда долину Оутен передали Рагне, юноша внезапно осознал свою ответственность перед этой чужестранкой — быть может, потому, что она не ведала местных порядков и постоянно от этого страдала, или же потому, как он честно признался себе, что она такая красавица.
Он хотел обо всем ей рассказать в том разговоре после ее свадьбы, но все-таки промолчал. Надо выяснить все подробности, ни к чему тревожить Рагну понапрасну.
Как бы то ни было, ему снова пришлось отправиться в Оутенхэм. Стены пивоварни поднялись до нужной высоты, на них легли деревянные стропила, а крышу Эдгар хотел покрыть тонкой каменной черепицей, не боящейся огня. Он сказал Дренгу, что добудет камень за половину цены, если сам перевезет его из каменоломни — это было правдой, — и Дренг согласился: наниматель Эдгара вечно норовил копить, а не тратить.
Юноша построил плот из длинных и широких бревен. В прошлый раз по дороге вдоль берега к Оутенхэму он убедился, что вверх по течению реки нет серьезных препятствий, которые затруднили бы плавание, если не считать двух отмелей — там, возможно, плот придется тянуть на веревке, но всего несколько ярдов.
Впрочем, в одиночку бороться с течением непросто, а уж перетаскивать по мелководью — и подавно, поэтому Эдгар уговорил Дренга заплатить Эрману и Эдбальду по пенни каждому, чтобы они на два дня бросили возиться с землей и помогли брату.
Дренг вручил Эдгару маленький кожаный кошель — мол, внутри двенадцать пенни, должно хватить на все. Этель дала в дорогу хлеб и ветчину, а Лив выделила кувшин эля, чтобы утолять жажду.
В путь отправились рано поутру. Стоило людям взойти на борт, как на плот запрыгнул Бриндл. Пес всегда предпочитал куда-то двигаться, а не оставаться на месте. Эдгар мимоходом задумался, что он сам считает по этому поводу, — и не смог ответить себе однозначно.
Эрман и Эдбальд заметно отощали, да и Эдгар тоже не выглядел упитанным. Год назад, в Куме, никто не назвал бы их пухлыми, но за эту зиму все трое изрядно похудели. По-прежнему крепкие и сильные, братья сделались поджарыми, щеки запали, руки и ноги жилистые, в поясе ни намека на жирок.
Было холодно, однако они вспотели, усердно толкая плот шестами вверх по течению. Вообще с плотом бы справился и один рулевой, но было куда проще, когда толкали двое, по одному с каждого борта, а третий отдыхал.
Разговаривали редко, когда молчать становилось совсем невмоготу.
— Как там Квенбург? — спросил Эдгар.
Эдбальд хмыкнул:
— Эрман ложится с нею по понедельникам, средам и пятницам, а я — по вторникам, четвергам и субботам. — Он скабрезно усмехнулся: — В воскресенье у нее день отдыха.
Братья явно были довольны таким раскладом, и Эдгар подумал, что неожиданное решение, которое нашла матушка, оказалось на удивление удачным.
— Да врет он все, врет и не краснеет! — вмешался Эрман. — С таким-то животом ей давно не до любовных забав.
Эдгар принялся высчитывать сроки. Они прибыли в Дренгс-Ферри за три дня до мидсоммера, Квенбург понесла более или менее сразу.
— Ребенок должен родиться за три дня до Благовещения.
Эрман хмуро покосился на младшего брата. Умение Эдгара обращаться с числами со стороны смотрелось своего рода чудесным даром, и братьев это нисколько не радовало.
— Как ни крути, Квен не поможет нам с весенней вспашкой. Кто будет направлять лемех, пока мы тянем?
Почва в Дренгс-Ферри легко поддавалась плугу, но все-таки их матушка уже в годах.
— У мамы вы спрашивали? — уточнил Эдгар.
— Ну да, — отозвался Эрман. — Говорит, ей тяжело работать в поле.
Эдгар виделся с матерью, как правило, раз в неделю, а вот братья были с нею каждый день.
— Спит она хорошо? А ест как обычно или меньше?
Старшие братья Эдгара не отличались наблюдательностью. Эдбальд просто пожал плечами, а Эрман резко бросил:
— Послушай, Эдгар, мама уже старая, однажды она умрет, но одному Богу известно, когда это случится.
Разговор оборвался.
Мысленно заглядывая вперед, Эдгар понимал, что ему будет непросто вывести Габа на чистую воду. Ведь все надо проделать, не нажив себе неприятностей. Если сочтут, что он выказывает чрезмерное любопытство, Габ тут же насторожится. А если он озвучит свои подозрения, мастер наверняка разозлится. Забавно, кстати, что злодеи, которых ловили за руку, частенько возмущались таким вмешательством, как если бы оно было преступлением, а не их собственные поступки. Что еще важнее, если Габ узнает, что ему не доверяют, он сумеет состряпать какое-то оправдание.
Плот двигался быстрее, чем Эдгар в свое время передвигался пешком, и уже к полудню достиг большой деревни Оутенхэм. По ближайшему к реке полю, выворачивая комья глины, тащила тяжелый плуг упряжка из восьми волов, высокие борозды вздымались и опадали, точно волны морского прибоя. Поодаль мужчины что-то высеивали, бросали семена в свежевспаханную землю, а маленькие дети пронзительными криками отпугивали птиц.
Братья вытащили плот на сушу. Чтобы не тревожиться по пустякам, Эдгар привязал его к дереву, и все трое отправились в деревню.
Серик опять трудился в огороде, на сей раз подрезал деревья. Эдгар окликнул его и решил кое-что прояснить.
— Мне стоит опасаться Дудды? — прямо спросил он.
Серик бросил взгляд на небо, определяя время суток:
— Еще рано. Дудда пока не обедал.
— Это хорошо.
— Учти, он далеко не душка, даже когда трезвый.
— Да уж понятно.
Пошли дальше и очень скоро наткнулись на Дудду, торчавшего возле таверны.
— Добрый день, парни, — поздоровался тот. — Что вам тут нужно?
Три крепких парня заставляли проявлять вежливость, однако Бриндл негромко зарычал, явно уловив в его тоне скрытую враждебность.
— Это Дудда, староста Оутенхэма, — поведал Эдгар своим братьям и повернулся к старосте: — Я снова пришел купить камень.
Дудда моргнул, силясь вспомнить, видел ли он Эдгара раньше:
— Как дойдете до восточной окраины, ступайте на север, там тропинка есть.
Эдгар знал дорогу, но все равно поблагодарил старосту.
Габ и его родичи, как обычно, трудились на каменоломне. Посреди ровной площадки была сложена груда обработанных камней, и это наводило на мысль, что дела у мастера шли не очень. Эдгар порадовался этому обстоятельству. Рядом с камнями стояла ручная тачка.
«Все, что нужно сделать, — думал Эдгар, — это подсмотреть, как Габ делает отметки на своей счетной палке, когда я куплю у него камни. Если он сделает верное количество насечек, значит, подозрения беспочвенны. А если нет, придется его припугнуть».
Камень, по которому лупил Габ, рухнул на землю, подняв клубы пыли. Мастер закашлялся, отложил свои инструменты и направился к братьям. Эдгара он, похоже, узнал:
— Из Дренгс-Ферри, да?
— Точно. Я Эдгар, а это мои братья Эрман и Эдбальд.
Габ криво усмехнулся:
— Привел братцев, чтобы Дудда тебя не донимал, а? — Очевидно, он слышал о ссоре Эдгара со старостой в прошлый раз.
Эдгар даже не улыбнулся.
— Я и сам справлюсь со старым толстым пьянчугой, — резко ответил он. — Мне снова понадобились камни, но я готов забрать их самостоятельно, потому и позвал братьев. Сам понимаешь, так дешевле выйдет, по пенни с каждого камня.
— Да неужели? — Габ фыркнул, недовольный тем, что Эдгар, оказывается, осведомлен о его расценках. — Кто тебе это сказал?
Эдгар не стал выдавать Катберта.
— Мне нужно десять камней, — заявил он и открыл кошель, выданный Дренгом. К его удивлению, внутри оказалось больше двенадцати пенни, о которых говорил Дренг: больше ровно вдвое — двадцать четыре пенни.
Эрман и Эдбальд поглядывали на младшего брата, гадая, почему тот медлит и хмурится, оба, разумеется, увидели монеты, но Эдгар не позволил им пристать с расспросами, ибо не хотел показаться нерешительным перед Габом. Помешкав еще немного, юноша решил отложить загадку избытка монет на потом и споро отсчитал десять пенни.