— Вот почему я так зол на мастера Габа из каменоломни, госпожа. Но ты же не думаешь теперь, что мы, англичане, все одинаковы, верно?
— Конечно, я так не думаю. Но замужем я только за одним из вас.
Эдгар дерзнул задать смелый вопрос:
— Ты все еще его любишь?
Она ответила, не колеблясь:
— Да.
Юноша искренне удивился, и удивление, видимо, отразилось на его лице, потому что Рагна прибавила:
— Знаю, знаю. Он обманул меня, он не хранит мне верность, но я люблю его.
— Понятно, — пробормотал Эдгар, хотя ничего не понял.
— Тебе ли удивляться? — проронила она с тем же надрывом. — Ты вообще любишь мертвую женщину.
Это было жестоко, но ведь разговор уже давно свернул на откровенность.
— Полагаю, ты права, — сказал он.
Похоже, Рагна решила, что исповедей на сегодня достаточно. Она вдруг встала:
— Прости, у меня много дел.
— Был рад тебя повидать, госпожа. Спасибо за сыр. — Эдгар повернулся к двери.
Неожиданно Рагна взяла его за руку и задержала:
— Благодарю за вести с каменоломни в Оутенхэме. Я это запомню.
Эдгар ощутил прилив удовлетворения.
К несказанному изумлению юноши, Рагна подалась вперед и поцеловала его в щеку.
— До свидания. Надеюсь, мы скоро увидимся снова.
Утром Олдред и Эдгар вышли проводить воинов элдормена.
Олдред до сих пор бился над загадкой Дренгс-Ферри. Он не сомневался в том, что местные что-то скрывают, и все спрашивал себя, почему обычные деревенские жители столь враждебно относятся к чужакам. Да потому, что они хранят некую тайну — все, кроме Эдгара и его семьи, которые непричастны к этой тайне.
Монах был полон решимости докопаться до сути.
Эдгар волок мешок с известью, который он собирался нести на плечах следующие два дня.
— А ты силен, юноша, — уважительно сказал Олдред. — Лично я вряд ли проходил бы с таким мешком и пару часов.
— Справлюсь как-нибудь, — буркнул Эдгар. — В любом случае этот мешок стоил того, чтобы поговорить с Рагной.
— Ты любишь ее.
Карие глаза Эдгара сверкнули так, что сердце Олдреда забилось быстрее.
— Ну, не в том смысле, который ты, кажется, подразумеваешь. — Эдгар покачал головой: — И это хорошо, ведь графские дочери никогда не выходят замуж за сыновей корабелов.
Олдреду очень хотелось признаться в том, что уж он-то искушен в превратностях несбывшейся любви, однако он прикусил язык. Вовсе ни к чему, чтобы столь явное выражение его привязанности к Эдгару смутило их обоих. Оно могло положить конец их дружбе, а дружба — единственное, на что он мог рассчитывать.
Монах покосился на Эдгара и с облегчением отметил, что юноша сохранял на лице привычную безмятежность.
С холма раздался шум, затопали копыта, люди захлопали в ладоши. Звук нарастал, и вот показались первые воины. Во главе отряда выступал крупный серый жеребец, в глазах которого царило безумие. На жеребце, в красном плаще, восседал элдормен Уилвульф, скрывший, впрочем, свое лицо под забралом блестящего шлема, увенчанного птичьим пером. Присмотревшись внимательнее, Олдред разглядел, что этот шлем выкован из нескольких металлов и что на нем вырезаны некие затейливые узоры, которые было невозможно разобрать на расстоянии. Должно быть, этот шлем предназначался для смотров и прочих церемоний, а в битву Уилвульф, скорее всего, надевал что-то менее ценное.
Следом за элдорменом ехали бок о бок его брат Уигельм и сын Гарульф, за ними двигались простые воины, одетые не столь вычурно, но все же добротно и тоже в яркие цвета. За конными шагали толпой пешие воины — молодые крестьяне и бедные горожане в обычных поношенных темных рубахах; большинство держало в руках самодельные деревянные копья, а кое-кто и вовсе вооружился кухонным ножом или маленьким топориком. Все они надеялись добыть оружие в битве и вернуться домой с мешком награбленных драгоценностей или с парой ценных пленников, которых можно будет продать в рабство.
Воины пересекли площадь, махая горожанам, которые все хлопали и хлопали в ладоши; затем они скрылись в северном направлении.
Эдгару было на восток. Он взвалил мешок на плечи, попрощался с монахом и ушел.
Олдред вернулся в аббатство. Пришла пора службы третьего часа, но тут его позвали к настоятелю Осмунду.
Как обычно, у настоятеля находился и казначей Хильдред.
«Что теперь?» — мысленно спросил Олдред.
— Я сразу перейду к делу, брат Олдред, — сказал старый настоятель. — Я не хочу вражды с епископом Уинстеном.
Олдред мгновенно понял, о чем речь, но притворился, будто не понимает:
— Разумеется, ведь епископ — наш брат во Христе.
Увы, Осмунд был слишком умен, чтобы поддаваться на подобные банальные уловки.
— Тебя подслушали, когда ты беседовал с тем пареньком из Дренгс-Ферри.
— Знаю. Я застал брата Хильдреда за этим неблаговидным делом.
— Что же в нем неблаговидного?! — возмутился казначей. — Ты злоумышляешь против достойного священнослужителя!
— Я лишь задавал вопросы.
— Послушай меня, брат Олдред, — вмешался в перепалку настоятель. — У нас были разногласия с епископом Уинстеном по поводу Дренгс-Ферри, но мы все уладили, и этот вопрос закрыт.
— Разве? Тамошний монастырь — по-прежнему мерзость в глазах Господа.
— Может быть, но я решил не ссориться с епископом. Я не обвиняю тебя в заговоре против церкви, что бы ни утверждал в своей горячности брат Хильдред, но попрошу и тебя не судить меня слишком строго.
Олдреда охватил стыд, к которому примешивалась изрядная доля негодования. Он нисколько не намеревался осуждать своего доброго, но ленивого и робкого старика-настоятеля. С другой стороны, человеку Божьему неуместно проходить мимо зла, какое бы обличье то ни принимало. Осмунд готов был на многое ради спокойной жизни, но долг монаха состоит в том, чтобы желать большего, нежели мирная и спокойная жизнь.
Однако сейчас было лучше для всех не выказывать своих истинных чувств.
— Нижайше прошу меня простить, отец-настоятель. Впредь я буду изо всех сил блюсти свой обет послушания и не нарушать его ни делом, ни помыслом.
— Я знал, что ты внемлешь голосу разума, — одобрил Осмунд.
Казначей Хильдред недоверчиво усмехнулся. Он сомневался в искренности раскаяния Олдреда.
И он был прав.
Эдгар вернулся в Дренгс-Ферри на следующий день после обеда. Он едва стоял на ногах. Вот взбрело же в голову тащить мешок с известью на такое расстояние! Да, он крепок и силен, но не настолько же! Спина болела так, что он еле разогнулся.
Ему сразу бросилась в глаза груда камней на берегу реки. Братья разгрузили плот, но не удосужились перенести камни к месту стройки. Попадись они ему в тот миг, он бы, пожалуй, не задумываясь учинил смертоубийство.
Эдгар слишком устал даже для того, чтобы доплестись до таверны. Он просто сбросил с плеч опостылевший мешок на камни и растянулся на земле.
Из таверны вышел Дренг.
— Вернулся, значит, — сказал он хмуро.
— Да, вернулся.
— Камни привезли, как видишь.
— Вижу.
— Что в мешке?
— Известь. Я сберег твои деньги, не стал тратиться на лошадь, но больше никогда так не поступлю.
— Угу. Еще что-нибудь скажешь?
— Нет.
Дренг ухмыльнулся, и в этой ухмылке сквозило злобное удовлетворение.
— Разве что только одно. — Эдгар достал кошель: — Ты дал мне слишком много денег.
Похоже, Дренг изумился.
— Камни обошлись по пенни штука, — принялся перечислять Эдгар. — В Оутенхэме с нас взяли пенни за ужин и кров. Известь — четыре пенни. В остатке получается девять пенни.
Дренг взял кошель и пересчитал монеты:
— Ясно. Так-так.
Эдгар был озадачен. Подлая личность вроде Дренга просто обязана была ужаснуться, узнав, что выдала денег больше необходимого. А Дренг как будто лишь слегка удивился.
— Ну-ну, — буркнул Дренг и вернулся в таверну.
Лежа на спине и ожидая, пока спина перестанет болеть, Эдгар предавался размышлениям. Походило на то, что Дренг знал заранее о лишних деньгах, однако немало изумился, получив остаток обратно.
«Конечно, он знал, — сказал себе Эдгар. — Сам все и подстроил».
Ему учинили проверку. Дренг нарочно пытался ввести Эдгара в искушение и узнать, как тот себя поведет.
Его братья проглотили бы наживку. Они взяли бы деньги, их бы разоблачили. А Эдгар вернул остаток.
Тем не менее в одном Эрман и Эдбальд были правы. Они ведь предупреждали, что Эдгару не дождаться благодарности от Дренга. Именно так и вышло: даже простым «спасибо» его никто не оделил.
18
Март 998 г.
Казалось, Рагне не составит ни малейшего труда побывать в долине Оутен.
Она упомянула о своем намерении Уилфу за день до его отбытия в Уэльс, и элдормен молча кивнул в знак согласия. Но стоило войску уйти, как в дом Рагны явился епископ Уинстен.
— Сейчас не лучшее время для посещения долины Оутен, — сказал он негромко, улыбаясь той неискренней улыбкой, которую нацеплял на лицо всякий раз, когда притворялся человеком рассудительным. — Пора весенней пахоты. К чему отвлекать крестьян от их трудов?
Рагна насторожилась: никогда раньше, насколько ей помнилось, епископ не проявлял интереса к крестьянскому труду.
— Разумеется, я не желаю никоим образом им мешать, — проговорила она выжидательно.
— Вот и славно. Отложи свою поездку, а я пока соберу за тебя подати и передам тебе твою долю, как на Рождество.
Действительно, Уинстен принес солидный мешок денег через несколько дней после Рождества, но никаких записей не предоставил, поэтому оставалось лишь гадать, получила ли она в полной мере то, что ей причиталось. В ту пору Рагна страдала из-за Инге и приняла действия Уинстена как должное, но она не собиралась и дальше потакать своему душевному состоянию.
Когда епископ направился к двери, она взяла его за руку:
— А когда будет разумно туда поехать?
— Когда? Давай прикинем. — Рагна подозревала, что она сама знает о сельских делах побольше Уинстена. — Видишь ли, земля всегда требует заботы.