Монастырь в Дренгс-Ферри произвел на него настолько неизгладимое впечатление, что Олдред чувствовал себя оплеванным и поруганным. Как можно гордиться тем, что ты — человек Божий, если другие люди, носящие такое же, как у тебя, облачение, ведут себя как распутники? Дегберт и его приспешники своими поступками оскверняют все, во что монах верил. Поэтому он был готов нарушить клятву послушания ради того, чтобы прикрыть эту обитель разврата и нечестия.
Отправившись в путь, он всю дорогу изводился дурными предчувствиями. Как ему узнать, чем занимаются в городе Уинстен и Дегберт? Можно, конечно, проследить за ними, но вдруг они засекут слежку? Хуже того, в Куме хватало домов, куда доступ человеку Божьему был заказан. Уинстен и Дегберт вполне могли посещать такие дома незаметно, а то и вовсе не обращать внимания на досужую молву, но Олдреду было просто невозможно выдать себя за завсегдатая подобных заведений, так что его мгновенно бы опознали — и тогда монаха ожидали бы самые разные неприятности.
Путь вел через Дренгс-Ферри, поэтому Олдред решил попросить помощи у Эдгара.
Прибыв в деревню, он сначала отправился в монастырь, куда вошел с высоко поднятой головой. Олдреда там и раньше не слишком-то привечали, а теперь возненавидели, чего нисколько не скрывали. В этом не было ничего удивительного. Он пытался распустить монастырь, лишить местных священников привычного уюта и праздности; вряд ли они такое простят. Милосердие и прощение относились к тем многочисленным христианским добродетелям, которых эти люди не придерживались. Все же Олдред настоял на том, чтобы они оказали ему гостеприимство, положенное для духовенства. Он не собирался прятаться в таверне, не ему должно быть стыдно. Это Дегберт со своими священниками погряз во грехах и предавался занятиям, оскорбившим архиепископа Кентерберийского, это они должны забиваться в углы и смотреть в пол. Они по-прежнему в монастыре только потому, что за них горячо вступился епископ Уинстен, а по какой тайной причине тот их защищал, Олдред и стремился выяснить.
Он не хотел рассказывать, что едет в Кум и будет в городе одновременно с Уинстеном и Дегбертом, поэтому прибегнул ко лжи во спасение и невинно сообщил, что якобы направляется в Шерборн, городок в нескольких днях пути от Кума.
После унылого ужина и скоротечной службы собеседования[35] Олдред отправился на поиски Эдгара. Он нашел юношу возле таверны: Эдгар сидел на скамье и качал на коленях младенца. В последний раз до этого они виделись, когда Рагна одолела епископа Уинстена в Оутенхэме.
Эдгар как будто искренне обрадовался Олдреду, а монах опешил при виде младенца.
— Неужели твой? — спросил он растерянно.
Эдгар с улыбкой покачал головой:
— Нет, это дочка моих братьев. Ее зовут Уинсвит, если по-домашнему, то Уинни. Ей почти три месяца. Красавица, правда?
Для Олдреда девочка ничем не отличалась от всех прочих младенцев — круглолицая, лысая, как священник, слюнявая и совсем не привлекательная.
— Да, красавица, — ответил он, покривив душой. Это была его вторая ложь за сегодня, и ему предстояло долго отмаливать сей грех.
— Что привело тебя сюда? — поинтересовался Эдгар. — Вряд ли ты приехал полюбезничать с Дегбертом.
— Найдется местечко, где мы можем поговорить, не опасаясь, что нас подслушают?
— Идем, я покажу тебе свою пивоварню, — Эдгар тут же встал. — Погоди, ладно? — Он скрылся в таверне и быстро вернулся, уже без младенца.
Пивоварня стояла неподалеку от реки, чтобы за водой не приходилось бегать невесть куда, причем, как полагалось, здание поставили так, чтобы все отходы уносило течением. Так было заведено во всех прибрежных поселениях.
Крыша пивоварни была из дубовой черепицы.
— Помнится, ты хотел делать каменную крышу, — заметил Олдред.
— Хотеть мало, — беззаботно отозвался Эдгар. — Выяснилось, что камень никак не порезать на плитку нужной толщины. Куски выходили то слишком толстые, то чересчур тонкие. Пришлось отказаться. — Он усмехнулся. — Впредь я запомню, что придумать — это полдела, надо еще осуществить придуманное.
Внутри сильно пахло заброженным суслом, запах шел от большого бронзового котла, подвешенного над квадратным очагом с каменными стенками. Пустые бочонки и мешки с зерном стояли в отдельном помещении. Каменный пол был чистым.
— Прямо дворец! — восхитился Олдред.
Эдгар улыбнулся:
— Главное, что не сгорит. Ладно, что такого важного ты хотел обсудить наедине? Не терпится узнать.
— Я еду в Кум.
Эдгар сообразил сразу:
— Уинстен и Дегберт отправятся туда через несколько дней.
— Да. Я намерен выяснить наконец, чем они там занимаются. Но вот какая беда — сам я не могу следить за ними незаметно, особенно если начнут захаживать в дома… э… скажем так, с дурной славой.
— И что ты надумал?
— Помоги мне приглядеть за ними. Тебе будет проще затеряться в толпе.
Эдгар ухмыльнулся:
— Ба, никак монах зовет меня в гости к Мэгс?
Олдред скривился от отвращения:
— Я сам с трудом в это верю.
Эдгар снова стал серьезным:
— Наверное, я мог бы отпроситься в Кум за сырьем. Дренг мне доверяет.
Олдред несказанно удивился:
— Да ты что?
— Ага. Думал меня подловить, выдал лишние деньги на покупку камней, ждал, видно, что я присвою остаток. Эх, какая у него рожа была, когда я вернул ему непотраченное! Теперь он все чаще поручает мне вести дела, а сам отговаривается своей пресловутой больной спиной.
— Чем особенным торгуют в Куме?
— Нам скоро понадобятся новые веревки, в Куме они дешевле. Пожалуй, я смогу уйти прямо завтра.
— Нам ни к чему путешествовать вместе. Не хочу, чтобы принялись болтать, что мы с тобой сотрудничаем.
— Тогда отпрошусь на следующий день после мидсоммера и поплыву на плоту.
— Отлично! — Олдред искренне поблагодарил юношу.
Они вышли из пивоварни. Солнце уже садилось.
— Когда доберешься до Кума, ищи меня в монастыре, — заключил Олдред.
— Удачи тебе, — пожелал Эдгар, и они расстались.
Через пять дней после мидсоммера Эдгар поглощал сыр в кумской таверне под названием «Моряки», и тут кто-то сказал, что Уинстен с Дегбертом прибыли утром в город и остановились в доме Уигельма.
Тан Уигельм восстановил свой двор, разрушенный викингами год назад. Эдгару не составляло труда следить за единственным входом, тем более что таверна располагалась буквально в двух шагах от ворот.
Это была скучная работа, и он коротал время, размышляя о тайнах епископа Уинстена. Юноше приходили на ум всевозможные гнусные пороки, которым епископ мог предаваться в Куме, но он никак не мог понять, при чем тут Дренгс-Ферри, сколько ни ломал голову над этой загадкой.
В первый вечер после прибытия Уинстен с Уигельмом и их двоюродный брат сидели дома. Эдгар следил за воротами, пока не сгустились сумерки, а на дворе не начали гасить огни, после чего вернулся в аббатство на ночлег и честно сказал Олдреду, что ему не о чем докладывать.
Он боялся попасться, ведь большинство жителей Кума его знало, не понадобится много времени, чтобы они начали гадать, чем занят сын бывшего городского корабела. Он купил веревку и еще кое-что, пропустил кружку-другую эля с горсткой старых приятелей, осмотрел восстановленный город, теперь ему требовался иной предлог, чтобы задержаться подольше.
Стоял июнь, и Эдгару вспомнилась поляна в лесу, где росла дикая земляника. Это было лакомство, которое трудно отыскать, но от которого на языке появлялся особый, терпкий и водянистый привкус. Он покинул город, когда монахи отправились на утреннюю службу, и углубился на добрую милю в лес. Ему повезло: земляника как раз поспела. Эдгар набрал целый мешок, возвратился в город и сел продавать ягоды у ворот на двор Уигельма. Там крутилось множество людей, прохожие сновали туда и сюда, так что продавец ни у кого не вызывал подозрений. Просил Эдгар по фартингу за два десятка ягод.
К полудню он продал все, что набрал, и обзавелся полным карманом мелочи. Он вернулся в таверну, расположился снаружи и попросил кружку эля.
Бриндл, которого Эдгар взял с собой в Кум, вел себя непривычно. Казалось, что пес растерялся, вновь очутившись в городе, который когда-то хорошо знал, и не понимает, что произошло. Он бегал по улицам, возобновляя знакомство с городскими собаками, и озадаченно обнюхивал заново отстроенные дома. Радостно загавкал, когда унюхал каменную маслобойню, уцелевшую после пожара, а потом полдня просидел возле двери, словно ожидая появления Сунгифу.
— Я знаю, каково тебе, приятель, — сказал ему Эдгар сочувственно.
Рано вечером Уинстен, Уигельм и Дегберт вышли из дома Уигельма. Эдгар поспешил отвернуться из опасения, что Уинстен способен его узнать.
Впрочем, Уинстен явно думал о неких предстоящих удовольствиях. Его братья оделись нарядно, а сам епископ сменил длинное черное облачение священнослужителя на короткую рубаху под легким плащом, застегнутым золотой булавкой. Выбритую макушку он спрятал под высокой шапкой.
Трое мужчин, пошатываясь, побрели по пыльным городским улицам.
Они двинулись к «Морякам», самой большой и, пожалуй, лучшей в городе таверне. Там всегда было многолюдно, и Эдгар счел возможным зайти внутрь и заказать кружку эля, а Уинстен потребовал кувшин крепкого медового напитка, иначе медовухи, и расплатился монетами из толстого кожаного кошеля.
Пока Эдгар медленно пил свой эль, Уинстен не делал ничего особо примечательного: пил, хохотал, слопал миску креветок и запустил руку под юбку служанки. Создавалось впечатление, что он вовсе не пытается остаться неузнанным; с другой стороны, он все-таки соблюдал некие приличия и не пускался в совсем уж откровенный загул.
Уже смеркалось, а Уинстен, похоже, твердо вознамерился напиться вдрызг. Когда трое братьев наконец вышли из таверны, Эдгар последовал за ними не то чтобы по пятам, но достаточно близко: он был уверен, что эти бражники не станут оборачиваться и глазеть по сторонам.