На то, чтобы отыскать верный ответ, много времени не понадобилось.
Он не хотел становиться рыбаком или возиться в земле. Мечтая о предстоящей жизни, он никогда не предполагал, что будет придумывать ловушки для рыбы. В каком-то смысле он сейчас — как один из тех угрей, что мечутся по корзине в поисках недостижимого выхода.
Он знал, что у него есть особый дар. Кому-то предначертано сражаться, сочинять стихи, которые можно читать часами напролет, или водить корабли в море, ориентируясь по звездам. Дар Эдгара заключался в прозрении облика предметов и в умении обращаться с числами; где-то внутри него пряталось некое безотчетное понимание того, что такое вес, давление, натяжение — и все остальное, для чего пока не придумали слов.
Раньше он не осознавал собственной исключительности в этом отношении и даже обижал порой стариков, когда спрашивал у них, сам не понимая, как высокомерно это звучит: «Разве не очевидно?»
Он просто видел кое-что, видел не глазами, а внутренним взором. Вообразил, как излишки влаги стекают с поля в канаву и дальше в реку — и воплотил это видение.
Но он способен на большее. Он построил лодку, которую украли викинги, возвел каменную пивоварню и выкопал канаву для осушения полей, но это мелочи. Его дар требовал иных свершений. Он знал это совершенно точно — как знал, что рыба непременно попадет в ловушку.
Такова его судьба.
21
Сентябрь 998 г.
Олдред вел опасную игру, пытаясь одолеть епископа. Все до единого епископы были людьми могущественными, а Уинстен, кроме того, не ведал жалости к противникам и бывал осознанно жестоким. Настоятель Осмунд справедливо его опасался, ибо ссориться с таким человеком означало совать голову в медвежью пасть.
Но христианам полагалось поступать именно так.
Чем дольше Олдред раздумывал обо всем этом, тем сильнее убеждался в том, что на Уинстена можно и нужно натравить шерифа Дена. Во-первых, шерифа назначил сюда король, а подделка монет являлась преступлением против короны, ибо монарху надлежало, среди прочего, обеспечивать надежность денег. Во-вторых, шериф и его люди составляли компанию, способную соперничать в могуществе с Уилвульфом и братьями элдормена; одни сдерживали других, и это провоцировало взаимную неприязнь. Олдред был уверен, что Ден ненавидит Уилвульфа. В-третьих, успешное разоблачение высокопоставленного мошенника станет личным достижением шерифа и наверняка доставит удовольствие королю, который, несомненно, щедро вознаградит Дена.
Олдред обратился к Дену после воскресной мессы. Он обставил все непринужденно, избегая действий, которые могли бы навести других на мысль о заговоре: как если бы двое видных горожан попросту обменялись любезностями. Дружелюбно улыбнувшись шерифу, монах тихо сказал:
— Мне нужно потолковать с тобою наедине. Могу я навестить тебя завтра?
Проницательный и вечно настороженный Ден выдал свое удивление только тем, что его глаза непроизвольно расширились. Без сомнения, он сразу догадался, что речь пойдет о чем-то по-настоящему важном.
— Разумеется, — ответил он, со стороны казалось, что мужчины просто вежливо здороваются. — Буду рад тебя видеть.
— Загляну днем, если не возражаешь. — В это время суток монахов меньше всего обременяли обязанностями служения.
— Как скажешь.
— Чем меньше людей об этом узнает, тем лучше.
— Само собой.
На следующий день Олдред выскользнул из аббатства после полуденной трапезы. Город пустовал — местные сыто переваривали баранину с элем, так что монаха никто не заметил. Шагая в направлении дома шерифа, он терзался сомнениями: допустим, Ден его выслушает, но достанет ли шерифу смелости выступить против могущественного Уинстена?
Он застал Дена в одиночестве: шериф сидел в большой зале и водил по лезвию любимого меча точильным камнем. Олдред начал свое повествование с рассказа о первом впечатлении от Дренгс-Ферри, упомянул о недружелюбии деревенских жителей, о погрязшем в грехах местном монастыре и о том, что ощущает за всем этим какую-то греховную тайну. Ден явно заинтересовался, когда услышал, что Уинстен бывает в деревне четырежды в год и неизменно раздает дары, далее он усмехнулся, когда узнал, что Олдред попросил одного юношу пройтись следом за Уинстеном по домам удовольствий в Куме. А уж когда Олдред пересказывал историю со взвешиванием монет, шериф отложил меч в сторону и весь превратился в слух.
— Совершенно очевидно, что Уинстен и Дегберт ездят в Кум тратить подделки и обменивать часть из них на настоящие деньги. В городе, сам знаешь, торговля оживленная, подделки вряд ли опознают.
Ден кивнул:
— Разумно. В городах пенни шустро меняют своих хозяев.
— Полагаю, чеканят монеты в том самом Дренгс-Ферри. Для изготовления точной копии чекана с королевского монетного двора нужен ювелир, а в деревне такой мастер есть — он числится в тамошнем монастыре, его зовут Катберт.
Шериф весь подобрался, словно ему не терпелось вскочить в седло и броситься на врага.
— Сам епископ! — возбужденно прошептал он, потрясенный, похоже, до глубины души. — Епископ подделывает королевскую монету! Что ж, если я раскрою это преступление, король Этельред впредь не забудет мое имя!
Дав шерифу время насладиться этой мечтой, Олдред вернул его на землю вопросом, а что, собственно, придется сделать, чтобы поймать мошенников с поличным.
— Надо застать их врасплох, — твердо сказал Ден. — Мне нужны веские доказательства — инструменты, мастер, сама работа. Я должен увидеть производство дурных монет.
— Наверное, это возможно, — протянул Олдред, хотя сам уверенности не испытывал. — Они чеканят монеты каждый четверик, через несколько дней после сбора податей. Уинстен объезжает окрестности, отвозит настоящие деньги в Дренгс-Ферри, а там их количество увеличивают вдвое.
— До чего же ловок, шельма! Нельзя допустить, чтобы кто-то их предупредил. — Ден задумчиво покачал головой: — Мне придется покинуть Ширинг раньше Уинстена, чтобы епископ ничего не заподозрил. Как тебе такой предлог — дескать, мы отправились на розыски Железной Башки, скажем, в лесах вокруг Батфорда?
— Звучит неплохо. К тому же там несколько недель назад украли коз, как я слышал.
— Мы спрячемся в лесу неподалеку от Дренгс-Ферри, в стороне от дороги, конечно. Однако нам понадобится человек, который даст знать, что Уинстен прибыл в монастырь.
— У меня есть кое-кто на примете. Местный житель.
— Ты ему доверяешь?
— Мы с ним заодно. Это Эдгар-строитель.
— А, молодой да ранний! Знаю его, он был с дамой Рагной в Оутенхэме. Что ж, скажи ему, чтобы он вызвал нас, когда мошенники примутся чеканить монеты. Как думаешь, справится?
— Еще бы.
— Тогда начало вроде положено. Впрочем, я все равно хорошенько обдумаю, что и как. Встретимся позже.
— Конечно, шериф.
В Михайлов день, двадцать девятого сентября, епископ Уинстен сидел у себя в Ширинге и считал прибыль.
Богатство стекалось в его сокровищницу с утра до вечера, доставляя удовольствие, ничуть не уступавшее остротой плотским утехам. С самого утра потянулись старосты окрестных деревень, они вели скот, гнали груженые повозки, тащили мешки и сундуки с серебряными монетами. Из более отдаленных мест подати в Ширинг доставляли во второй половине дня. Поскольку, как епископ, он был также лордом поселений в других округах, оттуда подати привозили на день или два позже. Уинстен пересчитывал доходы с той же дотошностью, с какой голодный крестьянин считает цыплят в курятнике. Больше всего ему нравились серебряные монеты, ибо их переправляли в Дренгс-Ферри, где они чудесным образом удваивались.
Староста деревни Меддок недоплатил двенадцать пенни. Виновным оказался Годрик, сын священника, который лично явился с объяснениями.
— Милорд епископ, взыскую твоей милости, — заявил он, едва переступив порог.
— Там поглядим, — бросил Уинстен. — Где мои деньги?
— Так ведь дожди сплошные лили, и до мидсоммера, и после. У меня жена и двое детей, а я знать не знаю, как прокормить их этой зимой.
Да уж, совсем не то, что в прошлом году, когда викинги разорили Кум и все горожане в одночасье остались нищими.
— Между прочим, остальные в Меддоке расплатились как положено.
— Моя земля на западном склоне, все посадки смыло. Клянусь, в следующем году я заплачу вдвойне.
— Не верю. Опять что-нибудь придумаешь, лишь бы не платить.
— Клянусь, милорд!
— Принимай я клятвы вместо денег, давно бы обеднел, а ты бы разбогател.
— Но что же мне делать?
— Одолжи у кого-нибудь.
— Я просил денег у отца, но у него нет лишних.
— Если тебе отказал твой собственный отец, почему я должен тебя прощать?
— Что же мне делать? — растерянно повторил Годрик.
— Добывай деньги. Не выходит одолжить, так продай себя и свою семью в рабство, в конце концов.
— Ты возьмешь нас в рабы, милорд?
— Твоя семья здесь?
Годрик ткнул пальцем себе за спину. Поодаль стояла женщина с двумя детьми.
Епископ досадливо хмыкнул:
— Твоя жена слишком старая, она стоит недорого, а дети еще маловаты. Нет, мне вы не нужны. Обратись к другим. Вот Имма, вдова меховщика, женщина обеспеченная…
— Господин, я…
— Прочь с глаз моих! Староста, если Годрик не заплатит до вечера, найди другого крестьянина и передай ему землю Годрика. И убедись, что новый владелец понимает, для чего роют канавы на полях! Мы ведь живем на западе Англии, ради всего святого, тут дожди идут каждый день!
Годрик не единственный пытался оправдаться, было еще несколько человек, но епископ не давал пощады никому. Только дай слабину, только позволь одному крестьянину отложить платеж, они все начнут приходить без денег и сочинять душещипательные истории.
Помимо собственной платы, Уинстен также собирал подати от имени Уилвульфа, а его помощник, дьякон Итамар, вел записи, строго разделяя эта два источника доходов. За свои услуги Уинстен брал скромную мзду из средств брата. Он отлично понимал, что укрепляет свое положение и пополняет кошель через родство с элдорменом, а потому вел дела честно, не подвергая опасности эти отношения.