Уилвульф заскрежетал зубами:
— Хочешь со мною враждовать, брат Олдред?
— Конечно нет, — поторопился ответить монах вполне чистосердечно.
— Тогда делай, как я говорю, и не ходи на суд.
— Нет.
— Подумай как следует, Олдред, — попросил настоятель.
— Нет.
Тут подал голос Хильдред, до сих пор хранивший молчание.
— Ты отказываешься от обета послушания? Разве ты не должен во всем подчиняться своему настоятелю?
— Нет, — в третий раз повторил Олдред.
Рагна была беременна.
Она никому пока не говорила, но сама была уверена. Кэт, наверное, догадывалась, но больше не знал никто. Тайну она держала при себе и чувствовала, как внутри нее зреет новая жизнь. Она думала об этом, когда ходила по двору, распоряжаясь людьми, веля где-то расчистить, что-то привести в порядок и починить и следя за тем, чтобы к Уилфу не лезли с повседневными заботами.
Она знала, что рассказывать слишком рано — все равно что сглазить. Многие беременности заканчивались самопроизвольными выкидышами. За шесть лет между рождением Рагны и появлением на свет ее брата у матери было несколько выкидышей. Так что Рагна намеревалась молчать до тех пор, пока округлость живота не станет слишком заметной под платьем.
Но ее переполнял восторг. Она вовсе не мечтала о ребенке, в отличие от многих сверстниц и девиц помоложе, однако теперь, когда это произошло, вдруг поняла, что ей очень хочется подержать на руках и полюбить эту кроху.
Приятно, что она исполнила свой долг перед Англией. Знатная дама, замужем за высокородным мужчиной, обязана рожать наследников. Рождение ребенка устрашит ее врагов и укрепит отношения с Уилфом.
Кроме того, она боялась. Роды были делом опасным и мучительным, это знали все. Когда женщина умирала молодой, обычно это происходило вследствие тяжелых родов. Рядом с Рагной, конечно, оставалась Кэт, но горничная никогда не рожала. Ужасно хотелось, чтобы из Нормандии приплыла ее мать, графиня Женевьева. Впрочем, в Ширинге имелась достойная акушерка, Рагна случайно с нею познакомилась, — спокойная, сведущая в своем ремесле седовласая женщина по имени Хильдитрит, коротко Хильди.
Разумеется, Рагна прислушивалась к новостям и порадовалась тому, что Уинстен наконец-то получил воздаяние за свои грехи. Подделка монет — наверняка не единственное его преступление, но именно на подделке епископа поймали, и она надеялась на суровое наказание. Возможно, впредь епископ не будет таким высокомерным. Молодец Олдред, что сумел его разоблачить.
До сих пор ей не доводилось бывать на крупных судебных разбирательствах в Англии, и потому она жаждала как можно больше узнать об английском праве. Она догадывалась, что это право сильно отличается от норманнского. Библейская заповедь «око за око и зуб за зуб» здесь не применялась. Наказанием за убийство обычно служила вира, которую выплачивали семье жертвы. Цена убийства, иначе вергильд, различалась в зависимости от достатка и положения покойного: за тана платили шестьдесят фунтов серебром, а за простого крестьянина — всего десять фунтов.
Она узнала больше, когда ее навестил Эдгар. Рагна разбирала яблоки на столе, отделяя те, которые не могли долежать до весны, и собиралась научить кухарку Гильду норманнскому способу приготовления сидра. В окно она заметила Эдгара, входящего в ворота, и сразу узнала его по фигуре и уверенной походке.
— Ты изменилась, госпожа, — сказал он с улыбкой, едва увидев Рагну. — Что случилось?
Еще бы он не заметил, с его-то наметанным глазом.
— Объелась английским медом, — пожаловалась Рагна и почти не солгала: теперь ее постоянно изводил голод.
— Ты хорошо выглядишь. — Он тут же спохватился, вспомнив, видимо, о хороших манерах: — Не сочти за дерзость, миледи.
Он встал с другой стороны стола и принялся помогать ей с яблоками, бережно откладывая крепкие и бросая подгнившие в бочку.
Она ощутила, что его что-то гнетет.
— Дренг прислал тебя в город за припасами?
— Я больше не живу у Дренга. Меня прогнали.
Значит, он пришел наниматься к ней? Она бы не отказалась от такого работника.
— А почему тебя прогнали?
— Блод вернулась, и он так сильно ее избил, что я решил — ей не жить, потому и вмешался.
Как всегда, старается поступать правильно, подумала Рагна. Но насколько велики его неприятности?
— Ты вернулся к братьям? — Быть может, причина в этом? — Насколько я помню, хозяйство у них не очень-то плодородное.
— Раньше так и было, но я устроил пруд с рыбами, теперь у нас достаточно еды и даже остается на продажу.
— А что Блод? Цела?
— Честно сказать, не знаю. Я пообещал Дренгу, что убью его, если он снова поднимет на нее руку. Надеюсь, теперь он задумается дважды, когда захочет ее поколотить.
— Ты ведь знаешь, что я пыталась ее купить, чтобы спасти? Но Уинстен меня перехитрил.
Он кивнул:
— Кстати, об Уинстене…
Рагна заметила, как он весь подобрался, и догадалась, что именно за этим Эдгар сюда пожаловал.
— Что такое?
— Он подослал ко мне Итамара с угрозами.
— Чем тебе угрожают?
— Если я дам показания на суде, мою семью выселят.
— На каком основании?
— Церкви нужны люди, верные духовенству.
— Это возмутительно. Что ты будешь делать?
— Я хочу насолить Уинстену и дать показания в пользу Олдреда. Но моей семье некуда податься. У меня два брата, их жена и маленькая племянница.
Рагна искренне ему сочувствовала:
— Понимаю.
— Вот почему я пришел к тебе, госпожа. Наверняка в долине Оутен должно найтись несколько пустующих хозяйств.
— Верно. Обычно хозяину наследует сын или зять, но так бывает не всегда.
— Будь я уверен, что ты выделишь дом с землей моей семье, я бы с радостью помог Олдреду и бросил вызов Уинстену.
— Я дам тебе дом, если тебя выселят, — без колебаний пообещала она. — О чем речь!
Он облегченно расправил плечи:
— Благодарю, госпожа. Ты и не подозреваешь, сколько…
К изумлению Рагны, на его карие глаза навернулись слезы.
Она протянула руку над столом и взяла юношу за пальцы.
— Положись на меня, — сказала она, на мгновение задержала его ладонь в своей и отпустила.
Хильдред напал на Олдреда на собрании капитула.
На таких собраниях монахи обыкновенно вспоминали о своем равноправии. Все они были братьями, все были равны перед Богом и в равной степени притязали на управление аббатством. Это прямо противоречило обету послушания, поэтому равноправие, конечно, не соблюдалось полностью. Изо дня в день монахи делали то, что велел настоятель, но на собрании капитула они садились вкруговую и обсуждали все совместно, будь то повседневные дела или избрание нового настоятеля после смерти старого. При отсутствии согласия проводилось голосование.
Хильдред начал с того, что должен поведать братьям о деле, огорчающем его самого и заболевшего настоятеля, что лежит в своей келье. Далее он рассказал о появлении Уилвульфа. Пока казначей говорил, Олдред всматривался в лица братьев. Среди старших никто не выглядел удивленным, и Олдреду стало понятно, что Хильдред заранее заручился их поддержкой. Младшие выглядели ошарашенными: их явно не предупредили, чтобы они не побежали к Олдреду с вестями о грядущем разбирательстве.
В завершение Хильдред сказал, что он, дескать, начал именно с этого вопроса, поскольку Олдред непосредственно причастен к расследованию грехов Уинстена и должен выступать на предстоящем суде.
— Но при чем здесь аббатство? — вопросил казначей. — Каково наше положение? Неужто мы обречены втянуться в борьбу за власть между знатью и высшим духовенством? Или наш долг состоит в отречении от мира и прославлении Господа, какие бы потрясения ни происходили вокруг? Есть ли нам дело до мира дольнего с его треволнениями? Добрый наш настоятель попросил Олдреда не ходить на суд, однако Олдред ему отказал. Лично я считаю, братья, что мы должны задуматься о промысле Божием и предназначении нашей обители.
Олдред уловил в зале намеки на общее согласие. Даже те, кто раньше не поддерживал Хильдреда, явно полагали, что монахам не пристало вмешиваться в мирские дела. Большинство братьев выбрали бы сторону Олдреда, а не Хильдреда, но это большинство также стремилось к спокойной и уединенной жизни.
От Олдреда ждали ответа, и он приготовился говорить. Словно гладиаторское состязание, подумалось ему вдруг. Они с Хильдредом — ближайшие помощники настоятеля. Одному из них суждено рано или поздно занять место Осмунда. Нынешняя схватка могла сказаться на исходе всей битвы.
Олдред поделился бы с братьями своими ощущениями и помыслами, но он опасался, что слишком многие уже приняли какое-то решение. Взывать к разуму в таком случае мало, надо поднимать ставки.
— Я согласен со многим из того, что говорит брат Хильдред, — начал он. Нисколько не повредит проявить в споре уважение к противнику, ибо открытая вражда многим не по душе. — Действительно, положение монахов в мире — вопрос краеугольный. Также мне достоверно известно, что брат Хильдред искренне заботится о нашем аббатстве. — Что ж, всем польстил, и на сегодня, пожалуй, лести достаточно. — Однако позвольте изложить соображения, которые мною движут.
Негромкий гул голосов стих, все внимательно слушали.
— Монахам должно быть дело и до мира горнего, и до мира дольнего. Нам сулят неизбывные блага на небесах, но мы торим к ним путь добрыми делами здесь, на земле. Нас окружают жестокость, невежество и страдание, но мы делаем этот мир лучше. Когда зло совершается на наших глазах, мы не вправе молчать. Я уж точно не смолчу! — Он прервался, чтобы все прониклись этими словами. — Меня попросили отказаться от участия в судебном разбирательстве. Я отверг сие предложение, ибо эта просьба, как по мне, идет вразрез с Божьей волей. Прошу вас, братья, уважать мое решение. Но если решите изгнать меня из этого аббатства, тогда, конечно, мне придется уйти. — Олдред огляделся: — Не стану лукавить, для меня это будет горький день.