Монахи зашептались. Никто такого не ждал, не предполагал, что Олдред заведет речь об изгнании. Никто не желал заходить настолько далеко — быть может, никто, кроме Хильдреда.
Воцарилось молчание. Олдреду требовалось, чтобы кто-то из его сторонников выдвинул промежуточное решение. Но у него не было возможности заблаговременно все устроить, оставалось лишь надеяться, что кто-то осмелится встать на его защиту самостоятельно.
В конце концов заговорил брат Годлеов, молчаливый бывший пастух:
— В изгнании нет необходимости. — Как обычно, он был предельно краток. — Нельзя принуждать человека делать то, что он считает неправильным.
— Значит, обет послушания побоку? — возмутился Хильдред.
Годлеов был немногословен, но остротой ума вполне мог поспорить с казначеем.
— Всему есть предел, — промолвил он.
Олдред видел, что многие монахи согласны с ним. Послушание не было беспрекословным. Настроение в зале сделалось благоприятнее для бунтаря.
К удивлению Олдреда, руку поднял товарищ по скрипторию, старый писчий Татвин. Олдред не мог припомнить, чтобы тот раньше подавал голос на собраниях.
— Я не выходил из стен этого аббатства двадцать три года, — произнес Татвин. — А вот Олдред побывал в Жюмьеже. Это даже не в Англии! Он привез чудесные книги, которых мы никогда раньше не видели. Поистине чудесные. Братья, все мы знаем, что есть много способов исполнять обеты. — Старик улыбнулся и кивнул, как будто соглашаясь с самим собой: — Очень, очень много способов.
Старшие монахи внимали благосклонно, тем более что Татвин высказывался крайне редко. А поскольку он ежедневно трудился бок о бок с Олдредом, его мнение было и того весомее.
Хильдред понял, что проиграл, и не стал объявлять голосования.
— Если собрание готово простить брату Олдреду грех непослушания, — сказал он, пытаясь скрыть досаду под напускным благолепием, — то я уверен, что настоятель Осмунд не будет требовать иного.
Большинство монахов согласно закивало.
— Тогда давайте двигаться дальше, — продолжал Хильдред. — Насколько я понимаю, поступила жалоба на заплесневелый хлеб…
За день до суда Олдред и Ден распили по кружке эля и обсудили, чего можно ожидать.
— Уинстен сделал все возможное, чтобы посрамить наших помощников, — заметил Ден, — но я не думаю, что он преуспел.
Олдред кивнул:
— Да, он подослал Итамара с угрозами к Эдгару, но Рагна пообещала помощь нашему строителю, так что он не откажется выступить.
— А ты, я так понимаю, взял верх на собрании.
— Уилвульф пытался запугать настоятеля Осмунда, но капитул в конце концов поддержал меня.
— Уинстена не любят даже церковники, он ухитрился настроить против себя всех.
— Дело вызывает большой интерес не только в Ширинге. Прибудут несколько епископов и настоятелей, надеюсь, они будут на нашей стороне.
Шериф предложил заново наполнить кружки. Олдред отказался, но Ден налил себе еще.
— Как Уинстена накажут? — спросил Олдред.
— Один закон гласит, что мошеннику надлежит отрубить руку и приколотить ее над дверью монетного двора. А другой предусматривает смертную казнь для тех, кто причастен к подделкам, и он тоже распространяется на Дренгс-Ферри. Вообще судьи не всегда читают закон. Часто они поступают так, как им заблагорассудится, особенно люди вроде Уилвульфа. Как бы то ни было, пусть сначала Уинстена признают виновным.
Олдред нахмурился:
— Не понимаю, как можно в этом усомниться! В прошлом году король Этельред заставил каждого элдормена поклясться страшной клятвой у престола, что они не станут покрывать преступников.
Ден пожал плечами:
— Уилвульф нарушит эту клятву. Заодно с Уигельмом.
— Епископы и настоятели свое слово сдержат.
— А другие таны, никак не связанные с Уилвульфом, не станут подвергать опасности свои бессмертные души ради Уинстена.
— Да исполнится воля Господня! — заключил Олдред.
23
1 ноября 998 г.
На предрассветной утрене мысли Олдреда блуждали. Он честно пытался сосредоточиться на молитвах и вникнуть в их смысл, но постоянно вспоминал об Уинстене. Ему удалось схватить этого льва за хвост, но, если не прикончить зверюгу, охотник сам станет жертвой. Провал на сегодняшнем суде обернется катастрофой, ибо месть Уинстена наверняка будет беспредельно жестокой.
Монахи вернулись в дормиторий после утрени, но вскоре им пришлось снова вставать, уже на лауды[38]. Братья пересекли двор, ежась от студеного воздуха, было так холодно, что многие дрожали.
Олдред вдруг понял, что в каждом гимне, псалме и молитве встречаются слова и целые фразы, предвещающие нынешнее испытание. Он с особым чувством повторял слова седьмого псалма: «Господи, Боже мой! на Тебя я уповаю; спаси меня от всех гонителей моих и избавь меня; да не исторгнет он, подобно льву, души моей».
За завтраком он ел мало, но осушил до дна кружку эля и не отказался бы еще от одной.
Перед службой третьего часа, посвященной распятию, в ворота аббатства постучал шериф Ден. Олдред набросил на плечи накидку и вышел к шерифу.
Дена сопровождал слуга с корзиной.
— Там все, что мы нашли, — объяснил шериф. — Чеканы, остывший металл и поддельные монеты.
— Отлично. — Вещественные доказательства были важны, особенно если кто-то клялся в их подлинности.
Вдвоем монах и шериф направились ко двору элдормена. Обычно Уилвульф вершил суд перед большой залой, однако у собора всех встречал дьякон Итамар.
— Суд будет проходить здесь, — брюзгливо сообщил он. — У западной двери церкви.
Ден возмущенно фыркнул:
— Это кто так решил?
— Элдормен Уилвульф, разумеется.
Ден повернулся к Олдреду:
— Явно дело рук Уинстена.
Монах кивнул:
— Ну да, людям напомнят лишний раз, что Уинстен все-таки епископ. Кто отважится осудить епископа в виду собора?
Шериф недобро посмотрел на Итамара:
— Он виновен, и мы можем это доказать.
— Он наместник Господа на земле, — ответил дьякон и отвернулся.
— Быть может, все не так уж плохо, — подумал вслух Олдред. — Полагаю, на слушания соберется немало горожан, и все они будут против Уинстена: ведь любой, кто подделывает монеты, заслуживает порицания, от его действий страдают прежде всего городские купцы, кошельки которых пустеют.
Ден с сомнением покачал головой:
— Почему-то мне кажется, что настрой толпы не будет иметь значения.
Олдред опасался, что шериф прав.
Зеваки мало-помалу стекались к собору, и тем, кто пришел первым, доставались места с лучшим видом. Кое-кто норовил заглянуть в корзину шерифа, и Олдред посоветовал Дену не прятать ее содержимое. Мол, Уинстен вполне может попытаться оспорить доказательства на суде, пусть люди увидят заранее.
Вокруг немедленно сбилась кучка любопытных, и Ден стал отвечать на их вопросы. Конечно, все были наслышаны о подделках, однако неоспоримые улики — чеканы, дурные монеты отменного качества и увесистая глыба остывшего сплава — подтверждали правдивость слухов. Люди озадаченно глазели на все это добро и недоверчиво цокали языками.
Уигберт, помощник шерифа, привел двух заключенных — Катберта и Дегберта, им связали руки и спутали веревкой лодыжки, чтобы они не вздумали сбежать из-под стражи.
Слуга подтащил к стене храма кресло элдормена с алой плюшевой подушкой и поставил прямо напротив высоких дубовых дверей. Вышел священник, вынес подставку и реликварий — резной серебряный сосуд со святыми мощами, на которых полагалось клясться свидетелям.
Толпа зевак становилась все гуще, сильно и резко пахнуло навозной вонью от множества немытых тел. Прозвонил колокол, возвещая начало суда; во двор вышли местные владетели — таны и высшее духовенство. Они окружили пустующее кресло элдормена, оттесняя простых горожан. Олдред поклонился Рагне, когда поймал ее взгляд, и кивнул Эдгару, который сопровождал супругу Уилвульфа.
Гул колокола стих, и церковный хор затянул гимн.
Шериф Ден свирепо топнул ногой:
— Это же суд, а не служба! Что себе думает этот треклятый Уинстен?
Олдред точно знал, что епископ все продумал заблаговременно. В следующий миг Уинстен показался из дверей собора — в белом церковном облачении, пестревшем картинами библейских сцен, и высокой шляпе, отделанной мехом. Всем своим видом он давал понять, что не является преступником.
Епископ приблизился к креслу элдормена, встал рядом с ним, закрыл глаза и сложил руки в молитве.
— Вот негодяй! — возмущенно прошипел Ден.
— Пусть его! — Олдред махнул рукой: — Зря старается, люди слишком хорошо его знают.
Наконец-то прибыл Уилвульф с многочисленной охраной. Интересно, подумал Олдред, зачем элдормену столько телохранителей. Людской гомон утих, и стало слышно, как где-то стучит по железу кузнечный молот: не все горожане побросали свои дела ради присутствия на суде. Уилвульф важно прошествовал сквозь толпу, кивнул владетелям и удобно устроился на подушке. Никто другой садиться не смел.
Слушание открылось принесением клятвы. Каждому — будь то обвиняемый, обвинитель или клятвопомощник — полагалось возложить руку на серебряный реликварий и прилюдно пообещать перед Господом, что он будет говорить правду ради осуждения виноватых и оправдания невиновных. Уилвульф смотрел на все со скукой, а вот Уинстен наблюдал внимательно, как будто надеялся подловить кого-нибудь на ложной клятве. Олдред знал, что обычно епископ пренебрегал подобными мелочами, но сегодня он притворялся чрезмерно дотошным.
Когда клятвы наконец завершились, Олдред подобрался: сейчас вызовут шерифа Дена, и тот начнет произносить свою обвинительную речь. Однако Уилвульф милостиво кивнул Уинстену, и, к изумлению монаха, именно епископ обратился к судье.
— Совершено страшное преступление! — изрек он голосом, пронизанным глубочайшей скорбью. — Да, страшное преступление и тяжкий грех.
— Эй, погодите-ка! — воскликнул шериф. — Это что такое? Это неправильно!