— Все в порядке, Ден, — откликнулся Уилвульф.
— Неужели? Ты возражаешь королевскому шерифу, который вел расследование? Напомню тебе, что подделка — преступление против короны!
— Прошу, успокойся. Я обязательно дам тебе слово.
Олдред обеспокоенно нахмурился. Он не мог понять, что затеяли высокородные братья, но ничего хорошего от них ожидать не приходилось.
— Я настаиваю! — возвысил голос шериф. — Я говорю от имени короля, и люди должны услышать своего повелителя!
— Я тоже говорю от имени короля, который назначил меня элдорменом! — бросил Уилвульф. — А теперь заткнись сам, Ден, или я заставлю тебя замолчать.
Ладонь шерифа легла на рукоять меча.
Телохранители Уилвульфа подались вперед.
Олдред быстро пересчитал: Уилвульфа сопровождала дюжина воинов. Теперь понятно, почему их так много. А Ден, не предвидевший стычки, привел одного Уигберта.
Шериф тоже оценил невыгодный расклад — и убрал руку с меча.
— Продолжай, епископ Уинстен, — велел Уилвульф.
Вот почему король Этельред хотел ввести единые правила суда, сказал себе Олдред, пока этого не случилось, знать судит по своему произволу, что лишний раз доказал Уилвульф. Противники этих нововведений уверяли, что правила не имеют значения, что справедливость как раз и соблюдается посредством мудрых суждений знатного судьи. Обыкновенно все те, кто утверждал подобное, сами принадлежали к знати.
Уинстен указал на Дегберта и Катберта:
— Развяжите этих служителей Господа.
— Они мои пленники! — возразил Ден.
— Они заключенные перед судом, — опроверг Уилвульф. — Развязать!
Шериф хмуро кивнул Уигберту, и тот развязал веревки.
Теперь два священника выглядели менее виноватыми.
Уинстен заговорил громче, чтобы все могли слышать.
— Преступление и грех, о коих идет речь, состоят в подделке королевской монеты! — Неожиданно он ткнул пальцем в Уигберта: — Подойди сюда и покажи всем, что лежит вон в той корзине.
Уигберт покосился на Дена, а шериф пожал плечами.
Олдред был озадачен. Он предполагал, что Уинстен попытается скрыть вещественные доказательства, но епископ потребовал их предъявить. Что задумал этот злодей? Ранее он твердил, что невиновен, а теперь как будто оговаривает сам себя.
Епископ между тем принялся вынимать предметы из корзины, один за другим:
— Вот металл для монет! Смотрите, целый слиток! Вот чеканы, верхний и нижний! Вот стяжка для них! Вот и сами монеты — наполовину серебряные, наполовину медные!
Владетели, стоявшие вокруг элдормена, пребывали в той же растерянности, какую испытывал Олдред. Почему Уинстен даже не пробует себя обелить?
— А хуже всего то, что эти предметы — все эти подделки и инструменты — принадлежат священнику! — воскликнул епископ.
«Ну да, — подумал Олдред, — они принадлежат тебе».
Епископ вскинул руку и указал в нужную сторону:
— Это все принадлежит Катберту!
Все головы повернулись туда, куда показывал Уинстен.
— Вообразите мое изумление, вообразите мой ужас, когда я узнал, что эти гнусности творились прямо у меня под носом!
Олдред осознал, что у него отвисла челюсть.
Толпа тоже пребывала в ошеломлении. До сих пор все были уверены, что судить станут Уинстена как главного виновника всего случившегося.
— Конечно, я должен был заметить! — продолжал епископ. — Я повинен в беспечности и легкомыслии! Мне надлежало проявить бдительность, а я устранился…
Олдред наконец-то обрел голос:
— Ты был подстрекателем!
Уинстен печально сказал:
— Я не сомневался, что нечестивцы станут меня этим попрекать. Поверьте, я не снимаю с себя вины. Я привык верить людям и должен пострадать за свою доброту.
— Это ты велел мне подделывать деньги! — крикнул Катберт. — Я лишь хотел украшать церкви, а ты меня заставил!
Он разрыдался.
Уинстен тяжело вздохнул:
— Сын мой, твое преступление вовсе не станет менее тяжким оттого, что тебя будто бы принудили к нему старшие…
— Да, принудили! Так все и было!
Епископ покачал головой:
— Это не оправдание. Ты сделал то, что сделал. Не усугубляй свои прегрешения лжесвидетельством.
Катберт повернулся к Уилвульфу.
— Признаю, что подделывал монеты! — произнес он понуро. — Знаю, что меня строго накажут. Но все придумал епископ. Не позволь ему уйти от правосудия, милорд.
— Помни, Катберт, ложное обвинение — это не шутка, — величаво изрек Уилвульф и снова кивнул брату: — Продолжай, епископ.
Уинстен обратился к местным владетелям, которые пристально наблюдали за происходящим:
— Преступник позаботился скрыть все следы. Настоятель Дегберт и не ведал, каким порокам предается Катберт в своей крохотной мастерской при монастыре.
— Дегберт все знал! — проскулил Катберт.
— Вызываю Дегберта! — объявил Уинстен.
Дегберт шагнул вперед и тем самым, как заметил Олдред, внезапно очутился среди владетелей, словно был одним из них, а не преступником, которого они судили.
— Настоятель признает свою вину, — сказал Уинстен. — Подобно мне, он пренебрегал обязанностями пастыря, но его бремя тяжелее, ибо он бывал в монастыре каждый день, а я оказывался там лишь наездами.
— Дегберт помогал тебе тратить дурные деньги! — выкрикнул Олдред.
Уинстен пропустил обвинение мимо ушей:
— Как епископ, я счел необходимым наказать Дегберта. Его исключили из монастырской братии и лишили настоятельства. Отныне он простой скромный священник под моим наблюдением и опекой.
То есть перебрался из монастыря в глуши в собор, мысленно растолковал Олдред, уж наказан, так наказан.
Он не верил, что все это происходит на самом деле.
— За подделку предусмотрена иная кара! — возразил шериф Ден.
— Согласен, — отозвался Уинстен, — но Дегберт ничего не подделывал. — Он оглядел толпу: — Думаю, никто не будет отрицать, что монеты подделывал Катберт.
Это правда, с сожалением признал Олдред. Конечно, далеко не вся правда, но и не ложь.
Судя по лицам владетелей, окружавших элдормена, эти люди постепенно признавали правоту Уинстена. Они могли ему не доверять — в конце концов, все знали, какой он человек, — но его вина не доказана, а слово епископа есть слово епископа.
Уинстен и вправду все продумал досконально: сам выдвинул обвинение, лишив шерифа возможности поведать владетелям иные подробности — о посещениях Дренгс-Ферри каждый четверик, об одаривании деревенских, о поездках в Кум с Дегбертом, о загулах в домах удовольствий и тавернах. Теперь все эти подробности, даже расскажи о них шериф, выглядели незначительными, если не сказать — ничтожными.
Уинстен играл на дурные деньги, но этого не доказать. Его жертва, мсье Робер, был чужеземным моряком и владел судном, которое сейчас могло находиться где угодно, в любом порту Европы.
Вот только епископ не потрудился объяснить, почему он не «раскрыл» преступление Катберта до того, как в монастырь ворвались люди шерифа Дена. Слишком уж очевидное упущение для того, чтобы владетели не указали на это обстоятельство.
Олдред было собрался воззвать к ним, однако Уинстен его опередил:
— В случившемся я вижу Божий промысел! — Голос епископа раскатился над двором гулко, как звон церковного колокола: — Провидению было угодно, что в тот самый час, когда мне открылись прегрешения Катберта, шериф Ден прибыл в Дренгс-Ферри и взял преступника под стражу. Да славится Всевышний во веки веков!
Самообладание Уинстена поистине поражало и восхищало. Как он смеет рассуждать о Божьем промысле? Или этого человека нисколько не пугает грядущий и неизбежный Страшный суд? Уинстен постоянно менял личины. В Куме он выглядел всего-навсего рабом удовольствий, священником, забывшим свои обеты. В Дренгс-Ферри сделался одержимым, бранился и изрыгал проклятия с пеной у рта. А теперь снова обрел здравомыслие и выказывал себя отъявленным хитрецом, все глубже погружаясь в тенета зла. Должно быть, именно так дьявол одолевает человека, думалось Олдреду: каждый грех ведет к последующему, все более тяжкому.
Объяснения Уинстена и та уверенность, с какой он излагал свою лживую историю, казались настолько убедительными, что Олдред и сам почти поверил епископу, а выражения лиц владетелей подсказывали, что судьи готовы согласиться с ним, даже если у них остались какие-то мелкие вопросы.
Уилвульф ощутил эту перемену настроения и не преминул ею воспользоваться:
— Так, Дегберт уже наказан, нам следует решить, какого наказания заслуживает Катберт.
— Не спеши, элдормен! — крикнул шериф Ден. — Еще нужно рассмотреть обвинение против Уинстена.
— Разве кто-то его обвинял?
— Катберт назвал его подстрекателем.
Уилвульф притворился удивленным:
— С каких это пор слово простого священника важнее слов епископа?
— Тогда я сам обвиню Уинстена. В монастыре я застал епископа в мастерской вместе с Катбертом — в той самой мастерской, где чеканили дурную монету!
— Епископ Уинстен уже объяснил, что именно тогда он изобличил преступника — без сомнения, попущением Господа нашего.
Ден оглядел молчащих владетелей:
— Неужели кто-то из вас и впрямь этому верит? Уинстен был в мастерской, стоял рядом с Катбертом, который чеканил поддельные монеты! Кого он там изобличал? — Шериф повернулся к Уинстену: — Не приплетай сюда Провидение, лжец! Всевышний тут ни при чем, ты просто бессовестно врешь!
Уилвульф обратился к владетелям:
— Полагаю, все согласятся с тем, что епископа Уинстена норовят злонамеренно оклеветать.
Олдред предпринял последнюю попытку:
— Король обо всем узнает! Или вы думаете, что он поверит выдумкам Уинстена? Прошу, спросите себя, станет ли он впредь ценить тех, кто оправдал Уинстена и Дегберта и сделал козлом отпущения скромного священника?
Владетели переглянулись, но никто не поддержал Олдреда вслух.
— Этот суд признает Катберта виновным, — объявил Уилвульф. — За нечестивое желание оговорить сразу двух священнослужителей выше положением его наказание должно быть суровее обычного. Я приговариваю Катберта к ослеплению и оскоплению.