— Это про меня, что ли?
— Ты способен на что угодно, уж такой ты человек.
Эдгар изумился. Даже если Рагна ему безбожно льстила, услышать подобное было приятно.
— Не вздумай краснеть!
Он засмеялся:
— Спасибо, что поверила в меня. Постараюсь оправдать твое доверие.
— Я рассчитываю на тебя. Ах да, у меня тоже есть новости.
Похоже, сказал себе Эдгар, она решила поделиться с ним тем, что занимало ее мысли.
— У меня будет ребенок.
— Ой! — У него перехватило дыхание, что было довольно странно. Можно подумать, в том, что здоровая молодая новобрачная понесла, было что-то удивительное. Вот почему она, значит, пополнела. — Ребенок, — повторил он с глупой улыбкой. — Ну и дела!
— Должен родиться в мае.
Он не знал, что сказать. О чем принято спрашивать женщин в тягости?
— Ты кого ждешь? Мальчика или девочку?
— Мальчика, чтобы Уилф порадовался. Он так хочет наследника!
— Разумеется. — Все знатные мужчины хотят наследников.
Рагна мило улыбнулась:
— Ты рад за меня?
— Да, — ответил Эдгар. — Очень рад, госпожа.
Ему самому почудилось, что в этих словах было много лжи.
Сочельник в том году пришелся на субботу. Рано утром Олдред получил весточку от сестры Агаты из женского монастыря с просьбой о встрече. Он набросил накидку и пошел к переправе.
Эдгар как раз выгружал камни со своего плота.
— Рагна согласилась отдать нам камень бесплатно, — поведал он с ликующей улыбкой.
— Отличные новости! Ты просто молодец.
— Я пока не могу взяться за строительство, по такой погоде раствор замерзнет за ночь, а не застынет, как положено. Но могу все подготовить.
— Мне по-прежнему нечем тебе платить.
— Ну, я вроде не голодаю.
— Может, тебе что-то нужно? Что-то такое, что не требует денег?
Эдгар пожал плечами:
— Если понадобится, я к тебе приду.
— Договорились. — Олдред покосился на дверь таверны: — Мне бы в женский монастырь. Ты Блод не видел?
— Сам отвезу. — Эдгар отвязал паром, когда Олдред взошел на борт, затем взял шест и направил судно через узкий рукав реки к острову.
Он остался ждать у берега, а Олдред постучал в ворота. Агата вышла за ограду. В сам монастырь мужчинам входить возбранялось, но из-за холодов настоятельница отвела Олдреда в пустующую церковь.
В восточном торце строения, возле алтаря, стояло кресло из камня, с округлой спинкой и плоским сиденьем. «А, спасительное кресло!» — сказал Олдред негромко. По традиции, любого, кто усаживался в такое кресло в храме, нельзя было преследовать, какое бы преступление он ни совершил; те, кто нарушал этот обычай и брал в плен или убивал человека, укрывшегося в церкви, сами считались злодеями и приговаривались к смерти.
Агата кивнула:
— Конечно, до острова нелегко добраться. Но невиновные беглецы способны на многое, когда их жизнь в опасности.
— Часто ли его использовали?
— Всего трижды за двадцать лет. Всякий раз спасения искала женщина, решившая стать монахиней вопреки воле своей семьи.
Сели на холодную каменную скамью у северной стены.
— Я восхищаюсь тобой. Чтобы пойти против такого человека, как Уинстен, нужно немалое мужество.
— Чтобы его победить, одного мужества мало, — с горечью ответил Олдред.
— Ты хотя бы попытался. Это наш долг.
— Согласен.
Настоятельница перешла к делу:
— Хочу кое-что предложить. Надо бы подбодрить людей посреди зимы.
— Что у тебя на уме?
— Думаю привести сестер в приорство завтра на рождественскую службу.
Олдред заинтересовался:
— Что натолкнуло тебя на эту мысль?
Агата улыбнулась:
— Это ведь женщина открыла Господу дорогу в мир.
— Верно. Значит, в рождественских гимнах мы сплетем наши голоса.
— Именно так я предполагала.
— Пожалуй, все будут стараться.
— Надеюсь, особенно если оставить сестру Фрит на острове.
Олдред усмехнулся:
— Не надо, приводи всех.
— Я так рада, что тебе понравилось мое предложение.
— Еще как понравилось!
Агата встала, и Олдред поднялся следом. Да, разговор не затянулся, но настоятельница не из тех, кто склонен к болтовне.
Когда вышли из церкви, Олдред увидел, что Эдгар разговаривает с каким-то мужчиной в грязной одежде. Несмотря на холода, тот был босиком. Наверное, один из тех несчастных, которых монахини подкармливают.
— Ой! — воскликнула сестра Агата. — Бедняжка Катберт снова заблудился.
Олдред опешил. Подойдя ближе, он увидел грязную тряпку, служившую бывшему ювелиру повязкой на глаза. Должно быть, Катберта привезла сюда из Ширинга какая-то добрая душа, и он влился в сообщество прокаженных и прочих бедолаг, о которых пеклись монахини. Олдред вдруг устыдился того, что не он, а кто-то другой оказался этой доброй душой. Он слишком был занят собственными невзгодами, чтобы помогать ближним, как учит христианская вера.
Катберт говорил с Эдгаром хрипло и резко:
— Это ты виноват, что я стал таким. Ты виноват, слышишь?
— Знаю, — коротко ответил Эдгар.
Агата окликнула слепца:
— Катберт, ты снова забрел к монахиням. Давай я отведу тебя обратно.
— Погоди, сестра, — попросил Эдгар.
— Что тебе нужно? — неприветливо уточнила Агата.
— Олдред, несколько минут назад ты спрашивал, можешь ли чем-нибудь мне помочь.
— Конечно, помню.
— Я кое-что придумал. Забери Катберта в свой монастырь.
Катберт потрясенно ахнул. А Олдред настолько обомлел, что на какое-то время утратил дар речи. Но кое-как совладал с собой и сдавленным голосом спросил:
— Хочешь стать монахом, Катберт?
— Без сомнения, брат Олдред! Я всегда был человеком Божьим, иной жизни я не ведаю и ведать не желаю!
— Тебе придется многому научиться. Монастырь у нас совсем новый…
— Но примет ли Господь кого-то вроде меня?
— Ему особенно дороги такие люди, как ты.
— Но я же преступник!
— Иисус сказал: «Я пришел призвать не праведников, а грешников к покаянию»[39].
— Это ведь не злая шутка, правда? Не розыгрыш, чтобы помучить меня? Есть ведь люди, жестокие к слепцам…
— Не шутка, друг мой, нет. Идем со мной на паром.
— Вот так сразу?
— Конечно.
Катберт разрыдался. Олдред обнял его, не обращая внимания на вонь от рубища.
— Идем, — повторил он. — Лодка ждет.
— Спасибо, Олдред, спасибо!
— Эдгара благодари. Мне стыдно, что я сам не подумал об этом.
Они помахали Агате, и та напутствовала:
— Да пребудет с вами Всевышний!
Пока плыли, Олдред думал о том, что даже в этом приорстве, затерянном на окраине света, он все еще может приносить пользу людям.
Когда сошли на сушу, Эдгар привязал паром.
— Это не считается, Эдгар, — сказал Олдред. — Я по-прежнему твой должник.
— Ну, я тут пораскинул мозгами…
Юноша смущенно потупился.
— Не тяни! — подстегнул его Олдред.
— Ты говорил, что хочешь открыть школу…
— Да, это моя мечта.
Эдгар снова замялся, а потом выпалил:
— Прошу, научи меня читать!
Часть третья. Убийство. 1001–1003 годы н. э
25
Январь 1001 г.
Рагна рожала второго ребенка, и все шло не слишком хорошо. Епископ Уинстен слышал ее крики, сидя в доме своей матери Гиты. Сильный дождь за окном почти не глушил сторонние звуки, и крики Рагны, такие отчетливые, вселяли в Уинстена надежду.
— Если она сдохнет заодно с младенцем, все разрешится само собой, — сказал он.
Гита взялась за кувшин:
— Когда рожала тебя, было так же. Ты вылезал долго, почти сутки. Никто не верил, что мы выживем.
Ему послышались в ее тоне обвинительные нотки.
— Ну, я-то не виноват.
Мать подлила ему вина:
— Родился ты с воплями и все кулачками размахивал.
В материнском доме Уинстену было неуютно. Гита неизменно выставляла на стол сладкое вино и крепкий эль, сливы или груши, ветчину и сыр, а холодными ночами предлагала укрыться толстым одеялом, однако вся эта забота почему-то внушала чувство тревоги.
— Я был послушным ребенком, — возразил епископ. — И любил учиться.
— Рассказывай! — фыркнула Гита. — Палкой на учебу загоняли! А стоило отвернуться, как ты сбегал с уроков во что-нибудь поиграть.
Неожиданно на Уинстена обрушилось детское воспоминание.
— Ты не разрешила мне посмотреть на медведя.
— Какого еще медведя?
— Кто-то привел на двор медведя на цепи. Все побежали глазеть, но отец Акульф потребовал, чтобы я закончил переписывать десять заповедей, а ты его поддержала. — Он словно воочию увидел, как сидит с вощеной табличкой и гвоздем в руках, а снаружи кричат и гогочут другие мальчишки. — Я постоянно делал ошибки в латыни, так что когда меня все-таки отпустили, медведя уже увели.
Гита покачала головой:
— Я этого не помню.
Зато Уинстен помнил досконально:
— Я тогда возненавидел тебя.
— А я поступила так из любви.
— Может быть. Может быть.
Она поняла, к чему клонит сын:
— Тебе предстояло стать священником. Потехи были для простолюдинов, не для тебя.
— Почему ты твердо решила, что я буду священником?
— Ты же второй сын, а я — вторая жена. Уилвульф должен был унаследовать богатство своего отца и стать элдорменом, если не погибнет молодым, а ты, второй сын, оставался бы ни с чем. О тебе вспомнили бы, лишь случись какая беда с Уилфом. Я сразу сказала себе, что не допущу такого. Твой путь к власти, богатству и высокому положению пролегал через церковь.
— И твой тоже, мама.
— Где я и где ты, — проговорила она смиренно.
В этом самоумалении не было ни капли искренности, и Уинстен даже не подумал утешить мать.
— После меня ты ждала потомства пять долгих лет — почему? Это было преднамеренно, из-за трудных родов?
— Вовсе нет! — возмутилась Гита. — Знатной женщине не пристало уклоняться от долга!