Приор продолжал все тем же строгим, величавым тоном:
— Монахи из Дренгс-Ферри охотно станут возносить ежедневные поминальные молитвы за бессмертную душу твоей дражайшей супруги, если ты обратишься к нам.
— Зачем мне вы, если у меня здесь, в Норвуде, есть собор, полный священников, которые молятся за нее?
— Тогда ты и вправду счастливый человек, тан, и твоей супруге уготовано светлое бытие в мире оном. Но ведь ты наверняка знаешь, что молитвы монахов, давших обет безбрачия, ценятся на небесах выше, чем молитвы женатых священников.
— Да, так говорят, — согласился Деорман.
Олдред сменил тон и заговорил деловито:
— Помимо Норвуда, ты владеешь маленькой деревушкой Саутвуд, где добывают железо. — Он помолчал, прикидывая, как лучше изложить свою просьбу, а потом, безмолвно и быстро помолясь, прибавил: — Не хочет ли тан принести благочестивый дар монастырю в память о даме Годгифу и передать нам деревню вместе с рудником?
Приор затаил дыхание. Посмеется ли Деорман над этой просьбой? Расхохочется ли, пораженный дерзостью Олдреда? Оскорбится ли?
Деорман, на губах которого заиграла удивленная улыбка, будто он нашел слова Олдреда неожиданными и забавными, ответил приору уклончиво:
— Смелая просьба.
— Иисус учит нас: «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам; ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят»[41]. — Олдред часто вспоминал этот стих из Евангелия от Матфея, когда собирал дары и пожертвования.
— Верно, не будешь просить, так мало чего добьешься. — Деорман кивнул: — Но этот рудник приносит мне много денег.
— С ним монастырь обрел бы благополучие.
— Нисколько не сомневаюсь.
Деорман не сказал «нет», но явно подразумевал что-то нехорошее, и оставалось ждать, когда он раскроет причину такого отношения.
— Сколько монахов в твоем монастыре? — спросил Деорман мгновение спустя.
«Тянет время», — подумал Олдред.
— Восемь, считая меня.
— И все ли они хорошие люди?
— Разумеется.
— Видишь ли, о вашей обители ходят разные слухи.
«Вот оно, — сказал себе Олдред, ощущая, как в груди разгорается пламя гнева. — Уймись, надо сохранять спокойствие».
— Слухи? — повторил он вопросительно.
— Они самые. Людишки болтают, что у вас там оргии с рабами и прочие непотребства.
— Я догадываюсь, от кого ты это слышал, — процедил Олдред. Безумно хотелось кричать от ярости, но он справился с собой и негромко пояснил: — Несколько лет назад я вывел на чистую воду влиятельного человека, совершившего тяжкое преступление, и меня до сих пор за это наказывают.
— Вот как?
— Да, распространяя подобную клевету.
— С твоих слов выходит, что все эти оргии — преднамеренная ложь?
— Уж поверь, тан, монахи из обители в Дренгс-Ферри строго следуют Правилу святого Бенедикта. У нас нет ни рабынь, ни наложниц, ни катамитов[42]. Мы истово блюдем обет целомудрия.
— Гм…
— Я не прошу поверить мне на слово. Побывай у нас сам, желательно не предупреждая заранее. Ты застанешь нас врасплох и увидишь такими, какие мы есть. Каждый день мы трудимся, молимся и спим. Мы пригласим тебя разделить нашу трапезу из рыбы с овощами. Ты сам увидишь, что у нас нет ни прислуги, ни рабов, ни каких-либо предметов роскоши. Наши молитвы чисты и не отягощены прегрешениями.
— Там посмотрим. — Деорман вроде бы проникся отповедью приора, но вот удалось ли Олдреду переубедить тана? — Ладно, пора и отобедать.
За столом Олдреда усадили с семьей Деормана и старшими слугами. Рядом с ним села хорошенькая молодая женщина, которая попыталась вовлечь приора в кокетливую беседу. Он отвечал вежливо, но оставался равнодушным к ее уловкам, догадываясь, что его проверяют. Тан поторопился с проверкой: надо было сажать приора вместе с очаровательным юношей, тогда Олдреду пришлось бы куда труднее.
Кормили сытно и вкусно — подали молочного поросенка с весенней капустой, а вино наливали крепкое. Как всегда, Олдред ел мало, а к вину почти не притронулся.
Под конец обеда, когда слуги стали уносить посуду, Деорман объявил свое решение:
— Я не уступлю тебе Саутвуд, но дам два фунта серебра на молитвы за душу Годгифу.
Олдред отлично понимал, что не следует выказывать разочарование:
— Мы ценим твою доброту, тан. Смею заверить, что Господь непременно услышит наши молитвы. А может, сойдемся на пяти фунтах?
Деорман засмеялся:
— Пусть будет три, чтобы вознаградить тебя за настойчивость, но больше ты ничего просить не станешь.
— Прими мою благодарность. — Олдред наклонил голову, скрывая заодно переполнявшее его возмущение. Он мог бы получить гораздо больше, но клевета Уинстена лишила его этой возможности. Даже если Деорман не верит тем гнусным слухам, они дали тану повод поскупиться.
Казначей Деормана достал деньги из сундука, и Олдред спрятал монеты в седельную сумку.
— В одиночку с такими деньгами ездить опасно, — сказал он. — Пойду-ка я в таверну «Дуб», поищу себе спутников на завтра.
Приор вышел наружу. Дом Деормана стоял посреди города, поэтому Олдред не стал садиться на Дисмаса, отвел пони на конюшню, продолжая размышлять о постигшей его неудаче. Честно говоря, он надеялся, что пагубное влияние Уинстена не распространится настолько широко — ведь в Норвуде есть собственный собор и свой епископ; увы, его надежды не оправдались.
Дойдя до таверны, он прошел мимо, краем уха прислушиваясь к громким пьяным возгласам изнутри, и направился прямиком на конюшню. Там его ожидала нечаянная встреча: он увидела знакомую худощавую фигуру брата Годлеова, который расседлывал пегого конька. Монах выглядел встревоженным и как будто слегка запыхался.
— Что привело тебя сюда? — удивленно спросил Олдред.
— Я решил, что тебе стоит поскорее узнать новости.
— И что это за новости?
— Настоятель Осмунд опочил.
Олдред перекрестился:
— Да упокоится его душа в свете.
— Настоятелем выбрали Хильдреда.
— Как шустро!
— Епископ Уинстен настоял на немедленных выборах и лично на них присутствовал.
Что ж, Уинстен удостоверился, что победил его ставленник, а затем утвердил решение монахов. Вообще-то архиепископ и король тоже имели право голоса при выборе настоятеля, однако теперь им будет трудно опровергнуть свершившееся.
— Откуда ты все это знаешь? — уточнил Олдред.
— Архидьякон Дегберт сообщил об этом в монастырь. Полагаю, он надеялся уведомить тебя, особенно насчет денег.
К горлу Олдреда подкатил комок, но приор сумел прохрипеть:
— Продолжай.
— Хильдред сразу отменил пособие от аббатства нашему монастырю. Отныне мы распоряжаемся только пожертвованиями — или можно закрыть обитель.
Это был настоящий удар. Олдред преисполнился благодарности к Деорману за три фунта серебром. Эти деньги позволяли отсрочить немедленное закрытие монастыря.
— Возьми себе перекусить, — сказал Олдред. — Мы должны вернуться в обитель как можно скорее.
Сели на землю рядом с дубом, давшим название таверне. Пока Годлеов перекусывал хлебом с сыром и запивал еду элем, Олдред предавался размышлениям. Если призадуматься, у нового порядка есть свои преимущества. По сути, приорство становилось независимым монастырем: отныне настоятель аббатства не вправе требовать подчинения и грозить лишением средств — чем он будет грозить, если уже все отнял? Значит, можно обратиться к архиепископу Кентерберийскому и подтвердить самостоятельность в монастырском уставе.
Однако деньги Деормана быстро закончатся, предстояло срочно отыскать дополнительные источники дохода. Олдред стал прикидывать, что тут можно сделать.
Большинство монастырей накапливало богатства за счет многочисленных пожертвований. Некоторые держали большие отары овец, другие собирали подати с деревень и городов, третьи владели рыбными промыслами и каменоломнями. Три года Олдред неустанно пытался разжиться чем-то подобным на благо братии, но его успехи до сих пор оставались чрезвычайно скромными.
Внезапно ему вспомнился Винчестер и святой Свитун, тамошний епископ два столетия назад. Этот епископ совершил свое самое известное чудо на мосту через реку Итчен. Пожалев бедную старушку, которая упала и разбила корзинку с яйцами, он помолился и силой духа сделал яйца снова целыми. К его могиле в соборе непрестанно стекались паломники, а больные обретали возле нее чудесное исцеление. Паломники жертвовали деньги собору, а еще — покупали безделушки на память, селились в постоялых домах, принадлежавших монахам, и вообще во многом обеспечивали благосостояние города. Монахи тратили эти доходы на расширение собора, дабы тот вмещал больше паломников, а чем они многочисленнее, тем больше денег.
Многие церкви могли похвастаться святыми мощами — к примеру, выбеленной временем костяшкой какого-то святого, щепкой Животворящего Креста, изношенной древней плащаницей, на которой неведомым образом запечатлелся лик Христа… Если братья вели дела благоразумно — следили за тем, чтобы паломников принимали радушно, размещали реликвии в храмах, поражавших воображение изнутри и снаружи, старались повсеместно предавать гласности чудеса, — тогда мощи привлекали паломников, которые приносили процветание городу и монастырю.
К сожалению, в Дренгс-Ферри никаких реликвий не было.
Конечно, можно было бы прикупить одну-другую, были бы деньги. Но где взять средства? Может ли кто-то одарить Олдреда такой ценностью?
Вдруг на ум пришло аббатство Гластонбери.
Когда-то он был там послушником, а потому знал, что в аббатстве хранится обширное собрание реликвий — обширное настолько, что ризничий, брат Теодрик, не ведал, куда их пристроить.
Олдред ощутил прилив воодушевления.
В Гластонбери находилась могила святого Патрика, покровителя Ирландии, а еще там были мощи двадцати двух других святых. Настоятель аббатства, разумеется, не отдаст Олдреду чьи-либо мощи целиком, но ведь в закромах хватает многочисленных отдельных костяшек и обрывков одежды, не говоря уже об окровавленной стреле из тела святого Себастьяна и запечатанном сосуде с вином со свадьбы в