ельзя считать величайшим сокровищем Гластонбери.
Олдред молчал, боясь разрушить чары.
Теодрик угрюмо проворчал:
— Не думаю, что кто-то даже заметит их отсутствие.
Олдред постарался скрыть ликование.
Помощник Эльфверда появился снова, держа в руках обрядовую накидку белой шерсти, расшитую красной нитью.
— Пора к службе, братья.
Эльфверд встал, помощник набросил накидку ему на плечи и застегнул спереди. Настоятель обернулся к Олдреду:
— Уверен, ты понимаешь, что умение использовать реликвию куда важнее ее происхождения. Нужно обеспечить такие обстоятельства, при которых становятся возможными чудеса.
— Обещаю подыскать мощам святого Адольфа наилучшее применение, милорд!
— В Дренгс-Ферри их надо перевезти со всеми подобающими церемониями. Ты же не хочешь, чтобы святой на тебя обозлился, верно?
— Конечно, милорд. — Олдред склонил голову: — Наоборот, я уповаю на его помощь в тех воистину великих делах, которые замыслил.
Епископ Уинстен стоял у окна своего дома в Ширинге и глядел поверх оживленной рыночной площади на тихий монастырь на противоположной ее стороне. В окне не было стекол — подобная роскошь доставалась разве что королям, — а ставни распахнули, чтобы впустить внутрь свежий весенний ветерок.
Четырехколесная телега, запряженная одиноким волом, медленно катилась по дороге из Дренгс-Ферри. Повозку сопровождала кучка монахов во главе с приором Олдредом.
Просто поразительно, что этот безденежный приор отдаленного монастыря сумел сделаться настоящей головной болью. Он отказывался понимать, что потерпел поражение.
Уинстен повернулся к архидьякону Дегберту, который стоял у него за спиной вместе со своей женой Эдит. Эти двое, Дегберт и Эдит, собирали для епископа большую часть городских сплетен.
— Черт подери, что еще затеял этот треклятый монах?
— Пойду узнаю, — вызвалась Эдит.
— Я догадываюсь, в чем дело, — сказал Дегберт. — Две недели назад он побывал в Гластонбери и выпросил у тамошнего настоятеля мощи святого Адольфа.
— А кто такой Адольф?
— Мученик, убитый саксонским королем.
— Верно, я вспомнил.
— Полагаю, Олдред снова направляется в Гластонбери, чтобы совершить все положенные обряды. Правда, мощи хранятся в ларцах… Не понимаю, зачем ему телега. На руках, что ли, не донести?
Пока Уинстен смотрел в окно, телега остановилась у ворот аббатства Ширинга, и вокруг сразу собралась немногочисленная толпа зевак. На глазах епископа к любопытствующим присоединилась Эдит.
— Откуда у Олдреда деньги на телегу и вола?
Дегберт знал ответ на этот вопрос:
— Тан Деорман из Норвуда дал ему три фунта серебром.
— Вот глупец.
Зеваки сомкнулись плотнее. Олдред стянул покрывало с чего-то, что лежало в телеге, но Уинстен ничего не смог разглядеть. Затем покрывало вернули на место, повозка въехала в аббатство, и зеваки разошлись.
Вернулась возбужденная Эдит:
— Он привез изваяние святого Адольфа в полный рост! Знаете, у него такое красивое лицо, святое и грустное одновременно.
Уинстен презрительно фыркнул:
— Идол для невежд! Полагаю, изваяние разукрашено?
— Лицо белое, руки и ноги тоже. Облачение серое. Но глаза такие синие, что поневоле кажется, будто он смотрит на тебя!
Синяя краска была самой дорогой, так как ее делали из измельченной ляпис-лазури.
Уинстен медленно кивнул:
— Похоже, я знаю, что задумал этот хитрый дьявол.
— Прошу, брат, поделись со мной своей догадкой, — откликнулся Дегберт.
— Он намерен устроить реликвии пышную встречу. Провезет свою поделку по всем церквям от Дренгс-Ферри до Гластонбери. Ему отчаянно нужны деньги, раз уж Хильдред перестал платить пособие, и он хочет использовать мощи святого для сбора средств!
— Что ж, умно, — признал Дегберт. — Может, и выгорит дельце.
— Не выгорит, если я сочту нужным вмешаться, — процедил Уинстен.
28
Май 1001 г.
На окраине деревни Тренч монахи запели.
Их было восемь — все из монастыря Дренгс-Ферри, в том числе слепец Катберт, а девятым был Эдгар, которому вверили попечение о хитроумном устройстве. Процессия величаво шествовала по бокам телеги, четыре человека с каждой стороны, брат же Годлеов направлял вола за кольцо в носу.
Изваяние святого и тисовый ларец с мощами покоились на телеге, надежно прикрытые покрывалом, которое вдобавок не давало им сдвигаться.
Деревенские трудились в полях, ибо уже настала страдная пора, однако от прополки сорняков они охотно отрывались и, заслышав пение, выпрямлялись среди зеленых побегов ячменя и ржи, потирали спины и выходили на дорогу, чтобы утолить любопытство.
Олдред велел своим монахам ни с кем не разговаривать. Братья продолжали петь, храня суровый вид и глядя прямо перед собой. Жители Тренча примкнули к процессии, побрели за телегой, возбужденно перешептываясь на ходу.
Все вроде бы продумали до мелочей, но одно дело — мысли, и совсем другое — делать это наяву. Олдред беззвучно молил небеса ниспослать успех его затее.
Телега медленно катила между домами, странная процессия привлекала внимание тех, кто оставался дома, — стариков и женщин, а также детей, слишком маленьких для того, чтобы они отличали посевы от сорняков. Появился пастух с хворым ягненком на руках, пришел плотник с молотком и долотом, а молочница с ручной маслобойкой и вовсе продолжила трясти свое приспособление, влившись в небольшую толпу за телегой. Прибежали собаки, принялись обнюхивать подолы монашеских рубищ.
В центре деревни имелся пруд, рядом раскинулось общее пастбище без ограды, где паслось несколько коз, поодаль стояли таверна и невысокая деревянная церковь. Большой дом, скорее всего, принадлежал старому тану Кенбрихту, однако старик не соизволил выйти, Олдред предположил, что тан куда-то уехал.
Брат Годлеов развернул телегу так, чтобы она уперлась дальним торцом в дверь церкви, а затем снял постромки и отпустил вола на пастбище.
Изваяние и реликвии теперь не составляло труда перенести в храм, монахи заранее упражнялись в переноске, чтобы, когда понадобится, выполнить все без малейшей осечки.
Олдред рассчитывал на теплый прием, но ему совершенно не понравился строгий вид деревенского священника, стоявшего перед церковью со скрещенными на груди руками. Священник был молод и явно чувствовал себя неловко, однако стоял твердо, не делая попытки посторониться.
Это внушало опасения.
— Продолжайте петь, — негромко распорядился Олдред, а сам направился к священнику: — Добрый день, святой отец.
— И тебе того же, путник.
— Я приор Олдред из монастыря Дренгс-Ферри, везу мощи святого Адольфа.
— Я знаю, кто ты, — коротко ответил священник.
Олдред нахмурился. Интересно, откуда этот юнец все узнал? Ведь приор ни с кем не делился своими намерениями. Ну да ладно, к чему впустую сотрясать воздух?
— Святой желает провести ночь в твоей церкви.
Молодой священник потупился:
— Прости, но это невозможно.
Олдред удивленно уставился на него:
— Ты готов прогневить святого и отказать в приюте его нетленным мощам?
Священник тяжело сглотнул:
— Мне велели так поступить.
— Разве ты не исполняешь Божью волю?
— Исполняю, но так, как разъясняют мне вышестоящие.
— И кто же вышестоящий запретил тебе давать временное пристанище святому Адольфу в твоей церкви?
— Мой епископ.
— То есть Уинстен?
— Верно.
Значит, Уинстен успел побывать в Тренче, хуже того, епископ, должно быть, распространил свой запрет на все храмы между Гластонбери и Дренгс-Ферри. А он быстрый, хмыкнул Олдред про себя. Зачем же ему учинять такое? Просто норовит лишить Олдреда возможности собирать деньги? Неужели злобе епископа нет предела?
Олдред повернулся к священнику спиной. Бедняга боялся ярости Уинстена больше, чем гнева святого Адольфа, и приор его не винил. Но сам Олдред сдаваться не собирался. Жители деревни жаждали зрелища, и Олдред намеревался сделать все, чтобы их чаяния оправдались. Что ж, если в церковь не пускают, значит, все произойдет снаружи, под ее стенами — и под сенью креста.
Он тихо спросил Эдгара:
— Твое устройство будет работать с телеги?
— Конечно, — отозвался Эдгар. — Оно будет работать где угодно.
— Тогда будь готов.
Приор подошел к телеге, развернулся лицом к деревенским, огляделся, дождался, пока все замолчат, и стал молиться вслух. Начал с латыни. Пусть местные жители ничего не понимали, но латынь убеждала всякого сомневающегося, если такой найдется, что это подлинная служба.
Затем Олдред перешел на англосаксонский:
— Господь, всемогущий и предвечный, явивший нам через свершения святого Адольфа Свою милость и сострадание, попусти сему святому заступиться за нас!
Далее последовала молитва «Отче наш», к которой хором присоединились деревенские.
После молитвы Олдред принялся излагать историю жизни и смерти святого Адольфа. Об этом человеке были известны лишь крохи вроде обстоятельств его гибели, однако Олдред дал волю своему воображению на пользу делу. Саксонского короля он выставил жестоким себялюбцем, а святого подвижника — человеком удивительно добросердечным и чистым помыслами, спроси его кто-нибудь, он бы сказал, что это, как ему кажется, недалеко от истины. Он приписал Адольфу многочисленные вымышленные чудеса, исходя из мысли, что любой святой должен быть чудотворцем. Зеваки заходились от восторга.
В завершение Олдред напомнил людям, что святой Адольф ныне осчастливил Тренч своим прибытием, что сейчас он незримо присутствует в деревне, наблюдает и слушает.
— О, святой Адольф! — воззвал приор. — Если здесь, в христианской деревне Тренч, есть те, кто поражен горем, мы молим тебя ниспослать им утешение.
Это был сигнал Эдгару. Олдреда так и подмывало обернуться, однако он воспротивился искушению: раз доверяешь, то доверяй, сказал он себе, все давным-давно оговорено.