Приор возвысил голос:
— Если здесь есть те, кто потерял что-то ценное, мы молим тебя, святый отче, вернуть им пропажу.
За спиной послышался шорох, потом что-то скрипнуло, судя по всему, Эдгар потянул за веревку.
— Если здесь есть те, кого ограбили или обманули, да воздай всем по справедливости!
Толпа вдруг глухо загудела, люди, стоявшие впереди остальных, внезапно попятились, а прочие принялись тыкать пальцами в сторону телеги. Олдред знал причину: изваяние святого, лежавшее в телеге, начало медленно подниматься из-под покрывала.
— Если кто-то здесь хворает, молим тебя их исцелить!
Деревенские все, от мала до велика, поразевали рты. Олдред знал, на что они смотрят. Они с Эдгаром много раз все проверили и даже наблюдали со стороны картину, ныне представшую крестьянам Тренча. Ноги изваяния оставались на телеге, но тело стояло почти прямо. Разумеется, кто-то наверняка заметил, что Эдгар тянет за веревку, но устройства, которым управлял строитель, видно не было. А потому крестьянам, что никогда не видели хитроумных шкивов и рычагов, должно было почудиться, что изваяние поднялось самостоятельно.
Эти рассуждения подтвердил дружный вздох со стороны толпы, и Олдред догадался, что люди увидели лицо святого.
— Если же кого донимают демоны, изгони мерзких тварей!
Олдред согласился с доводами Эдгара: сначала пускай изваяние поднимается медленно, а затем станет двигаться быстрее. Стоило идолу — приор мысленно перекрестился — окончательно встать прямо, как все узрели его глаза. Какая-то женщина и двое детей кинулись прочь, собаки в страхе залаяли, а многие в толпе стали осенять себя крестом.
— Если здесь есть те, кто согрешил, обрати на них свой взор, святый отче, и дай им мужество признаться!
Молодая женщина в первых рядах вдруг упала на колени и застонала, глядя на голубоглазую статую.
— Это я, это я украла! — запричитала она. По ее лицу заструились слезы. — Это я украла нож Аббе. Прости, прости, прости!
Из-за множества спин донесся возмущенный вопль другой женщины:
— Фригит! Ах ты сука!
Олдред такого не ожидал, сам он надеялся на чудесное исцеление. Однако святой Адольф открыл ему возможность, которой следовало воспользоваться.
— Святой коснулся твоего сердца, сестра, — объявил он. — Где украденный нож?
— Спрятан у меня в доме.
— Пойди и принеси его мне.
Фригит кое-как встала.
— Бегом, женщина!
Она протолкалась сквозь толпу и скрылась в соседнем доме.
— А я-то думала, что потеряла нож, — проворчала Аббе.
Олдред громко произнес:
— Святый отче, прими нашу благодарность, ибо в милости своей ты коснулся сердца грешницы и заставил ее признаться!
Фригит вернулась, держа в руках железный нож с искусно вырезанной костяной рукоятью. Она передала оружие Олдреду, а приор подозвал к себе Аббе. Та смотрела настороженно: она была старше Фригит и, похоже, не слишком-то верила в чудеса.
— Ты прощаешь ближнего своего? — вопросил Олдред.
— Прощаю, — безразлично ответила Аббе.
— Тогда даруй ей поцелуй милосердия.
Аббе клюнула Фригит в щеку.
Олдред вручил Аббе нож, а потом повернулся к зевакам:
— Все преклоните колени!
Он снова завел молитву на латыни, давая монахам сигнал приступить к людям с чашами для подаяний. «Пожертвуй святому», — тихо уговаривали они, и деревенским, стоявшим на коленях, некуда было деваться. Некоторые, правда, качали головами и отнекивались — мол, денег нет, но большинство шарило в кошелях на поясе и сыпало фартинги и полпенни. Двое мужчин сходили домой и вернулись с серебром, владелец таверны дал целый пенни.
Монахи благодарили каждого и неизменно прибавляли:
— Да благословит тебя святой Адольф.
Олдред испытывал воодушевление. Жители Тренча поразились до глубины души. Местная женщина призналась в краже. Большинство крестьян рассталось с деньгами. Если коротко, ему удалось осуществить свой замысел вопреки всем помехам со стороны Уинстена. Если вышло в Тренче, то должно получиться и в других поселениях. Глядишь, монастырь все-таки выживет.
Изначально Олдред предполагал, что монахи проведут ночь в церкви, охраняя реликвии, но теперь от этого решения пришлось отказаться. Приор не стал медлить.
— Уходим из деревни, как пришли, и поищем ночлег где-нибудь еще, — сказал он брату Годлеову.
У приора нашлось и прощальное послание для жителей деревни:
— Вы можете снова узреть святого. Приходите в церковь Дренгс-Ферри в воскресенье, на праздник Пятидесятницы[44]. Приводите больных, страждущих и обездоленных. — Олдред хотел было добавить, что желательно рассказать обо всем, увиденном сегодня, родным и друзьям, но вовремя спохватился: в этом не было необходимости, люди сами наперебой станут делиться подробностями несколько месяцев подряд. — Я с нетерпением буду ждать всех, кто соберется прийти.
Вернулись монахи с чашами. Эдгар медленно уложил изваяние обратно в телегу и накрыл покрывалом. Годлеов привел вола и надел на него постромки.
Животное неспешно шагнуло вперед. Монахи запели и степенной поступью покинули деревню.
В Белое воскресенье[45] Олдред, как всегда, привел монахов в церковь на предрассветную заутреню. Безоблачное майское небо сулило надежду, как всегда бывает в эту пору, когда вокруг полным-полно зеленых побегов, когда приносят приплод коровы и свиньи, а в лесах все чаще встречаются детеныши оленей. Сам Олдред уповал на то, что его скитания в компании святого Адольфа достигнут своей цели и привлекут новых паломников в Дренгс-Ферри.
Вообще приор замыслил возвести каменную пристройку к церкви, но на ее строительство не было времени, поэтому Эдгар поставил пока деревянную: широкий сводчатый проход из нефа выводил в боковую часовню, где на подставке стояло изваяние святого. Прихожане в нефе будут наблюдать за службой в алтарной части, а затем, в нужный миг, обернутся по сигналу — и увидят, как святой неким чудесным образом поднимается и устремляет на паству взор своих синих глаз.
После чего, говорил себе Олдред, люди кинутся делать пожертвования.
Пока монахи посещали одну деревню за другой, перевозя изваяние на телеге, приор наловчился без запинки произносить воодушевляющую проповедь, так продолжалось каждый день на протяжении двух недель. Святой неизменно внушал крестьянам благоговение, случилось даже маленькое чудо: девочка-подросток, страдавшая сильными болями в животе, внезапно исцелилась, узрев воскресшего святого.
Деньги накапливались, в основном монетами в полпенни и фартингами, так или иначе, Олдред привез в монастырь почти фунт серебром. Безусловно, это радовало, но не могут же монахи до конца своих дней скитаться по окрестностям. Требовалось иное — чтобы люди сами приходили в обитель.
Олдред настойчиво уговаривал всех, с кем общался, прийти в монастырь в Белое воскресенье. Что ж, вот этот день и настал, теперь все в руках Божьих. Человек уже сделал все, что мог.
После заутрени приор вышел из церкви и на мгновение задержался, разглядывая деревню, что нежилась в первых лучах солнца. Поселение слегка разрослось с той поры, когда Олдред только перебрался сюда. Так, здесь обосновался Букка по прозвищу Рыбина, третий сын торговца рыбой из Кума и закадычный дружок Эдгара. Это строитель, собственно, уговорил Букку открыть лавку по продаже свежей и копченой рыбы. Олдред тогда одобрил это начинание: приор рассчитывал, что бесперебойные поставки рыбы приучат местных более строго соблюдать церковный пост, ведь мясо запрещалось употреблять в пищу по пятницам, в дни двенадцати апостольских праздников или по другим особым дням. Спрос оказался высоким, и теперь Букка продавал все, что попадало в ловушки Эдгара.
Олдред с Эдгаром долго обсуждали, где Букка сможет построить себе дом, и это обсуждение побудило их начертить карту деревни. Олдред предложил впредь строить по квадратам для нескольких домохозяйств, как обычно и делалось, но у Эдгара было иное видение: он мечтал о главной улице, ведущей вверх по склону, и второй, что тянется под прямым углом вдоль холма. К востоку от главной улицы заранее выделили место для новой, более крупной церкви и монастыря. Пока все это существовало лишь в воображении, но думать о таком было приятно.
Впрочем, Эдгар все-таки потратил целый день, размечая участки для строительства на будущей главной улице, а Олдред объявил, что всякий, пожелавший отстроиться на одном из этих участков, сможет брать древесину из леса и получит годичную отсрочку по уплате податей. Эдгар и сам начал возводить дом: разумеется, он проводил много времени в Оутенхэме, но, бывая в Дренгс-Ферри, старался не ночевать у братьев, где ему слишком часто приходилось слушать по ночам, как Квенбург шумно отдается одному или другому из своих мужей.
Следом за Буккой в Дренгс-Ферри переселились еще трое чужаков — веревочник, который плел веревки и сматывал их в мотки на всем своем заднем дворе; ткач, который построил длинный дом и поставил в одной половине свой станок, а во второй разместил жену и детей; и сапожник, построивший дом рядом с домом Букки.
Олдред даже обзавелся школой с одним учебным помещением. Сначала единственным учеником был Эдгар. Зато теперь трое мальчиков, сыновья зажиточных крестьян из окрестностей переправы, каждую субботу приходили в монастырь, сжимая в грязных руках по половинке серебряного пенни, чтобы учить буквы и цифры.
Словом, все шло вроде бы неплохо, но этого было мало. Если перемены и дальше будут столь же неспешными, обители Дренгс-Ферри суждено стать крупным монастырем лет через сто. Олдред пытался не впадать в отчаяние и чего-то добивался — но потом скончался настоятель Осмунд, а епископ Уинстен лишил обитель притока средств.
Приор взглянул за реку. Да там как будто паломники собрались — сидят у кромки воды и терпеливо ждут парома. Хороший знак, лишнее доказательство того, что нынешнее утро и вправду особенное. А вот Дренг, лентяй этакий, совсем заспался, так что перевезти людей некому.