Она лихорадочно складывает вещи — свои и детские. Но в это время просыпается Игорек, приходится перепеленывать его, тереть морковку, отжимать сок, потом поить его соком — а Игорек не хочет, он любит яблочный, апельсиновый, клюквенный, а морковный набирает в рот и выплевывает…
И как раз в это время, когда она все же понемножку скармливает ему морковный сок, в комнату врывается Игорь — возбужденный, галстук набок, из битком набитого портфеля торчит горлышко бутылки, у локтя болтается сетка со свертками.
— Привет семье!
Он выкрикивает это громким шепотом, чтобы не испугать малыша, и, еще не освободившись от ноши, целует в лобик обоих, — о-о, только этого не хватало, от него пахнет вином!..
Стиснув губы и склонив лицо над малышом, она не отвечает и не смотрит на Игоря, но сквозь опущенные ресницы все же видит его руки — торжественными движениями он ставит на стол бутылку шампанского и выкладывает из пакетов колбасу, плавленые сырки, помидоры, огурцы, добрый килограмм красноватых от спелости абрикосов… Откуда? На какие гроши, когда из стипендии он оставил себе всего два рубля?..
— Лидочек, реагируй сейчас же! — с хмельным восторгом возглашает он. — Я жажду признания и восхищения!
Лидочек непримиримо молчит. И тогда он с испугом склоняется над сынишкой:
— Заболел?
Но розовая мордашка сына, перепачканная морковным соком, успокаивает его, а неясная улыбка приводит в восторг:
— Смотри-ка, узнал меня! Узнал и улыбнулся!
В другое время он заметил бы отчужденность своего Лидочка, но сегодня его переполняет радость и гордость — вон сколько всего внес в их скудное хозяйство!
— Ты потеряла дар речи?! — Он расставляет принесенные яства. — Закатим пир горой! Гляди, какие я достал абрикосы!
Ей начинает казаться, что приснился дурной сон — или с этой гнусной запиской, или вот сейчас, когда он старается внушить ей, что ничего худого не произошло. И вдруг она вспоминает разговор двух женщин на бульваре. Покачивая коляску с ребенком, одна говорила другой: «Напрасно радуешься! Если носит подарки, значит, виноват и пускает пыль в глаза. Они все такие! Когда ухаживают и добиваются — цветочки и что угодно, а когда вышла замуж да родила, тут уж ты на якоре, куда денешься? Тут сама гляди да в руках держи. А начал колбаситься вокруг тебя, не иначе — завел кралю на стороне!» — «А если он любит меня?!» — «Конечно, любит и ребенка не бросит, если честный человек, но семья семьей, а все равно мужику среди пеленок скучно!» Вот и Игорь так же?..
— Да ты что такая — не такая? — наконец с обидой замечает Игорь. — А это что? — Он увидел чемодан.
— Естественный вывод, — ею овладело злое спокойствие, — вот из этой мерзости.
Записка брошена на стол. Он долго, удивленно рассматривает ее, вертит в руках:
— Что это?
— Ах, ты не знаешь!
Ребенок мешает ей, она распеленывает его и укладывает в кроватку, Игорек удовлетворенно сучит ручками и ножками. А за ее спиной раздается хохот.
— Откуда ты ее выкопала? Это же было месяц назад!
— Тем хуже.
— Дурешка, это же записка Тумбе, Циплаковой, что́, ты не помнишь ее? Она никак не могла собраться оформить стенгазету.
Тумбе?.. Стенгазету?.. Конечно, кто же не знает эту верзилу Циплакову, коренастую, некрасивую, но славную и деятельную, студенты вечно дразнили ее цыпленком, и малюткой, и тумбой, и еще бог знает как… Да, месяц назад Игорь жаловался, что Циплакова никак не соберется сделать заголовок и карикатуры для стенгазеты. Но что за манера писать своему товарищу такие записки!..
— Если хочешь знать, это подло — давать дурацкие прозвища девушке оттого, что она некрасива!
— Ты из-за этого и собралась уезжать?!
Она поворачивается к нему и прямо-таки с ненавистью смотрит в его смеющееся лицо.
— Нет, потому что мне надоело; приходишь к ночи, болтаешься неизвестно где и являешься пьяным!
— Я — пьяным?!
— Да, пьяным! Воображаешь, не заметила?! От тебя разит водкой!
Он все еще смеется:
— Угу, пьян вдребезги и в пьяном виде обокрал магазин! Сперва гастроном, а потом «Чулки, трикотаж». Угадай, что в этом пакете?
Он вытягивает из похудевшего портфеля фирменный пакет и помахивает им перед нею, он все еще весел, а она уже понимает, что попала впросак, но целый день страданий душит ее, обида душит, и все же он приходит слишком поздно! И все же он где-то выпил, пока она мучалась!
— Мне противно разговаривать с пьяным!
И она включает утюг, раскладывает на столе подстилку для глажки.
Игорь перестал смеяться.
— Во-первых, выпить две рюмки «Саперави» — пьян не будешь. Во-вторых, все, что я делал, «болтаясь неизвестно где», я делал для тебя, для вас. Что, вот это я покупал для себя?!
Он вытряхивает из пакета капроновые чулки и голубую ночную сорочку, такую точно, какую они видели в витрине, тогда она никак не могла оторвать взгляда и вздыхала, понимая, что такое чудо еще долго будет не по карману.
Ох, надо бы завизжать от радости и кинуться на шею к Игорю, но сейчас она не может, никак не может откинуть все, что пережила и передумала. А Игорь, обиженный, начинает распаляться:
— Демонстрации устраиваешь?! А я, как идиот, вкалываю три недели! Думаешь, очень интересно по шесть часов в день вбивать в тупые мозги математику?! Трех обалдуев вытянул к переэкзаменовке, сегодня сдали. Все трое! И если родители, расплачиваясь, на радостях усадили меня обедать и угостили вином!.. Если я прямо оттуда помчался в магазины покупать все, что ты любишь!.. Конечно, самое время устраивать мне сцену!
— Как бы там ни было, ты мог сказать, — бормочет она, — а то месяц приходишь все позже и позже…
— Вот и делай после этого сюрпризы!
— И эта пошлая записка… Кисонька! Котик!..
— Ничего пошлого в ней нет. Товарищеская шутка. И вообще, если хочешь знать, Циплакова прекрасная девчонка, во всяком случае без истерик и дешевой амбиции.
— Очень рада, что у тебя такой прекрасный член редколлегии.
— Я тоже.
— Ну и чудесно.
Она с остервенением наглаживает пеленку за пеленкой, и пусть с запиской оказалась ерунда, и пусть он заработал уроками и принес такую прелесть в подарок — все равно она чувствует себя непоправимо обиженной, несчастной, все заколебалось, все рушится, он уже ставит ей в укор других, он груб и нечуток, разве он понимает, как ей трудно одной с Игорьком, он-то живет прежней, вольной студенческой жизнью!..
Игорь переоделся в домашнее, загремел кастрюлями. Ага, ставит воду для стирки. Ну и что из того, что он по вечерам стирает пеленки? А сколько я их стираю до него?!
Игорь вдруг с остервенением выключает утюг. Она тут же включает его снова, но Игорь перехватывает штепсель и сжимает его в кулаке.
— Нет, погоди. Я должен понять. Ты что же, всерьез думала, что я тебе лгу? Что я завел пошлый романчик? Значит, ты жила со мной — а про себя считала меня подонком?!
Еще не поздно броситься ему на шею, рассмеяться или зареветь… Но она выпрямляется, непримиримая и озлобленная, и на бурный поток ее упреков и обид он отвечает таким же, встречным, они кричат наперебой, а то и в два голоса сразу, и уже не разберешь всего, а только отдельные выкрики:
— …как рабыня в четырех стенах!..
— …а что я мечусь в поисках заработка, гоняюсь за грошовыми уроками!..
— …я тебе не цветок и не письмо!..
— …господи! Какое еще письмо?! Ты просто ополоумела! Домашний шпион!..
— …даже в кино не была уже полгода!..
— А я был?! С кисонькой, втихаря, да?!
— …ни одной книги!.. Академический кончится, и я останусь домохозяйкой, а тебе наплевать!..
— А кто ночью вскакивает к ребенку? Ты только в бок пихаешь — вставай!..
— …когда ни придешь: «Чего бы пожевать?» Управляйся как можешь! А чего мне это стоит!..
— Конечно, деспот и подонок, зачем и жить с таким?!
— Тебе легко говорить, я на якоре, никуда не денусь!
— Что за слова?! Обывательщина так и прет!
— …а кто меня запер тут одну? Жизни не вижу!
— Что ж, тогда в самом деле лучше разойтись.
— Да! Лучше! Сегодня же!..
Слишком громкие голоса пугают Игорька, он ревет истошным басом. Оба оторопело смотрят друг на друга и кидаются к ребенку, Игорь первым выхватывает его из кроватки и прижимает к себе.
— Ну куда? Он же мокрый, — примирительно говорит она и отнимает ребенка, ловко подменяет пеленку и, не глядя, протягивает мокрую: — Брось в таз.
Игорек полулежит на руке у матери и таращит глаза на отца. Отец присаживается на корточки и делает ему козу-козу, а ладонью другой руки не очень уверенно, как бы случайно, касается колена жены. Колено не шелохнулось, и ладонь ложится на него уверенней. А маленький властитель вдруг издает какие-то восторженные, клокочущие звуки, широко раскрывая ротик с двумя одинокими зубками.
Они растроганно переглядываются, потом она смотрит на будильник, ахает, потому что весь режим полетел к черту, и говорит властно, удерживая пробивающуюся улыбку:
— А ну быстренько согрей кефир… «котик»!
Пять окон по фасаду празднично сияют, и кажется, даже с улицы можно услышать застольное многоголосье, всплески смеха и всплески музыки. Тут праздник, тут хозяин дома богат всем, что дороже денег: умом, талантом, умением трудиться, нелегкими успехами, помощниками и друзьями. Он весел, строен и моложав, даже седина его молодит, даже проблески коронок и слишком ровных зубов молодят; а может, это только сегодня, когда пришел большой долгожданный успех, открывающий перед ним широченную перспективу? Не есть ли это главное, что определяет молодость, — ощущение перспективы, когда многое-многое впереди, и не есть ли старость — независимо от календарных лет! — утрата завтрашнего дня?..
А если это так, то сегодня он заново молод, и жена ему под стать, она оживлена, пригожа, щедро гостеприимна, первоначальная тревога хозяйки уже отпустила ее, все покатилось само собою, гости сами выносят опустошенные блюда и бутылки, серьезные и пустяковые разговоры возникают, перекатываются из конца в конец длинного составного стола, то всех объединяя, то дробя на группы и группки; когда кто-либо надумает произнести шутливый тост, прочитать стихи-здравицу или стихи-эпиграмму, заранее заготовленные как экспромт, сам постучит вилкой, добиваясь внимания… Да, все уже завертелось. А сколько было хозяйственных забот и возни, как долго обдумывался список приглашенных — чтобы вместить всех, кто помогал, и всех, кого н у ж н о позвать, как много выдумки ушло на такой пустяк, чтоб рассадить всех наилучшим образом, как говорил муж: правильно перетасовать… А теперь гости перетасовываются дополнительно, пересаживаясь кому куда хочется, незнакомые перезнакомились и вроде бы сдружились, вот и самый почтенный, самый знаменитый из гостей, академик и большой руководитель, от которого так или иначе зависят все присутствующие, произнес тост «за Виктора Андреевича, проявившего еще один талант — великолепного хозяина!», да и не сел больше на свое место, а перебрался под бочок к тихонькой белокурой лаборантке, рассказывает ей что-то смешное, а других отмахивает: «Нечего прислушиваться, не вам предназначено, хотите отвлечь мою даму — придумайте что-нибудь еще смешней!» А лаборантка хохочет и победно озирается — да, да, придумайте посмешней, если можете!.. И ведь откуда что берется — такая незаметная тихоня обернулась кокетливой красавицей, что смотрела лаборатория?!