Улики — наличие поддельного ключа к погребу, вывинченные ударные трубки, шнур, свеча, спички и нахождение 4 расстрелянных в наиболее безопасных местах на корабле в бодрствующем состоянии были против обвиняемых.
Законченное следственное производство по делу о взрыве на крейсере «Аскольд» 10 сентября 1916 г. было представлено на заключение командиру крейсера И в а н о в у военно-морским следователем Н а й д е н о в ы м.
И в а н о в на рапорте Н а й д е н о в а наложил резолюцию: «Рассмотрев следственное производство, предаю суду Особой комиссии… привлеченных в качестве обвиняемых нижеследующих чинов: З а х а р о в а, Б е ш е н ц е в а, Т е р л е е в а, Ш е с т а к о в а, Л я п к о в а, Б и р ю к о в а, С а ф о н о в а и Б е с с о н о в а.
…в силу телеграфного предписания Морского министра списываю с корабля и предлагаю отправить в Россию всех нижних чинов, так или иначе скомпрометированных или причастных к фактам, изложенным в постановлении и рапорте».
Запомним, что одновременно с привлечением под суд восьми человек произошла и массовая репрессия против матросов, чью виновность следствие не обнаружило. Запомним, что последними приказами Иванова-6 были: приказ об отправке в Россию новой большой группы «ненадежных» матросов, свыше ста человек, и приказ от 10 сентября о назначении состава суда Особой комиссии под председательством Пашкова.
В показаниях Кетлинского записано:
«Хотя приказ о составе суда был подписан еще капитаном 1-го ранга И в а н о в ы м, но уже при мне, и я просил включить туда возможно больше офицеров со стороны, боясь, что собственные будут недостаточно справедливы вследствие дурных отношений.
Особенно я просил о назначении председателем инженер-механика, капитана 2-го ранга Пашкова, считавшегося «красным неблагонадежным».
Это я сделал потому, что был уверен, что взрыв не имеет ничего общего с политикой, почему в суде должны быть люди, которые не были бы склонны все привязывать к «крамоле».
Поэтому же я просил о назначении из судовых офицеров лейт. Мальчиковского, который пострадал за свои политические убеждения, как я тогда думал, в 1905 г. Я присутствовал на суде все время как зритель, внимательно слушал все показания и для меня явилось бесспорным, что судьи очень внимательно и правильно разбирались в деле, стараясь открыть истину и боясь засудить невиновного, а также и то, что осужденные действительно виновны и что взрыв — дело подкупа, не имеющее ничего общего с политикой».
Стоп! Так ли это? Вряд ли на суде царила добродушная обстановка, но из документов несомненно, что из восьми подсудимых четверо были оправданы «по недоказанности участия в преступлении», что даже один из подсудимых, старший комендор П. М. Ляпков, который на следствии и суде отрицал свою вину (и был оправдан), высказал «предположение, что взрыв на корабле произведен по указанию немцев, не иначе, как с их науки».
Из послереволюционного коллективного письма матросов (все они были отправлены 10 сентября в Россию в Особую бригаду штрафных) видно, что даже они вовсе не считают, что засудили наиболее ненавистных офицерам революционных матросов, как утверждает историк В. Тарасов («Борьба с интервентами на Мурмане в 1918—1920 гг.»), а тех, кто непосредственно отвечал за погреб и его охрану (публикация С. Лукашевича). Но ведь в таких обстоятельствах, во время войны, за попытку взрыва корабля суровая мера ждет непосредственно отвечающих за погреба в любой стране и в любое время. Да, на любом флоте, в любой стране и в любое время, пока существуют, будь они прокляты, пороховые погреба, шпионаж, диверсии и все прочее!..
Трагичность ситуации на «Аскольде» была в другом: чем бы ни вызывалась попытка взрыва, это событие наслоилось на общее возбуждение матросов, выступило на фоне общероссийской предреволюционной обстановки и специфической, созданной неумным и разложившимся командованием корабля, атмосферой подозрительности, ненависти, провокаций и сыска, столь накалившейся, что Иванов-6 немедленно использовал случившееся для новой массовой репрессии — списания с крейсера всех носителей «крамолы»… Понимал ли новый командир корабля сложность сложившейся ситуации? Успел ли в первые же дни ощутить эту недопустимую атмосферу? Судя по приведенному выше документу, кое-что понимал и кое-что успел ощутить. Человек по натуре мягкий и справедливый, не революционер, но и не реакционер, он был в то же время профессионалом военным и, как командир, был поставлен в условия, когда нужно было принимать меры быстрые и решительные, чтобы взять в твердые руки весь экипаж корабля, офицеров и матросов, и в кратчайший срок снова превратить крейсер в боевую единицу флота. Единственное, что он смог сделать — это позаботиться, чтобы в состав суда не попали офицеры озлобленные, «ищущие крамолу», а люди со стороны, объективные и даже известные «левыми» убеждениями. А затем новый командир все дни сидел наблюдателем на суде, зная, что ему предстоит утвердить приговор, а потому особенно вдумчиво анализируя все улики и обвинения…
«У Кетлинского, пробывшего всего неделю на крейсере, — пишет Заславский, — сложилось убеждение, что подсудимые действительно виновны. Он не колебался ни минуты и утвердил приговор».
Несколько иначе рассказывает об этом сам Кетлинский в показаниях, данных следственной комиссии в июне 1917 года:
«Когда ночью суд вынес свой приговор и мы все ушли, приговоренные потребовали меня и просили позвать к ним Княжева. Я разрешил, и вот в каземате 6, у пушки № 19 произошло свидание. Я отлично помню их лица и, главное, глаза. Обвиненные впились глазами в Княжева и сказали: «Сознавайся, Алеша». Княжев ответил: «Мне не в чем сознаваться». На повторное их убеждение он ответил: «А вам разве это поможет». И отвернулся. Это все. Этот разговор, в котором больше говорили глаза, произвел на меня впечатление, что Княжев был или главным, или подговорил их, но не пойман. Они же были исполнители. Мне предстояло конфирмовать приговор.
Я над ним продумал всю ночь. Будучи всю жизнь против смертных приговоров (одно время даже толстовцем), я не без мучительных колебаний принял это решение. Но дело было слишком ясно: люди, которые решились взорвать крейсер, на котором мирно спало 500 человек их же товарищей, не могли действовать по убеждениям. Это звери, которые взялись за свой гнусный поступок за деньги… Да, я слышал, что почти одновременно с «Аскольдом» была попытка взорвать франц. крейсер «Кассини» в том же Тулоне тоже взрывом погреба. Подробностей не знаю, но слышал, что было казнено 6 чел., обнаруженных и выданных самой командой».
Напомню, что той же осенью 1916 года на севастопольском рейде ранним утром, когда все еще спали, от взрыва порохового погреба погиб новый дредноут «Императрица Мария» — в течение нескольких минут он перевернулся килем вверх и затонул, унеся с собою несколько сотен молодых жизней.
Однако на «Аскольде» среди команды, истомленной репрессиями и тайным сыском, крепло представление о том, что Иванов-6, Петерсен и его помощники сами инсценировали взрыв, чтобы расправиться с командой и, кроме всего прочего, убрать свидетелей их аферы с ремонтом корабля… Но в горькие дни осени 1916 года матросы подавленно молчали. Сотня их товарищей под конвоем следовала навстречу тяжелой неизвестности — то ли в кронштадтские тюрьмы, то ли на фронт, на передовую. А четверо осужденных ждали расстрела на чужой земле, во французской тюрьме…
Новый командир оказался в таких условиях, когда он вынужден был действовать круто: шла война, крейсеру предстоял опасный переход из Средиземного моря на север, в море Баренцево, но перед этим нужно было поскорее закончить постыдно затянувшийся ремонт, укрепить дисциплину, наладить сильно разлаженную службу и постараться оздоровить обстановку и отношения на корабле.
Читая только что приведенные показания отца, я не раз задумывалась: почему, поняв, что Алексей Княжев причастен к попытке взрыва, Кетлинский не начал дополнительного расследования? Пусть было бы не очень-то честно использовать свое присутствие на последнем свидании осужденных с товарищем, но, скажем, Петерсен за это наверняка бы ухватился и начал новые допросы с пристрастием!.. У Кетлинского вкуса к таким занятиям не было. Он явно не хотел затягивать тяжелое дело, сгущать и без того гнетущую атмосферу на корабле, заново возбуждать команду… и увеличивать количество жертв?.. Иного объяснения я не нахожу. Тем более что после этого свидания с осужденными Княжев не был репрессирован даже в административном порядке и не был списан с корабля, хотя Кетлинский имел на подобную меру такое же право, как его предшественник Иванов-6, в два приема списавший с «Аскольда» около полутораста «крамольных» матросов. Можно ли, выясняя мотивы действий Кетлинского, обходить такой далеко не маловажный факт?
Некоторые историки, излагая трагические события на «Аскольде», обвиняют Кетлинского в том, что он отдал распоряжение о приведении приговора в исполнение, «несмотря на попытки военно-морского атташе во Франции отменить приговор».
Но в архиве есть телеграмма морскому министру от 13 сентября, которую нельзя не увидеть, изучая дело:
«Конфирмовал приговор по делу о взрыве 20 августа. Обратился лично к префекту вице-адмиралу Руйс, прося разрешения привести его в исполнение на берегу и расстрелять нашей командой 4 человека в среду на рассвете. Префект не разрешил. На мой доклад о бывших уже прецедентах и об очевидности преступления, не имеющего политического характера, и о серьезности положения, префект ответил так: «Позвольте мне высказать Вам откровенно свое мнение: во всей этой истории вина падает исключительно на офицеров, которые не выполнили своего долга здесь, в Тулоне, — я не говорю о прежней их службе, — которые бывали слишком много на берегу и веселились, нарочно затягивая ремонт, и не занимались командой. Здесь это все знают, поэтому впечатление от расстрела было бы ужасно. Я человек суровый, но на это пойти не могу и не разрешу экзекуции ни на берегу, ни в наших водах».