Протокола этого суда не сохранилось, возможно, его и не вели, так как собрание команды происходило на палубе. Но по документам известно, что «команда крейсера обсудила всесторонне эти обвинения и совершенно оправдала Кетлинского».
В августе Кетлинского вызвали для доклада в Главный морской штаб, а в сентябре 1917 года произвели в контр-адмиралы и назначили главным начальником вновь созданного Мурманского укрепленного района и Мурманского отряда судов.
Обязанности главнамура, как он сокращенно назывался, были огромны: охрана морских путей от норвежской границы до горла Белого моря; оборона Кольского полуострова как с моря, так и со стороны государственной границы; командование всеми морскими и сухопутными силами; достройка и охрана Мурманской железной дороги вплоть до станции Званка (впоследствии Волховстрой); общее руководство перегрузочными операциями в порту и на железной дороге; снабжение и управление всем обширным районом с правами коменданта крепости… Кто-то из историков определил эту должность словом «наместник». Что ж, пожалуй, и так. Однако в конкретных условиях Мурманска такое решение было оправдано — отныне главным морским начальником становился русский контр-адмирал, а не английский, и Кемп уже не хозяйничал как хотел, уже не настаивал на своем нагловатом требовании подчинить русские тральщики английскому командиру… Что же касается огромной власти, сосредоточенной в руках главнамура… да, он мог стать контрреволюционной силой, но мог стать и силой полезной.
Чем же он стал?
«Получив назначение на столь высокий пост, — пишет А. М. Ларионов, — адмирал в служебном вагоне двигался только днем — останавливаясь на каждом разъезде, на каждой станции и на каждом стройучастке. Лично осматривал многие объекты, беседовал с рабочими-строителями, инженерами и администрацией, — стараясь уловить не только объективные, но и субъективные факторы… Результатом этой кропотливой работы явился доклад от 21 октября 1917 года… Характерной чертой этого доклада является конкретность и четкость формулировок, глубина проникновения в суть дела и деловитость тех предложений, которые вносит сугубо военно-оперативный работник в сугубо специфические строительные дела.
…Представляет несомненный интерес та «программа действий», которую четко сформулировал адмирал в этом докладе… написанном буквально накануне — за пять дней до Октябрьской революции:
«— дифференциация труда и ответственности,
— согласование работы учреждений,
— поднятие дисциплины и самодеятельности,
— п р и в л е ч е н и е д е м о к р а т и ч е с к и х о р г а н и з а ц и й и в с е г о н а с е л е н и я к о б щ е й с о з и д а т е л ь н о й р а б о т е».
Кто может оспаривать, что такую программу действий мог наметить только умный, талантливый и демократически настроенный патриот — интеллигент в лучшем смысле этого понятия… В дооктябрьской России очень немного было подобных Кетлинскому высших военных специалистов, и еще меньше таких людей с первого дня Советской власти отдали свой талант, знания и жизнь на службу новой власти, родине и народу.
…практические предложения, которые адмирал внес в министерство и главное управление правительства, буквально доживавшего последние дни… наверно, достигли адресатов и были зарегистрированы уже после 25 октября 1917 года… Ни одно из внесенных предложений не противоречило интересам Советской власти (что забывают историки)».
В О к т я б р ь с к и е д н и. Да, чтобы найти верное решение в эти «десять дней, которые потрясли мир», военачальнику высшего ранга нужно было д о н и х понять народные чаяния и найти общий язык с людьми, их выражающими. Нужно было многое переоценить в прошлом и в самом себе, без предубеждения прислушиваться к голосам новых для него людей — матросов, солдат, рабочих, требующих небывалых перемен, и сердцем ощутить их право на эти перемены. Иначе родилось бы сопротивление или в лучшем случае выжидание — вспомним, что не только крупное офицерство и деятели государственных учреждений, но и все партии, за исключением большевиков, считали молодую Советскую власть «властью на две недели»!..
Известие об Октябрьской революции было получено в Мурманске 26 октября. В тот же день на объединенном заседании всех общественно-демократических организаций города было принято решение о полной поддержке Советской власти, и в тот же день, через с о р о к м и н у т после получения известия, были посланы две телеграммы:
Для блага всего края я, со всеми мне подчиненными лицами и учреждениями, подчиняюсь той власти, которая установлена Всероссийским съездом Советов рабочих и солдатских депутатов.
Памятуя об ответственности перед Родиной и Революцией, приказываю всем исполнять свои служебные обязанности впредь до распоряжения нового Правительства.
На следующий день, 27 октября, при Мурманском Совдепе был создан Временный ревком во главе с большевиком Сковородиным, который в первом своем приказе довел до сведения «граждан Мурманского укрепленного района и Мурманского отряда судов и по линии от Мурманска до Званки, по Ледовитому океану до Александровска и до норвежской границы, что всею полнотой власти обладает М у р м а н с к и й р е в о л ю ц и о н н ы й к о м и т е т»… Во втором приказе ревком потребовал, чтобы все рабочие, служащие и чины администрации исполняли свой долг, «помня, что от этого зависит правильность действия столь нужного для всей России Мурманского пути», и исполняли приказы и распоряжения главнамура Кетлинского, «который действует по поручению и под контролем Временного революционного комитета».
Еще через три-четыре дня были проведены демократические выборы ревкома, и его председателем стал Т. Д. Аверченко, питерский рабочий с путиловской верфи, молодой большевик. Этот ревком тоже ставил своей задачей не допустить нарушения работ на государственно важных объектах — в порту и на железной дороге, и считал правильным работать в контакте с главнамуром — военачальником, признавшим Советскую власть и контроль ревкома.
Сколько бы ошибок ни совершили в те дни по неопытности и политической незрелости первые революционные деятели Мурманска, это их решение представляется мне верным и дальновидным, поскольку оно было направлено против дезорганизации транспорта, против развязывания гражданской войны.
Вспомним: поставленное Октябрьской революцией во главе взбаламученной страны Советское правительство всеми силами старалось избежать гражданской войны и справиться с разрухой и саботажем, с особой остротой сказавшихся на работе транспорта. Вспомним, как старался Ленин, сломив массовый саботаж различных специалистов, привлечь их к общей работе, так как обойтись без их знаний Советская власть не могла. И в то же время Ленин писал в воззвании «К населению»:
«Арестуйте и предавайте революционному суду народа всякого, кто посмеет вредить народному делу, будет ли такой вред проявляться в саботировании (порче, торможении, подрыве) производства или в скрывании запасов хлеба и продуктов, или в задержании грузов хлеба, или в расстройстве железнодорожной, почтовой, телеграфной, телефонной деятельности и вообще в каком бы то ни было сопротивлении великому делу мира…»
Вместо того чтобы вдуматься в благотворность делового контакта, который сумели установить молодые мурманские большевики с военным начальником края, вместо того чтобы перелистать хотя бы подшивку «Правды» и убедиться, что Мурман был первой и е д и н с т в е н н о й окраиной, где Советская власть утвердилась в п е р в ы й ж е д е н ь Октябрьской революции без сопротивления и саботажа старого руководящего аппарата… вместо всего этого, отмахнувшись от фактов, некоторые историки предпочли взять под сомнение искренность Кетлинского, а заодно опорочить ревком, Центромур и Совет.
Скажем, по документам видно, что состав ревкома избирался весьма демократично; так, представителей флота избирали экипажи кораблей, собравшись по группам. Но В. Тарасов пишет:
«По всем данным, второй состав ревкома был закулисным путем подобран мурманскими дельцами из наиболее антисоветски настроенных меньшевистско-эсеровских элементов».
А чтобы как-то свести концы с концами, утверждает, что председателем ревкома «был поставлен явный враг пролетарской революции эсер Аверченко»! В другом месте В. Тарасов расхваливает большевика Радченко и вообще Кольскую роту, хотя как раз в Кольской роте было, видимо, немало анархиствующих элементов… но не в роте дело, а в Радченко — он же был членом ревкома? Тарасов это знает (см. «Борьба с интервентами на Мурмане в 1918—1920 гг.», стр. 46), но на странице 44 не называет фамилий членов ревкома, потому что тогда лопнет версия о «закулисно подобранных» и «наиболее антисоветских»… В. Тарасов не может не признать, что команда «Аскольда» занимала ярко выраженную большевистскую позицию, а кочегара Самохина сам же называет руководителем революционной организации на «Аскольде» еще в 1916 году. Как же быть с тем, что аскольдовцы играли видную роль и в ревкоме и в Центромуре, а большевик С. Л. Самохин с октября 1917 года до начала февраля 1918 года был председателем Центромура? Очень просто — В. Тарасов не упоминает ни аскольдовцев, ни Самохина, а меньшевистско-эсеровским вождем Центромура почему-то называет Ляуданского, хотя по документам ясно, что Ляуданский стал председателем Центромура лишь в начале февраля, после отъезда Самохина!
В согласии с В. Тарасовым всю эту неправду повторяют и некоторые другие историки, воспринявшие его концепцию.
Вынужденный сообщить о признании главнамуром Советской власти, В. Тарасов тут же называет это «маневром мурманской контрреволюции с целью во что бы то ни стало удержать власть в своих руках», тщательно обходит все свидетельства мурманских большевиков, зато приводит показания какого-то белогвардейца Бондарева с домыслами, которые характеризуют только их автора. Но В. Тарасов почему-то верит именно белогвардейцу Бондареву, а затем заявляет дословно следующее: