«…Пункт 6. О Главнамуре и штабе.
Слово берет т. Самохин, в котором он указывает, чтобы удалить все подозрения и чтоб успокоить как рабочие, так и военные массы, необходимо или уничтожить пост Главнамура, или чтоб Главнамур работал под контролем.
Тов. Архангельский высказал, что можно было бы удалить адм. Кетлинского, если бы он был плохой администратор или был бы замешан в каком-либо походе против демократии.
Как администратор Кетлинский великолепен, ждать от него какого-либо контрреволюционного выступления не приходится, ибо его даже Военно-Революционный Комитет признал своим полноправным членом и он в этом отношении как жена Цезаря — вне всяких подозрений, и убрать Кетлинского, чтоб получить другого, может быть худшего, нет никакого смысла.
Т. Радченко высказывает, что адм. Кетлинский хотя и подчиняется демократии и не идет открыто против нас, но действует ли он от чистого сердца, а не держит ли просто нос по ветру, в этом т. Радченко очень и очень сомневается.
Далей прения были настолько долгие, что коснулись прошлого адмирала, причем все делегаты с крейсера «Аскольд», хорошо знающие адм. Кетлинского, ибо он был командиром «Аскольда», горячо оправдывали Кетлинского от обвинений, на него возлагаемых, и высказали, что эти обвинения может представить только команда крейсера «Аскольд», ибо это происходило на «Аскольде» и команда крейсера обсудила всесторонне эти обвинения и совершенно оправдала Кетлинского и, поднимая вновь это дело, товарищи как будто бы не доверяют команде крейсера «Аскольд».
Председатель ставит на голосование: «Оставить ли нам на месте Главнамура Кетлинского или его сменить».
Голосованием при 7 воздержавшихся принято: «Оставить адмирала Кетлинского».
Вопрос о штабе остается открытым и решение его предоставляется Центромуру.
Заседание закрывается в 12 часов ночи».
Какое важнейшее заседание, а теперь, в нашей полемике с некоторыми историками, какой наиважнейший документ! Этот недлинный протокол долгого и бурного заседания подтверждает, что команда «Аскольда» всесторонне обсудила обвинения, связанные с тулонским расстрелом, и «совершенно оправдала Кетлинского». Он показывает, что за короткий срок (немногим больше месяца после Октябрьской революции!) Кетлинский успел проявить себя как руководитель, умеющий и желающий работать вместе с организациями, созданными революцией. Наконец, он показывает, что естественное недоверие к контр-адмиралу, ярко проявившееся в выступлении Радченко, сменилось или, во всяком случае, начало заменяться доверием и уважением — это видно и по записи прений, и по результатам голосования: всего семь воздержавшихся, даже неистовый Радченко не голосовал против оставления Кетлинского главнамуром!..
Через неделю после этого обсуждения делегатский съезд флотилии уточнил:
«Центромур является ответственным перед высшими органами… и общим собранием делегатов Мурм. флотилии. Оперативной, военно-морской и распорядительной частью ведает Главнамур с комиссаром, назначенные Центромуром и под контролем Центромура…»
Сообщая о решениях особого съезда флотилии, В. Тарасов, как ни странно, добавляет:
«Политически правильное решение о создании института комиссаров не достигло своей цели, так как комиссарами были назначены п о р е к о м е н д а ц и и л е й т е н а н т а В е с е л а г о (разрядка моя. — В. К.) люди либо с неопределившимися, либо с меньшевистскими убеждениями».
Это на странице 52. А на странице 53 автор, забыв о своем утверждении, правильно сообщает, что Веселаго в конце ноября уехал в Петроград — как же он мог в начале декабря рекомендовать комиссаров? И чем может подтвердить Тарасов напраслину, возводимую им и на Центромур и на комиссаров?
Сообщая о большевистской резолюции команды «Аскольда» в связи с роспуском Учредительного собрания, Тарасов приписывает: «Матросы требовали удаления старых офицеров с их постов, ликвидации Главнамура и сосредоточения власти в руках Совета». Вчитываюсь в резолюцию «Аскольда» — ничего подобного там нет. Пересматриваю все сохранившиеся резолюции матросских собраний со дня делегатского съезда и до гибели Кетлинского — там этого тоже нет! А Тарасов продолжает: Кетлинский якобы отказался принять в Мурманске возвращающихся из Франции русских солдат. Но по документам видно, что Кетлинский справедливо беспокоился о том, чтобы сорок тысяч солдат прибывали не сразу, а партиями и были снабжены продовольствием, так как пропускная способность железной дороги весьма мала, а в Мурманске такую массу солдат негде разместить и нечем кормить. Придумав «отказ», Тарасов обвиняет Кетлинского в «саботаже распоряжений Советской власти».
Что же сделал за несколько послеоктябрьских недель «саботажник» Кетлинский? Работал вовсю, в полном контакте с Советом и Центромуром. А. М. Ларионов, тщательно изучив деловые документы, приводит длинный перечень — в двадцать шесть пунктов! — конкретных дел главнамура, совершенных за четыре послеоктябрьских недели. Примерно две трети из них связаны с заботами о налаживании деятельности флота, порта и железной дороги, я упомяну только то, что имеет несомненно политический характер: налажено снабжение кораблей углем п о м и м о а н г л и ч а н и послано революционному Петрограду из запасов флотской базы тридцать тысяч пудов белой муки! Впрочем, политический смысл имело в те дни и открытие первых школ для детей и для взрослых, и создание ежедневной газеты, и борьба с саботажем и спекуляцией, и разработка задания к проекту водоснабжения и канализации города, и срочное обследование ряда районов полуострова для выявления земельных участков, годных для сельскохозяйственных целей… Не случайно ведь во время выборов в Учредительное собрание за большевиков из тысячи пятисот мурманчан проголосовало больше тысячи человек!..
«Росло влияние большевиков в политической, военной и хозяйственной жизни края, — говорится в «Очерках истории Мурманской организации КПСС». — В составе Мурманского Совета более половины депутатов были большевиками».
В условиях начавшейся гражданской войны Мурман оставался спокойным, верным Советской власти краем. И это знало не только Советское правительство, но и англичане, зарившиеся на стратегически важную русскую окраину. Недаром английский посол Бьюкенен, как сообщила «Правда» 17 января 1918 года, сказал представителю шведской газеты «Свенска тиднинген», что «большевикам удалось достигнуть такого положения, которого в настоящее время никому не достигнуть… несмотря на это, державы Согласия не могут считать их представителями России, ибо, правда, они имеют власть, но их господство о г р а н и ч и в а е т с я л и ш ь с е в е р о м».
Господство большевиков на Севере не могло нравиться английским и французским деятелям, исподволь готовившим интервенцию.
Не нравилось оно и русским контрреволюционерам всех мастей. А они были и среди прямых начальников Кетлинского, и в штабе главнамура, среди сотрудников, им самим подобранных…
Вот еще страница жизни отца, которую мне хотелось бы если не вычеркнуть, то переписать по-иному, — те дни начала сентября, когда он подбирал в Петрограде свой штаб. Не потому, что он в чем-то виноват (откуда он мог знать, кто как себя проявит!), а потому что, быть может, возьми он других работников, не оборвалась бы так рано его жизнь.
Старший лейтенант Г. М. Веселаго… Кетлинский знал его молодым сотрудником оперативного отдела Черноморского флота, — исполнительный, способный офицер, вполне подходит на должность начальника оперативной части штаба. Думаю, отец сам выбрал его. И, как видно, доверял ему!.. А совсем незнакомого «солдата 171-го пехотного полка», юриста по образованию В. М. Брамсона, члена РСДРП (меньшевиков), — принял, вероятно искренне думая, что берет на гражданскую часть штаба вполне демократическую фигуру.
«Для блага всего края я, со всеми мне подчиненными лицами и учреждениями, подчиняюсь…»
Своим авторитетом и силой воли он подчинил их всех Советской власти. Кто-то из них, возможно, принял перемену искренне, кто-то — пассивно, кому-то такое решение казалось способом «переждать», а у кого-то сжимались кулаки в кармане. Веселаго, видимо, и пережидал, и кулаки сжимал. Был по-прежнему исполнителен. Офицер, назначенный начальником штаба, не приехал, Веселаго исполнял его обязанности. Никакой роли в общественных организациях Мурманска он в ту пору не играл, это видно по всем решительно документам первых послеоктябрьских недель. В конце ноября Кетлинский командировал его в Петроград — доложить положение дел на Мурмане, добиться кредитов и решений по другим неотложным делам, а также выяснить, как стоит вопрос о войне или мирных переговорах, в частности — чего ждать на Севере, в Ледовитом океане.
Веселаго пробыл в Петрограде с 29 ноября 1917 по конец января 1918 года и вернулся в Мурманск на следующий день после убийства Кетлинского.
Чем же занимался Веселаго в Петрограде? Конечно, он выполнял некоторые поручения, и заседал в комиссии по перемирию на Ледовитом океане, и добился необходимых кредитов, за что получил благодарность от главнамура. Но одновременно Веселаго искал и находил людей, которые «пережидали бурю» и с надеждой глядели в сторону англо-французов. На свой страх и риск Веселаго начал переговоры в иностранных миссиях, а также вербовку «надежных» офицеров для Мурмана.
Все это время общение между Кетлинским и Веселаго происходило записками, передаваемыми по прямому проводу через Александровск (нынешний Полярный). Не знаю, все ли записки сохранились, но, когда я читаю те, что хранятся в архивах, я отчетливо ощущаю трагедию отца — трагедию столкновения доверчивости с вероломством, честности с подлостью. А если одновременно прочитать так называемый «дневник» Веселаго, подробно излагающий его действия в Петрограде, — впечатление еще усиливается.
Пока Веселаго сплетает первые нити белогвардейского заговора и глухо намекает главнамуру на «необходимость именно личного разговора» и на то, что без такого разговора вынужден действовать «втемную», «на свой страх», Кетлинский весь в заботах о деле: сделан ли заказ на фураж и провиант? Добейтесь кредитов во что бы то ни ст